Глава XXIII. Спальня

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XXIII. Спальня

Только что отгремел их супружеский серебряный юбилей, и теперь Софье было о чем поразмышлять, подвести некие итоги: что получалось хорошо, а что не очень в их совместной жизни. Безусловно, она понимала, что ей выпал особый жребий быть женой гения. И это ко многому ее обязывало, заставляя соответствовать этому высокому сану. Образно говоря, ей приходилось вставать на котурны, чтобы хоть как?то дотягиваться до масштабов своего мужа. Она знала, что отныне и навсегда ее имя будет связано с именем великого Льва и что ее путь будет очень тернист. Лёвочка был преисполнен противоречий, был человеком непостоянным, менявшимся. Даже в течение одного дня он был то «утренним», когда в нем был очень суров критик, то «вечерним», когда его критик отдыхал. Короче говоря, Софье было крайне трудно подладиться под мужа. Когда она приносила ему кефир, он говорил, что хочет херес. Его противоречивость сказывалась на всем, в том числе и на интимных отношениях. Он все больше и больше вступал в борьбу с анковским пирогом, означавшим для него сверхблагополучие. Ему же хотелось страдать.

Лёвочка давно убедил ее, что поведение жены в его понимании подобно некой узкой дороге, с которой нельзя сворачивать ни направо, ни налево, особенно это касается сексуальных отношений. Жена не может быть потехой для мужчин, она не Магдалина. Теперь он стал еще категоричнее, утверждая, что потеха жены даже с мужем дурна. Уже с пятнадцати лет он мечтал о семейном счастье, представляя его в романтическом ореоле. Однако с годами его тон становился все ригористичнее.

Софья запомнила Лёвочкину фразу, как?то случайно оброненную им: «Все вопросы решаются только ночью». Действительно, думала она, сила брака заключается не только в деторождении, но и обладает большим метафизическим смыслом. С годами Софья убедилась, что все великое лучше видится на расстоянии. Вблизи совсем иное восприятие, уже без иллюзий и таинственности. Обыденность срывает пелену необычности, указует на схожесть с обычным, привычным от вечности. Прожив четверть века бок о бок с мужем, она прекрасно разбиралась во всех переливах и вибрациях его чувств. Иногда получала нужные подсказки из его текстов, помогавшие легче пережить ссоры, размолвки, лопнувшие струны, как говорил в таких случаях муж. Физическая близость позволяла склеить то, что со временем разбивалось. Софья знала, что именно она была нужна ему, а не прежние претендентки, скучные, холодные, способные лишь на то, чтобы угостить мужчину морализаторскими конфетами. Только она, сильная, красивая, эротичная, молодая, была достойна того, чтобы находиться с ним рядом и оставаться притягательной для него. Именно она стала земным воплощением идеала женской красоты, верной копией Сикстинской Мадонны Рафаэля, реализованной грезой его представлений о семейном счастье. Их любовь творила чудеса, превращая «фарфоровую куклу» в плодовитую самку, способную удовлетворить «троглодитский» аппетит мужа. В общем, здесь «бездна бездну призывала». Они творили свою любовь, в которой романтичное переплеталось с эротичным.

С тех пор как их жизнь покатилась под гору, Софья все чаще и чаще замечала в поведении мужа фиглярство, выражавшееся в претензии на святость, потому что в реальной жизни, а не в проповедях его слово расходилось с делом. Проповедуя целомудрие в брачной жизни, он по — прежнему оставался гиперсексуальным самцом, не поддававшимся пуританским умонастроениям. Он по — прежнему был докой в «науке страсти нежной, которую воспел Назон». В их супружеской жизни бывало всякое, потому что подлинные страсти здесь просто бушевали, вызывая мысли о разводе, яростные крики и упреки, срамные и грубые слова.

