Глава XI. «Творить, хотя бы шить»

Глава XI. «Творить, хотя бы шить»

Соня как?то быстро превратилась в жительницу деревни, молодую хозяйку — помещицу, почти преодолев свои городские привычки, девичью ностальгию по московской жизни, казавшейся такой красивой и торопливой. В своей теперешней жизни Соня отыскала множество преимуществ: размеренность, дешевизну, самостоятельность. В руках у нее оказалась целая контора: ключи, счета, касса. Она расчетливо выдавала работникам только все самое необходимое, расплачивалась с ними соразмерно затраченным усилиям. Постепенно усадьба преобразовывалась благодаря ее умелому управлению. Всюду появлялось что?то новое, привнесенное Соней «дельное», серьезное и умное. Теперь вовремя чинились крыши, доились коровы, неслись куры — кохинхинки, был загорожен жердями яблоневый сад, скотина перестала вытаптывать траву, поросята перестали дохнуть.

Соня дотошно разбиралась теперь во всех хозяйственных тонкостях. Она знала, какая корова отелилась, какая молодая, а какая стельная; успешно торговалась, покупая, например, кур. Словом, была вся «в хозяйстве до бесконечности». И мечтала о том, чтобы показать свои достопримечательности сестре Тане: «фрейлину Душ, маленькую, худую, с огромными серыми глазами — вылитая лягушка, потом щенка — мисс Дору, еще неизменного, верного Барабана, на котором ежедневно каталась. Еще коров, кур, все хозяйство, а потом прогуляться по всем скотным дворам, конюшням и оранжереям».

Соне казалось, что она уже сто лет живет в Ясной Поляне. Жизнь в усадьбе становилась ей все милее. Ведь она навела здесь отменный порядок. Лёва во всем ей помогал. Домочадцы отметили, что молодая хозяйка «страсть как порядок любит». Все у нее выходило домовито, распорядительно. Без нее дом пустел, начинал «поскрипывать». Соня гордилась тем, что превратилась в образцовую хозяйку — хлебосольную и приветливую. Семейная жизнь, благодаря ее усилиям, протекала «тихо и деловито». Все «образовывалось» вопреки повседневным трудностям, и жизнь становилась комфортнее.

Но как быть с душевным комфортом, одаряющим особым состоянием? Умела ли Соня отдыхать? Кажется, для нее самым лучшим отдыхом было общение с Лёвочкой, доставлявшее ей огромную радость. Так, например, она «весь день усиленно кроила, шила на машинке», а после с радостью могла предаваться «игре в четыре руки» с мужем или читать с ним «Отверженных» Гюго, или совершать совместные прогулки по Засеке, или кататься с ним в экипаже по дороге. Только Лёвочка мог совсем обыденное превратить в необычное. Без него все становилось пустым, одиноким, словно теряло душу.

Она с детских лет любила пасхальные дни. Но вот вместо долгожданного пасхального веселья, сопровождавшегося крашением яиц, впечатляющей всенощной с «утомительными двенадцатью евангелиями», плащаницей, забавной экономкой Трифоновной с громадным куличом «на брюхе», благостной заутреней Соня впала в унылое состояние. Она не почувствовала духа «праздника праздников», потому что была в это время в «интересном» положении, с «значительным возвышением спереди», когда даже полчаса было бы трудно выстоять, а что же говорить о восьми часах службы, да еще, когда «народу ужас», и «жара стоит, не приведи Бог!». Страстную субботу она провела дома. Теперь на весь праздничный ритуал Соня взглянула критическим Лёвочкиным взором.

После заутрени в торжественных платьях с «высокоторжественными лицами» «выплыли» тетенька со своей подругой- компаньонкой. Пришли христосоваться деревенские ребята, которым Соня раздала немного денег, прибыл отец Константин из Кочаковской церкви, а потом Соня с мужем вышли погулять, «грызли подсолнухи, сидели на закутках у изб». Прошлись чинно по деревенской улице, на которую вывалил народ в пестрой одежде. Из толпы выделялись девки своими яркими, огромными, блестящими серьгами и сияющими лицами. После обеда Лёвочка играл с ребятами в пыжи, а Соня опять грызла подсолнухи, пока не стемнело.

Она любила их длительные прогулки, когда они «ездили за восемь верст в свою маленькую деревеньку Грецовку на Могучем» (кличка яснополянской лошади. — Н. Н.). Но поскольку Соня была «тяжела» и очень опасалась за свой живот, ей казалось, что они «ужасно скоро скакали». К счастью, все обошлось благополучно, и вечер удался. Во время поездки они с Лёвочкой все время болтали про свое житье — бытье, позабыв о своих хозяйственных проблемах. Славной получилась эта передышка, позволившая им еще раз заново встретиться друг с другом, насладиться общением.

Их иногда навещали супруги Ауэрбах, приезжавшие из Тулы, и семейство Менгден в полном составе. Лёвочка играл для них старинный, любимый всеми романс «Ключ» — «С тобой вдвоем». Соне стало грустно, нахлынули воспоминания, а тут еще соловьи, заливавшиеся изо всех сил, нагоняли мысли, что все проходит, пройдет и это…

Порой ей было все?таки не по себе в этой «первобытной» деревенской обстановке, она искала «отдушину» среди житейской пыли. Непосильно было нести на своих плечах тяжкий груз жены писателя, матери — наседки, хозяйки имения. Ей, молодой женщине, конечно, хотелось веселья. На помощь ей приходили воспоминания о московской жизни, наполненной кадетами, друзьями ее старшего брата, кузинами и кузенами, клокотанием молодости, творческим запалом, бурлеском веселой фантазии, праздничной феерией.

