Партнеры

Партнеры

Во время съемок «Старшего сына» мы, младшее поколение, с молодым задором могли спорить на съемках до посинения, до хрипоты, до ругани. И чтобы прервать такую «демократическую» обстановку, Евгений Павлович без разговоров начинал нам показывать, как надо сыграть ту или иную сцену, то, о чем мы умозрительно дискутировали.

Евгений Павлович — пример для жизни актерской, человеческой уникальный. Второго такого сразу и вспомнить не могу. Спустя несколько лет я с Евгением Павловичем начал концертную деятельность. С нами работал Р. Фурманов, ненормальный антрепренер, если не сказать сумасшедший, безумно влюбленный в актеров и в свое дело. Первая совместная поездка планировалась в Керчь, а у меня еще не было никакого концертного репертуара. Песни какие-то знал, стихи, вот и весь творческий багаж. Мы добирались до Керчи от Симферополя на машине, я всю дорогу бренчал на гитаре, показывая аккорды аккомпаниатору Олегу Анисимову, он сидел рядом и записывал на нотном стане гармонию, чтобы профессионально сопровождать мое самодеятельное творчество. Я вышел на сцену еще и со стихами, которые толком выучить не успел, и попросил Олега: «Бери тексты, садись с ними за рояль. Если забуду, шепотом, но громко подсказывай». Конечно, забываю, но делаю вид, что мне мешают, в зале кто-то ходит, за кулисами что-то стучит. Кошмар! Но потихонечку с помощью Олега как-то все прочел. Со временем собрался и репертуар, дело пошло, стал давать сольные концерты.

Однажды после съемок Евгений Павлович говорит: «Пойдешь со мной на день рождения». Возражаю: «Я не знаю этого человека». Леонов: «Пойдем, поужинаешь, а парень хороший». Пошли: буквально Винни и Пятачок. День рождения оказался у Фурманова. Так я познакомился с ним. В его доме каких только актеров не встретишь! Он организовывал концерты Чурсиной, Стржельчику, Вадиму Медведеву. Вроде устраивает человек обычный сборный концерт, но не по стандартному одному номеру популярного артиста, а выстроенный со смыслом — блоками. Ездили: Алиса Фрейндлих, Владислав Стржельчик и я. Потом мы мотались вдвоем с Алисой и очень сдружились. Занимаясь концертной деятельностью, я познакомился с Борисом Тимофеевичем Штоколовым, работал с артистами из Театра Вахтангова: Юрием Васильевичем Яковлевым, Михаилом Александровичем Ульяновым, Шлезингером, к сожалению, ныне покойным. Правда, я его и Яковлева знал еще по Щелыкову. Общение с такими профессионалами — уникальная школа.

Концерты — заработок, и долгое время мне казалось, что они меня привлекают исключительно деньгами, но со временем я стал понимать, насколько они меня обогащают и далеко не только материально. Концерты помогают развиваться, да и заработок получался смешной даже по тем временам.

Во-первых, я в концерте выхожу на сцену, и мне никто не помогает. Ни режиссер, ни драматург, ни партнеры, ни декорации, ни костюмы. Все сам. Один. И тысяча человек в зале. Могу я два часа один держать такой зал или нет? Хорошая проверка на актерское мастерство, на актерскую «вшивость». Мне до сих пор интересен такой тест. Сейчас я уже кое-что умею. И работаю с сольными программами, причем не с одной, работаю с удовольствием, отчего я еще увереннее себя чувствую на концертной сцене. Весь этот опыт переносится на любимое дело — театр. Ежевечерний выход на сцену — как лаборатория для ученого, увлеченного наукой.

Но, с другой стороны — театр и кинематограф… Какое было счастье выходить на сцену с такими актерами, как Софья Владимировна Гиацинтова, Аркадий Григорьевич Вовси, Александр Александрович Пелевин, с Евгением Павловичем Леоновым, который фантастически играл в «Оптимистической трагедии». И сейчас у нас в театре мощная актерская команда. Но, извините, я и с Иннокентием Смоктуновским снимался, с Юрием Яковлевым, Олегом Борисовым, Эммануилом Виторганом. А женщины какие! Марина Неелова, Евгения Симонова! В «Петербургских тайнах» со мной рядом на площадке были Наташа Гундарева, Ира Розанова.

Актера воспитывают партнеры — в равной степени и те, что в театре, и те, что в кино. Общение с сильным партнером — всегда школа. Расширяя круг партнеров, повышаешь уровень образования. Их разная манера не позволяет тебе закрепощаться. Предположим, я привык только с Ивановым работать. У меня с ним хорошо получается, а уже с Сидоровым — плохо. А надо, чтобы со всеми получалось на достойном уровне. Более того, полагается себя убедить, что и у Сидорова я тоже могу что-то почерпнуть. Я наблюдал, как готовится к сцене Олег Борисов. Я смотрел, как репетирует Иннокентий Михайлович. Грандиозно! А как входит в роль Михаил Александрович Ульянов! Но ни с кем из тех, кого я назвал, я не работал в театре. Зато снимался с Дорониной, Кларой Лучко, Маргаритой Тереховой! Какие яркие фигуры, огромные личности. Эту школу я не окончил, я ее еще прохожу.