Порой Софье не хотелось отвечать ударом на удар, и тогда словесные баталии заканчивались перемирием. Со временем она поняла простую истину, что сам процесс жизни интригует не меньше, чем итог, и потому она вновь и вновь удивленно и восторженно смотрела на мужа, который бывал разным: то смиренным, то гневливым, то радушным, то неприветливо хмурым, то барином до кончиков ногтей, то простым работником. Но, самое главное, он по — прежнему оставался в преизбытке своих сил, когда, например, отстаивал свои мысли или шутил над ней и детьми. Иными словами, «хвост был крючком», как сам он любил говорить о подобном своем состоянии. Он гулял, ездил верхом, писал, жил, как хотел, пользовался услугами дочерей Тани и Маши, семейным комфортом, покорностью жены. Аеще, как казалось Софье, илестью людей, особенно Черткова.

Однажды муж попросил ее найти одно из писем Репина на большом листе. В огромной кипе разнообразной корреспонденции она увидела письмо Черткова, в котором он высказывал свои соболезнования по поводу нее, якобы ничего не понимавшей в умонастроениях своего мужа. В этой связи он хвалил свою жену Анну, которая сочувствовала ему во всем и была идеальной единомышленницей. Что и говорить, Софью просто взорвало пакостное письмо новоиспеченного друга ее мужа. С этого дня она возненавидела Черткова, который никогда не поражал ее своей якобы несравненной красотой и аристократизмом. Она видела этого человека насквозь, наблюдала за тем, как бесстыдно он жил мыслями ее мужа. Он был как черная кошка, постоянно пробегавшая между ней и Лёвочкой. Она и Чертков стали соперниками. Софья была в ужасе оттого, как он обращался, например, с сочинениями мужа, словно они были его собственными. Она не желала быть благодетельницей ни для Черткова, ни для различных журналов, в которых он размещал произведения Лёвочки, но и не хотела при этом окончательно разругаться с Чертковым. Ведь оба они были привязаны к одному и тому же человеку, и он отвечал им взаимностью.

Конечно, возникал соблазн раз и навсегда расставить все точки над «i», но она сдерживала себя, продолжая мучиться мыслями, что муж и Чертков выживают ее из своей личной жизни. Появлялись всякие опасные мысли, например, убить себя или полюбить кого?нибудь, назло Лёвочке, и исчезнуть из его жизни. А муж, как ей казалось, воспринимал эту подковерную борьбу царственно и надменно, оставался над схваткой и только хитро посмеивался над суетой сует, словно не догадываясь, как Чертков подкапывал ту связь, которая существовала уже более четверти века. Для нее «единомышленник» мужа так и остался тупым, хитрым, лживым льстецом.

В домашней жизни «великий Лев» имел совсем иной масштаб, более «мелочный». А черти всегда водятся в мелочах. Однажды, совсем случайно, Софья узнала, что чувственные порывы очень будоражат воображение мужа и он чуть не попал в ловушку своей похотливой страсти. Однако случай, за которым, без сомнения, скрывался Бог, помог ему избавиться от этого греховного наваждения. Чувственные соблазны не раз посещали его, о чем он без утайки рассказывал в своих дневниках, а она их пролистывала. Лёвочка беспрестанно молился Богу, чтобы он уберег его от чувственных порывов.

Во время прогулок он часто встречал дородную, спелую кухарку Домну, которая притягивала его словно магнит. Он увлекся этой забавой, похожей на охоту. Сначала он стал посвистывать ей, затем провожать девку, разговаривать с ней о чем?то, а потом даже договорился о свидании. Бог молодости вселился в него, испытывая на прочность, надеясь на то, что соблазн сам собой его покинет. Когда он поспешил на свидание с ней, борясь с охватившим соблазном, его остановил голос сына, спасший отца от греха. Он вернулся домой. Однако соблазны продолжились. Он понял, что ему надо покаяться перед кем?нибудь, рассказать о своих мучениях и о своем полном бессилии перед грехом. Обо всем этом он поведал другу, учителю детей В. И. Алексееву, которого Софья почему?то недолюбливала. Муж одержал победу над своим пороком. Покаяние помогло.

