Всегда быть профессионалом[2]

Всегда быть профессионалом[2]

– Ален Делон, есть одно слово, которым вы часто пользуетесь сами применительно к своей карьере актера и продюсера, – это слово «профессионал». Как вы определяете профессионализм в кино?

– Быть профессионалом в кино, значит быть просто профессионалом. Мне нравятся профессионалы как в кино, так и повсюду. Профессионал – это некто, кто отвечает за свою профессию, это человек, обладающий «профессиональным умом» в своей профессии. Это означает не только вовремя приходить на работу, но и понимать разницу в своем положении и других, выступать против узурпировавшей власть иерархии, знать, кто есть кто, кто что делает, кто настоящие творцы, настоящие авторы. Вот именно: быть профессионалом – значит уметь понимать разницу между ними.

– Ваша работа принесла вам известность, деньги. Принесла ли она вам счастье?

– Это верно, работа принесла мне большое удовлетворение. Теперь я не знаю, на какое место вы ставите в профессиональном или экстра профессиональном смысле счастье. Для меня счастье это вещь, которая не существует, это моменты в жизни, которые испытываешь либо во время работы, либо с кем-то, кто разделяет с тобой жизнь, либо с ребенком, друзьями… Но этим мгновениям я обязан не профессии, я сам их «формую», а также я сам могу их разрушить. Так или иначе, но я скорее всего имею тенденцию быть неудовлетворенным. Это вопрос темперамента, натуры. Да к тому же за удовлетворением часто следуют скука и рутина. А я это ненавижу.

– Чтобы оценить эти мгновения счастья, о которых вы говорите, каковы же те качества, которые вы ищете у других?

– От своих сотрудников в работе я требую быть такими же профессионалами, каким являюсь сам, но обычно такой вопрос не возникает, ибо я сам их подбираю. Это люди, которых я знаю много лет и которым доверяю, они работают в моем ритме. В своей личной жизни я требую от женщины, с которой живу, чтобы она была женщиной, а от моего сына – быть сыном, любящим своего отца и уважающим его в той же мере, как я его люблю и уважаю его самого.

– Говорят, вы очень требовательный человек, почти диктатор. Что вы на это скажете?

– Я Скорпион, у меня страстный, мерзкий характер, что как раз имеет множество последствий… Если вы это называете «быть диктатором», тогда я согласен, но лучше сказать, что моему характеру свойственны некоторые колебания, но они очень разные, весьма изменчивые. Что правда, то правда: я суров с окружающими меня людьми, с теми, кто работает со мной, но могу сказать, что столь же суров к самому себе. Это не извинение, но все равно смягчающее вину обстоятельство. Мне хочется, чтобы все в работе определялось профессионализмом. Это, стало быть, не каприз, как и не попытка доставить себе удовольствие. Я главным образом люблю свою работу и стараюсь делать ее как можно лучше.

– На вас не так уж просто произвести впечатление, Кому-либо из ваших коллег это удалось сделать?

– Да, некоторым актерам это удалось. Это Жан Габен, например, Ширли Мак-Лейн или Барт Ланкастер. Но вовсе не потому, что у них уже было имя. На меня производили впечатление и маленькие, незнакомые актеры. Габен произвел на меня впечатление не потому, что был Габеном, а Барт Ланкастер – «знаменитым» Ланкастером, хотя я многие годы следил за их карьерой. По-настоящему это случилось тогда, когда я играл с ними вместе и когда убедился, что рядом с ними все становилось иначе. Помнится, мне случалось во время съемки остановиться – я переставал играть – настолько оказывался под впечатлением от Габена. Вот эти-то переживания и оставили свой след в моей душе потому, что я их пережил очень интенсивно. Мне просто трудно сегодня поэтому объяснить свое восхищение этими потрясающими актерами. Я был также под впечатлением от Роми Шнайдер, когда играл с ней на сцене «Как жаль, что она шлюха» Джона Форда. Она была незабываемой.

– Вы говорите о крупном театральном событии, когда вы играли в спектакле, поставленном Лукино Висконти. Намерены ли вы вернуться в театр, хотя, увы, нет больше Висконти?

– Нет Висконти, но есть другие крупные мастера. Естественно, я вернусь на сцену, когда страстно влюблюсь в какую-нибудь пьесу. Не вижу для этого никаких преград. Ничто меня не удержит. Разве что время, точнее – нехватка времени. В тот день, когда у меня будет время, понравившаяся пьеса и режиссер, я наверняка вернусь в театр.

– Раз мы заговорили о профессии актера в момент, когда актеры требуют права на труд и его страхование, считаете ли вы, что это такая же профессия, как и любая другая?

– Все работающие должны находиться под защитой и пользоваться поддержкой, когда нужно. Мне представляется, что вопрос об актерах неверно поставлен. Во Франции, скажем, не хватает работы для всех актеров, ее нельзя придумать для всех. А в рядах актеров нет понимания критериев. Если я хочу быть журналистом или техником, для этого требуется выполнение минимума требований. Нельзя родиться техником, невозможно импровизировать на журналистском или коммерческом поприще. Требуется минимальная подготовка и учеба. Зато достаточно при наличии хорошей фотографии отправиться к импресарио, и вы станете актером. В настоящий момент рынок открыт для любого, и в будущем году у нас может оказаться 150 тысяч актеров, через десять лет – 300 тысяч. Но 300 тысяч никогда не смогут получить работу. Я однажды уже пояснял, что недостаточно купить фотокамеру «Никон», чтобы стать фотокорреспондентом, этой профессии тоже надо учиться. Когда будут определены критерии, появится вступительный экзамен с необходимым отсевом, тогда, вероятно, будет меньше актеров… но зато хватит работы для всех.