* * *

Счастье, что культура русского театра сохранилась. В каждом большом провинциальном городе свои театральные кумиры. Кто-то уезжал в столицу, но большинство все же оставались дома. Ни кино, ни телевидение отучить от театра не смогли. «Юнону» показывают на телевидении каждый год, но и сегодня я знаю, что будет твориться в зале. Билетов нет никогда. Двадцать лет спектаклю.

Но «Юнона» — не американский мюзикл, он сшит не по их меркам. Русский спектакль. В нем талант Марка Захарова и Володи Васильева, а не Фреда Астера. Как только мы начинаем соревноваться на их поле — сразу проигрываем. Васильев придумал пластику именно этого спектакля. Ни с чем не сравнимую. И Захаров построил спектакль по законам русской драмы. Сердце разорвать, кровушки пролить. Поем мы хуже, чем на Бродвее, и танцуют они лучше нас. Другим берем. Зрители в Париже, как в Москве, — плачут.

* * *

Многие партнеры Коли становились его друзьями. И прежде всего это надо сказать о Володе Васильеве. Я считаю, что постановка ««Юноны» и «Авось»» во многом, если не вообще, удалась, потому что был приглашен Володя Васильев. Он нашел хореографическое решение музыкального спектакля. И он стал его соавтором. Мы были на гастролях в Ленинграде и жили в «Астории», когда он приехал к нам, отменив свои гастроли в Италии. Наш день начинался со «станка», потом Володя вел репетицию, потом продолжал работу у себя в номере «Астории», а вечером приходил к нам. Мы вместе ужинали, включали музыку Рыбникова, и я никогда не забуду, как на эрмитажевских сирийских коврах, знаете, такого голубого цвета, с заклепками (и вазы китайские тоже с заклепками, там написано: «Эрмитаж, номер такой-то»), они начинали репетировать. Коля — сам за себя (Резанов), а Васильев — за всех и даже за Кончитту. Я никогда не забуду, как я сидела, поджав под себя ноги, на креслице, оно тоже какое-то там антикварное, и рыдала, когда Володя ставил сцену любви. Он играл Кончитту, и я забыла, что это Володя Васильев, что это лауреат самых маститых премий. Я видела перед собой маленькую девочку, трепетную. Он шел навстречу Резанову, и раздавалось «Ангел, стань человеком…», он шел и рыдал, потому что изображал девочку, девственницу, которая идет на свою первую встречу с большой любовью, она любит этого человека. Как он ставил эту сцену! И, тут же переключившись, махнет рюмочку наливки и спрашивает: «Так, ну как, Люд, все нормально?» Потом он переходил к другой сцене, изображал женщин с веерами и испанцев с их дурацкими бабочками. Это было так смешно!

Он работал каждую минуту…

А еще бывало после спектакля мы с ним шли в Дом кино на просмотр, часов в 11–12 вечера, на какой-нибудь фильм известного зарубежного режиссера. Например, Феллини, Скорсезе, Трюффо или братьев Тавиани. Потом обсуждали то, что увидели. Это было сотворчество. У нас был нюх на самое выдающееся кино, которое не показывали в обычных советских кинотеатрах. Оно вызывало у нас массу ассоциаций с окружающей жизнью.

Володя читал самую лучшую литературу. Он рассказывал о своих впечатлениях, о своей жизни, о своих переживаниях, разочарованиях. То есть он был все время с нами — с Колей и со мной — жил. И мы всегда об этом вспоминаем, потому что он — личность большого творческого диапазона. Он такой же мощный по энергетике, как и Коля. Я помню его Спартака, который меня потряс, это незабываемо. Понимая, что Коля должен создать нечто весомое, он все время питал его творчески, как бы целебной живой водой орошал.

Однажды Володя пригласил нас к себе на дачу. Мы там ночевали, видели, как его жена, Катя Максимова, собирается утром на репетицию, ест тертую морковку со сметаной. Он делает ей на завтрак кофе… Но мы видели ее и тогда, когда у нее было плохо с позвоночником, когда она не могла сидеть, когда ее лечили иголками, еще чем-то. Помню, как она стояла в автобусе, поскольку могла только стоять или лежать, сидеть она не могла, ходить она тоже не могла. Но она это преодолела и вновь стала танцевать, творить. И для нас эта дружба — многое. На Колино 60-летие все щелыковцы были. Но самый большой для нас подарок был, когда пришли Володя с Катей и ее мамой Татьяной Густавовной. И потом, когда уже была огромная пьянка-гулянка человек на четыреста в «Праге», Володя подошел ко мне и говорит: «А я, Люда, повторяю, чтоб ты не забыла: картина «Русская церковь» — это подарок от нас с Катей, я нарисовал. Не забудьте!»