Что ж, прав был Лёвочка, говоря, что ничто в этой жизни, включая все катаклизмы, не может сравниться с трагедией спальни. Слава богу, у них с мужем до трагизма пока не дошло, он так ни разу и не изменил ей, но проблемы, конечно, возникали. Спальня служила неким барометром их брачных отношений, не раз сменявших счастливый праздничный эротический бурлеск хаосом пучины.

Короче говоря, Лёвочкин портрет в исполнении Софьи выглядел вполне реалистичным. Она действительно, как никто, знала мужа, научившись заглядывать ему прямо в глаза. Софья запомнила один из его пассажей, который многое объяснил в их отношениях. Как?то Лёвочка поделился с ней своим странным открытием: рассказал ей об уборке своего кабинета. Он начал стирать пыль с мебели, со всех предметов и вдруг оказался рядом с диваном в полном недоумении: он не мог вспомнить — вытирал ли он его или нет? Муж понял, что все движения, проделываемые им, стали настолько привычными и машинальными, что их как бы и не было. Казалось, что и сама Софья превратилась в привычную незамечаемую вещь. Слушая Лёвочку, она подумала, что вся жизнь проскользнула словно песок сквозь пальцы, просыпалась в никуда, не оставив и следа. Но поразмыслив, тотчас же поправила себя: так, да не совсем так. Ведь после них будут жить их дети, потом внуки, правнуки… Значит, жизнь не напрасно прожита. После подобных мыслей ей было уже не так страшно жить. Она уже не корила себя за то, что зря вышла за него замуж и народила столько детей. Ей хотелось верить в то, что их связала сама судьба и любовь. Поэтому им не страшны кризисы, конфликты, бурные сцены, слезы и рыдания. В общем, победила «ласка — любовь». 31 марта 1888 года у Софьи родился очень слабенький малыш. Уже сказывались ее немалые годы и подорванное здоровье. А в это время из нижних комнат до нее доносились голоса молодежи, возбужденной приходом славного гостя Сергея Ивановича Танеева, не подозревавшего о том, что в это время происходило в доме. Он, конечно, нервничал, не понимал, куда подевалась хозяйка, спрашивал детей, где она. Таня рассказала, что мама съела много капусты, из?за которой у нее сильно заболел живот. Но Танеев так и не понял шутливых намеков дочери. Он просидел в ожидании весь день, много болтал и шутил с детьми, пока Андрюша не объявил о том, что мама родила сына. Танеев был смущен и два года не приходил к ним в гости.

Последние роды Софьи были трудными. Она кричала целых два часа. Муж плакал, рыдал, чувствуя свою вину и возраст, ведь ему скоро исполнялось 60 лет, а ей было уже 43 года. Но Софья считала себя крепкой и здоровой, правда, немного нервной и утомленной предыдущими родами. Лёвочка сразу же принялся за свое: стал настаивать на том, чтобы она сама кормила ребенка, а дочь Таня просила взять в дом кормилицу. Мужниной точки зрения придерживался и доктор Покровский, и Софья была вынуждена покориться их уговорам, хотя очень страдала из?за болей, вызванных огромными трещинами на сосках. Молока у нее было очень мало, и ребенок голодал. Не поэтому ли у нее возникла особая умиленная любовь к этому малышу, которого она мечтала назвать Юрием. Но ее сыновья предложили свой вариант, очень остроумный. Они сложили первые буквы своих имен, и вышла комбинация «СИЛАМ», с которой было сложно что?то сделать. Потом решили сложить имена дочерей, и получилось «ТМА». Мальчишки визжали от радости, что победили своими силами «ТМУ». Поэтому настояли назвать брата Иваном. Имя пришлось всем по душе. Лёвочка впервые за все свое многолетнее отцовство взял младенца на руки, не дожидаясь шести недель, и сразу стал его жалеть и целовать. А Софья, видя эти нежности, думала о своем. Перед ней был все один и тот же «ЬаЬу», продолжавший длинную цепочку прежних братьев и сестер, а вовсе не новый младенец.