– Считаете ли вы, что условия работы актеров изменились по сравнению с тем, что было, когда вы дебютировали?

– Нельзя сказать, что существуют трудности на уровне условий труда. Но как можно говорить об условиях труда, когда речь идет об актере? Это совершенно особая профессия: у нас нет регламента в работе, мы снимаемся по ночам, утром, днем, мы разъезжаем… Однако условия работы нормальные.

– Если бы вы не выбрали эту профессию, какую вы предпочли бы ей?

– С тем же пылом и страстью я бы занялся политикой либо, в совсем иной плоскости, стал бы высококлассным спортсменом.

– И в обоих случаях, для того, чтобы выиграть, чтобы достичь вершины?

– Я занимаюсь лишь теми вещами, которые позволяют мне достичь вершин. Я не из тех, кто проигрывает. Если я что-то делаю, то не для того, чтобы проиграть.

– Вернемся в кино, но, если позволите, не к Алену Делону-актеру, но продюсеру фильмов, коим вы также являетесь.

– Фильм не делается с помощью улыбок, обещаний, а при наличии денег, а эти деньги дорого стоят. За деньги надо платить, их приходится занимать у людей, готовых их дать кинематографу – будь то банки или частные инвесторы. Снимать фильмы, стало быть, дело трудное и рискованное. Поэтому я не верю в так называемое «национальное» кино, ибо бюджет фильма предусматривает его амортизацию. Я считаю, что кино должно проникать через границы, а тут как раз все дело в сюжете.

– Как вы реагируете перед лицом провала фильмов, в которые вы верили, скажем, киноленты «Господин Клейн»?

– Скажу так: мне бывает при этом грустно. Если такой значительный по своей режиссуре, своему постановщику, сюжету и актерскому исполнению, по своим художественным достоинствам и смыслу фильм, как «Господин Клейн», не встречает заслуженного приема, я начинаю испытывать страх и невольно задаю себе вопрос: «Что мне делать?» Между Делоном-актером и Делоном-продюсером всегда возникает конфликт. Бывает, что мне говорят: «А вам не надоело делать фильмы про гангстеров?» – и я, стало быть, делаю что-то другое. А когда я делаю другое – «Господина Клейна», «Учителя» («Первая ночь покоя»), «Внимание, смотрят дети!», меня ждет провал. Сегодня просто непонятно, что следует делать, ты все время подвергаешься нападкам. Когда вы устраиваете массового зрителя, то вызываете недовольство так называемой интеллигенции, а если их – то первых. Что же делать? Какой фильм способен удовлетворить всех? Лично я этого не знаю. Тем не менее с картиной «Убрать троих» я возвращаюсь к некоему «имиджу» Делона, который нравится зрителю, не делая уступок по части качества. И тут мне помогают такие профессионалы, как великолепный Жак Дерей.

– Уже в самом начале вашей карьеры вы, похоже, поняли, что надо работать с крупными именами. Сначала был Рене Клеман, потом Лукино Висконти, Жан-Пьер Мельвиль, Джозеф Лоузи…

– Лучше сказать, что речь идет о великих режиссерах, которые сделали себе крупное имя. Карьеру делают в течение долгого времени, если не всю жизнь… Если строят небоскреб, он должен стоять на прочном фундаменте. Таким фундаментом для меня являются Висконти, Клеман и несколько других. Вот почему мне удается держаться и продолжать работать.

– Существует ли при этом доля шанса?

– Как в игре, всегда есть доля шанса, но есть великие игроки и плохие, одни люди умеют быть чемпионами на своей дистанции, а другие – нет, несмотря на наличие шанса. Шанс может представиться когда угодно, но именно потому, что Клеман был Клеманом, а Висконти, увидев меня в «На ярком солнце», в «Рокко и его братья», открыл меня. И так далее… Потом был Антониони. Так где же тут шанс?

– Успех порождает врагов и завистников. Вы их переносите все же несколько хуже?

– Нет. С приобретенным опытом, работой и немного с годами я научился отстраняться от всего этого. К тому же это вызывает неловкость у тех, кто ничего другого не умеет делать или умеет только болтать, всех этих бесполезных людей, дилетантов и любителей. Но я никогда не пугал профессионалов.

– В какой-то момент вы говорили, что чувствуете, как вас не любят и что это вас огорчает?

– Это всегда огорчает. И тем больше, когда происходит на родине. Вы правы, было время, когда мне казалось, что меня не любят во Франции, и это мешало мне, тем более что меня не любили дома, но зато очень любили за пределами страны.

– Людям мало известна ваша любовь к живописи. Что это значит для вас?

– Эта любовь пришла ко мне лет двадцать тому назад и стала одной из самых больших тайн в моей жизни, которую, как любую тайну, не хочется выставлять на обозрение. Есть совершенно незнакомая сторона моей жизни, некая моя тихая пристань, мой покой, мой способ расслабиться, ибо я не умею отдыхать, а только работаю. Чтобы отдохнуть, когда я прихожу домой, я сосредотачиваюсь на книгах по живописи, на художниках или старинных рисунках, которые стараюсь собирать.

– Была минута, когда вы почти были готовы бросить кино. Вы занимались организацией боксерских матчей, построили конюшню для беговых лошадей. Что вы хотели этим доказать?

– Я ничего такого не собирался доказывать ни себе, ни кому-либо еще. Организовать боксерский матч – это вопрос целесообразности. Меня попросили об этом, и я принял вызов, ибо люблю борьбу. Я построил беговую конюшню, ибо люблю лошадей и мне хотелось их иметь. Я могу организовать завтра хоккейные матчи, если мне это захочется. Я не знаю ограничений, ничто не способно застить мой горизонт, я делаю то, что мне хочется и если мне это действительно хочется.