Теперь эта картина висит у нас дома на самом почетном месте. И я смотрю на нее и думаю, что каждая встреча с Володей и Катей — огромное счастье. Мы действительно их любим безумно. Он подарил нам «Юнону»… Он нам ее подарил, он ее напитал, он ее создал.

Еще хотелось бы рассказать о Диме Брянцеве. До нашего знакомства с ним, мы уже много знали о его творчестве. Дима был знаменитым балетмейстером. Мы смотрели его «Галатею», где прекрасно танцевали Катя Максимова и Мариус Лиепа, и поражались: как такое чудо вообще можно было поставить? Манера этого балетмейстера была просто необыкновенной.

Как-то мы оказались вместе с Димой в санатории «Актер» и подружились. Его и Колю объединяла общая черта — какая-то детскость, умение все воспринимать непосредственно, впитывать все новое. И еще они сошлись во взглядах на творчество, часами беседовали о нем. Коля отлично разбирается в балете, он, можно сказать, вырос в Большом театре, где работала его мама. Поэтому он смог тонко оценить талант Димы, понять его творческую уникальность. И когда Брянцев стал главным балетмейстером Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, мы ходили смотреть его постановки, обсуждали их. Коля досконально разбирал все его балеты. Дима тоже интересовался творчеством Коли, приходил на все его спектакли.

Когда в Ленинград приехал Бежар, мы ходили на все его балеты. Впечатление было фантастическое, и мы радовались тому, что Дима так много перенял от великого француза.

И уникальность Диминого таланта, которую ценил Коля, как раз в том, что он — истинно русский балетмейстер, впитавший в себя все лучшее из творчества и Петипа, и Бежара, и Баланчина. В то же время он выработал свой собственный неподражаемый стиль. На его постановках я хохотала и плакала. Он поставил великий балет «Оптимистическая трагедия». О трагедии женщины, вовлеченной в круговерть революции. Это — женщина-солдат, ничего страшнее быть не может. Дима гениально показал, что женщина и война — вещи несовместные. В финале языком танца, пластики, с поразительной силой показано, как революция ломает ее, женщину, и она гибнет. Ее убили не белогвардейцы. Ее убило то, что она изменила своему предназначению, — быть женщиной — и стала воином. На просмотре этого балета нам с Колей трудно было удержаться от слез.

Или вот спектакль «Травиата», который поставил Дима. Это — одна из его последних работ. Боже, сколько выдумки! Или балет «Укрощение строптивой». Весь зал хохочет, хохочет до слез. Сочетание комедийности и трагедийности — вот, что было замечательно в его творчестве. А его балет «Суламифь», основанный на библейском сюжете? Какая глубина! Такое мог воплотить на сцене только истинно верующий человек.

И опять-таки особая благодарность Диме за то, что он поставил танец для Коли и Инны Михайловны в спектакле «Sorry». Причем поставил совершенно бескорыстно: «Я рад подарить вам все, что могу!»

Как и все композиторы и поэты, с которыми работал Коля, Дима вошел в наш дом, стал близким для нас человеком. Я привыкла, придя домой и, включив автоответчик, слышать его голос «Ну, где вы? Я соскучился! Почему вы не звоните? Пиндосы!» (Это было его любимое выражение). Коля стал крестным Диминого сына Ванечки, который очень похож на отца. Дай Бог ему и его маме Катерине здоровья!

И огромной потерей для нас было то, что почти три года назад Дима пропал… В июле 2004 года он поехал в Прагу и таинственно исчез. Его искали, но безрезультатно. Коля был просто в шоке, он ходил мрачнее тучи. Ведь все его друзья — часть его души, а не только его соавторы. И мне кажется, что с Димой их объединяла общность характеров, неуемность в жизни, огненный темперамент. Помню, когда мы все вместе отдыхали — это был не просто активный отдых. Это было преодоление себя. То мы отправлялись на рыбалку, то катались на водных лыжах, то поднимались бегом в горы, то шли в поход на байдарках… После такого отдыха все тело гудело.

А сейчас я не знаю — жив Дима или нет. Но я все же надеюсь, что жив. Мы его по-прежнему очень любим и по-прежнему ждем. Делом Димы занимались и ФСБ, и Интерпол. Мы обращались к экстрасенсам — кто-то из них утверждает, что он еще жив. Что сделал пластическую операцию и живет где-то в Америке. Что ему угрожали, и он скрылся… Перед поездкой в Прагу Дима затеял в своем театре ремонт. Это огромные деньги, и может это как-то связано с его исчезновением. Я не знаю. Нам просто кажется очень странным, что в течение почти трех лет не могут найти человека.

И вот стоит в Москве театр, который он создал практически заново. А Димы там нет… И становится невыносимо грустно. Но мы с Колей все равно очень-очень его ждем.