Софья переживала, что из?за беременности не смогла присутствовать на венчании сына Ильи. Она радовалась, что Андрюша и Миша стали охотнее учиться, а Таня и Маша уже преподавали в школе для крестьянских детей, которых собралось аж 50 человек. Муж был в восторге от этой затеи. Ученики все делали сами: кололи дрова, топили печи, убирали школу. Андрей и Миша взрослели, и муж теперь приучал их к охоте, внушая им простую мужскую истину, что охота — надежный способ предохранения от онанизма. Эти отцовские постулаты они брали на заметку, а другие, например, церковные, по — своему переосмысляли. Андрей все больше и больше тяготел к православию, а брат Миша усвоил иную мораль и был абсолютно равнодушен к вере. Маша сдала все экзамены на звание домашней учительницы, чем была очень горда. Софья всегда стремилась к тому, чтобы ее дети выросли образованными людьми, а не никудышными «митрофанами». А Лёвочка старался воспитывать их по — мужски, прививал им добрые убеждения, хотел видеть своих сыновей не такими, какими они стали, а лучше, добрее. Софья же считала, что помехой всему хорошему в сыновьях был как раз их отец.

Сам же Лёвочка в это время активно проповедовал трезвость, вегетарианство, придумал даже согласие против пьянства, собирал подписи, вербовал народ, окружил себя кольцом последователей, среди которых были Буткевич, Озмидов, странный брат издателя Сытина, ненавистный Софье Фейнерман, который ничего лучшего не придумал, как наняться к яснополянскому мужику пастухом. Про себя она посмеивалась над всеми ими, подозревая, что они не догадывались о том, какие мысли сидят в голове их пастыря. Но еще больше Софья иронизировала над тем, что они были для Лёвочки всего лишь чудаковатыми типами, а не живыми конкретными людьми. Она серьезно расстраивалась только из?за печеночной боли мужа. Он действительно сильно захворал и обратился к профессору Захарьину, который определил у него катар желчного пузыря и предписал строгую диету, исключавшую потребление мяса и масла. Доктор рекомендовал также есть часто, но понемногу и непременно пить четыре раза в день горячую воду «Эмс Кренхен», тепло одеваться и не курить. Теперь Софья следила за тем, чтобы муж неукоснительно исполнял эти предписания. Она была убеждена, что только благодаря ее просьбам и тому, что она была рядом, муж следовал советам врача и постепенно поправлялся. Но случались, конечно, и совсем иные обеды, огромные, с шампанским и с поэтическими посланиями Фета, ее большого поклонника. Поэт засыпал ее стихами: «Если радует утро тебя» или «Благовонная ночь, благодатная ночь». Вся его лирика была проникнута любовью к Женщине и потому требовала разгадок. Ведь он бежал от прямых смыслов в своих тропах, только намекал на загадочную любовь как на несбывшуюся мечту. Это возвышенное чувство помогало Софье отрываться от повседневной суеты, в том числе и от издательских проблем. Дело в том, что ее помощник, Колечка Ге, очень подвел ее, отказавшись заниматься подпиской и продажей сочинений мужа. Иными словами, он перебежал к Лёвочке и Черткову. Теперь он ходил с ее мужем пешком из Москвы в Ясную Поляну. Поэтому Софья была вынуждена обратиться за помощью к своему знакомому, профессору Гроту, с просьбой подыскать замену Ге. Профессор предложил Осипа Герасимова, своего диссертанта, который поселился во флигеле и стал заниматься книжными делами, но работником оказался никудышным. В нем не было никакой энергии, лишь одна усталость, вялость, нежелание трудиться. Но он был хорошим исполнителем, вел дела ровно и впоследствии даже стал помощником министра народного просвещения.

Вот таким воздухом дышал автор пока еще не написанной «Крейцеровой сонаты», сюжет которой подсказал ему актер В. Н. Андреев — Бурлак. Софья запомнила тот день, 20 июня 1887 года. Тогда актер случайно вспомнил о рассказе своего несчастного попутчика и соседа по купе, который, когда они вместе ехали в поезде, поведал ему грустную историю об измене жены. Спустя четыре месяца эта повесть уже была завершена Лёвочкой начерно. В ней он клеймил брак, представлявшийся ему исключительно как падение, а не служение Богу. По его мнению, даже браком невозможно было оправдать деторождение. А Софье так хотелось ему парировать: «О, моралист, не будь так строг». Но, кажется, этот критик — моралист был так глух, что не мог услышать иное мнение, противоречащее своему, означающему целомудренный союз между мужчиной и женщиной. Муж ссылался на жизнь американских сектантов, в которой он усмотрел идеальную модель брака. Так Лёвочка приближался к Богу, уходя от семьи, уверяя весь мир в том, что холостяк не должен жениться.

А как же тогда быть с его утверждением, что «все вопросы решаются только ночью»? Теперь он, кажется, не находил ни одного внятного опровержения этой максиме. У него также не было и серьезных метафизических обоснований своих новых антибрачных воззрений. Сейчас муж уже не признавал «магдалин» и смотрел на мир нерадостным взглядом скопца. В своих умозрительных рассуждениях он не позволял женщине — жене сворачивать ни вправо, ни влево. Особенно это касалось интимных отношений. По его мнению, жена не могла быть ни потехой, ни магдалиной, то есть никем. В этих мужниных призывах Софья слышала нечто комическое: предложение ходить не на ногах, а на руках. Как он не мог понять, что люди делятся не только по половому признаку, но и по возрастному. Она была убеждена, что не аскеза и не страх управляют людьми, а исключительно чувство прекрасного. Ведь Бог не сказал: «Счастливая супружеская пара», а произнес нечто другое, что «муж и жена плоть едина». Поэтому неверно считать, думала она, основой брака счастье. Счастье есть результат, а не условие брака. Именно поэтому Софья с таким упорством искала рецепт своего семейного счастья.

Муж тем временем публично, без стеснения и утайки, рассказывал всему миру о своих страстях, выворачивая себя наизнанку. Он сравнивал себя с кроликом, который притянут к боа, а сам он притянут к службе дьяволу. Держа своего грудного малыша, Софья размышляла о человеческом несовершенстве, а когда слышала призывы мужа к абсолютному целомудрию, не могла удержаться от смеха. Хорошо призывать к целомудрию, воздержанию, при этом не воздерживаясь самому. Маленький Ванечка лишний раз напоминал об этом. Глядя на своего младенца, она еще больше убеждалась в том, как чиста и прекрасна любовь к маленьким детям. А что же муж? Он вел себя неровно, и из?за этого Софья не находила себе места, постоянно возмущалась тем дурным, что видела в его глазах, когда он смотрел на нее с вожделением, а потом рыдал от страсти и целовал ей грудь. Ей было обидно, что она, живая, умная, привлекательная женщина, превращалась в вещь, невольно служа его соблазнам.

Читая дневники мужа, Софья не раз наталкивалась на его нелестные отзывы о женщине, которая для него всегда была самкой, добычей. К женщинам, уверял он, нужно относиться снисходительно, они не способны понять мужчин. Что ж получается: если бы не спальня и половая связь, то им и говорить было бы не о чем? А муж отмахивался, уверяя, что познавал женщину по своей жене, а потом уже и по дочерям. В общем, «Крейцерова соната» занимала Лёвочку сильно и всецело, включая и женофобские его настроения.

Софья хорошо знала истинную цену всем фарисейским заверениям мужа. Он выдавал себя за целомудренного аскета в своих сочинениях, а в реальной супружеской жизни его обуревали страстные чувства, борьба с собственной гиперсексуальностью. Только она одна знала подлинную цену его показной святости, так похожей на ханжество. Софья была знакома с двумя Толстыми — одним мифологическим, а другим реальным, которого она наблюдала в спальне. Теперь первый Толстой путешествовал с Колечкой Ге и небрежно давал ей советы, например, «свесить Ивана», постоянно следить за его кормлением, прикармливать ребенка, если ему не будет хватать молока. Он непременно делал оговорки, что решать подобные вопросы надо исключительно ей, а никому другому. А Софье было не до его советов, она думала совсем о другом, чтобы он выслал ей карету, в которой она могла бы приехать на лето в Ясную Поляну и отдохнуть от забот. Хотя она представляла себе усадьбу в мрачных тонах: разгромленную бесконечными «темными» визитерами мужа (имеются в виду единомышленники Jl. Н. Толстого. — Н. Н.), грязную от этих посещений. Софья просила, чтобы муж привел дом в порядок к ее приезду, придал ему соответствующий благообразный вид.

Тем временем она взялась за переписывание новой повести мужа и сразу окунулась в страшную пучину, как это уже однажды случилось с ней, когда он попросил ее прочесть свой дневник. Перелистав рукопись, Софья ужаснулась дикому разврату, описанному там. Тогда она снова потянулась к дневнику мужа, словно к запретному плоду, и поняла: ее прошлая рана по — прежнему кровоточила. Она удивилась тому, какая крепкая нить связывала Лёвочкин дневник с «Крейцеровой сонатой».

Когда Софья уставала, ей на помощь в переписывании «Крейцеровой сонаты» приходила дочь Таня. Но муж хотел, чтобы эта повесть досталась только «прекрасным рукам» жены. Сам он в это время наслаждался звуками «Крейцеровой сонаты» в исполнении скрипача и детского учителя Лясотгы и сына Сергея, аккомпанирующего ему за роялем. Слушая музыку, Лёвочка приходил в экстаз, не раз восклицая: «Что хочет от меня эта музыка?!» Он был убежден, что музыка аморальна, потому что она «стенограмма чувств», под воздействием музыки можно сотворить что?то очень неладное. Муж наслаждался только «порогом любви», то есть целомудрием, неиспорченным чувственными соблазнами. Находясь в этом крайне пуританском состоянии, которое, как считал Лёвочка, доступно лишь «гадкому старику», он бодро взялся за перо, чтобы написать художественный манифест о половом воздержании, назвав его «Крейцеровой сонатой». Таким способом муж хотел приблизиться к Богу, а в реальности бежал от жены и семьи. Все их ссоры, размолвки возникали из?за желания физической близости со стороны мужа. Ведь Софья была излюбленной подругой его ночей, которая безошибочно знала, что если он с ней особенно ласков, то нужно пойти навстречу его желаниям. А потом приходили рекомендации ее врачей, не допускавших возможность их супружеской близости из?за опасности новой беременности. Муж же настаивал на своем и не доверял врачам.

Софья узнала, что прочитав «Крейцерову сонату», Александрин Толстая заметила: «Как? Он хочет прекращения рода человеческого? Уж не завести ли случных конюшен?…» Софья могла бы подписаться под этими словами. Она до сих пор не могла понять, как можно, пережив столько влюбленностей, достигнув шестидесятилетнего рубежа, прилюдно отречься от плотской любви и физических удовольствий, проповедовать целомудрие, а в реальности наслаждаться плотскими радостями. Она содрогалась от мужниных утверждений, что из ста браков девяносто девять несчастные. Ей было больно, что в своей повести и послесловии к ней он клеймил все, даже самые нравственные браки. Но как же быть с Божьей заповедью: «Плодитесь, размножайтесь, наполняйте землю»? Может быть, муж уже не доверял Богу, посягая на его истины? Софья совсем запуталась в двух Толстых, оба из которых были ее мужем. Сейчас ей было не до этого, потому что она узнала о своей очередной беременности в 45 лет! Начались ужасные боли, Софья консультировалась у врачей, как ей избавиться от них и от беременности. Вердикт докторов был такой: ставить пиявки на матку. Снова боль, выкидыш, облегчение.

Тем не менее супруги, несмотря на все разногласия, все — таки заключили спокойный негласный договор о том, чтобы доживать вместе жизнь как можно дружнее, спокойнее и лучше. Это и был их реальный постскриптум к совместной жизни.