Соня вспомнила себя в роли барышни Марты. Как?то она побывала на одном из оперных представлений «Марты». У нее возникло желание написать что?то вроде либретто, чтобы самой сыграть Марту. Она предложила «актерам» несколько арий для пения, себе же выбрала главную партию. Соня быстро вошла в образ: распустила свои роскошные волосы, оделась крестьянкой. Заглавную роль героя — любовника исполнил Саша Поливанов, тайно влюбленный в Соню. Во время одной из репетиций она позволила ему поцеловать ей руку, что было строго — настрого запрещено мама. А с каким восторгом они играли «свадьбу» куклы Мими и Тани — выдумщицы!

Соня сформировалась в театральной среде, где обожали оперу, спектакли, боготворили музыку. Андрей Евстафьевич Берс был большим поклонником всех художеств, ценил литературу, музыку, ипfeusacre («священный огонь». — Н. Н.), который согревал все его семейство. Здесь все, от мала до велика, обожали Malibran и Viardo — царицу цариц. Семилетняя Соня на всю жизнь запомнила встречу с гениальной певицей. Она не могла оторвать глаз от примадонны, запомнила все ее движения, в том числе «большие шаги» и «висящие книзу длинные руки», «выпуклые черные глаза» и «висящий подбородок», кокетливо исполненную певицей руладу — chanter pour ces petites («больное горло не позволит петь ей для этих малышей». — Н. Н.) — таким чудным, удивительным голосом. Но больше всего маленькой Соне запомнилось, как примадонна посадила ее к себе на колени, угощала конфетами и целовала в обе щеки, как была с ней мила и нежна. Свою восприимчивость к музыке средняя дочь унаследовала от папа, заодно с его темпераментом. Домашние же музыкальные вечера нельзя было представить без пения мама, которая обладала высоким сопрано и так чувственно исполняла «Соловья» Алябьева и цыганский романс «Ты душа ль моя, красна девица», что Соня рыдала. Музыка всегда будоражила ее воображение. Она помнила также блистательную игру дяди Кости. Как он исполнял Шопена! Заслушаешься.

Вечерами, когда малыши спали, Соня заучивала стихи Афанасия Фета, слушала, как муж читает романы Диккенса, например «Наш общий друг», или сочинения Мольера, рисовала вместе с Лёвочкиными племянницами Варей и Лизой, за что была удостоена его похвалы. Ему так понравилась собачка, ловко скопированная женой, что он всерьез задумался о том, чтобы пригласить учителя рисования из Тулы. Молодая троица прекрасно проводила свободное время, то танцуя мазурку и польку, то экзерсируя в зале, то наслаждаясь вдохновенным пением Лёвочки «Скажите ей, что пламенной душою…» под аккомпанемент гитары. Потом пили кофе, читали по — английски, смеялись, как Соня произносила «маленький Мор», переводя little тоге. Но самым большим удовольствием конечно же было авторское чтение романа «Война и мир». Всем нравились Наташа, Борис и Николай, но больше всех — Pierre, особенно то, как он ходил по комнате и пальцем смог пронзить врага — англичанина. Соня любила подобные вечера, когда ей казалось, что она заново переживает свой медовый месяц.

Размеренную жизнь порой нарушали гости. Шумно, со звоном колокольчиков, смехом, громким разговором являлись с охоты брат мужа Сергей Николаевич со своим сыном Гришей и его гувернером и с трофеями в виде сорока четырех затравленных лисиц. Сергей Николаевич обещал подарить Соне лисий салоп и обещание сдержал. Вскоре она покрыла лисий салоп черным атласом и долго носила его, а потом и ее дочь Таня.

Судьба не раз предоставляла Соне возможность вырваться, хотя бы на миг, из однообразной повседневности и отправиться, например, на бал, устраиваемый в Тульском дворянском собрании в честь наследника престола Николая Александровича. Как?то милая баронесса Елизавета Ивановна Менгден, с которой Соня, несмотря на разницу лет, поддерживала дружеские отношения, пригласила ее и Лёвочку поучаствовать в этом необычном событии. Соня, сославшись на нездоровье, предпочла остаться дома. На самом деле, ей конечно же очень хотелось там побывать. Она жертвовала собой ради любимой Тани, так мечтавшей о бале. Старшая сестра придумала очень эффектный наряд для своей креатуры и упросила баронессу шапронировать Таню, так как ехать ей наедине с Львом Николаевичем было бы неприлично. Соня вытащила из кладовой Лёвочкин фрак, а к бальному наряду Тани приколола белые розы.

После отъезда мужа и сестры Соня проплакала весь вечер. Неудивительно: ей ведь было всего 19 лет! Она была на редкость покорной женой, любящей сестрой, лишавшей себя веселья. К тому же на все Соня смотрела глазами мужа, не допускавшего, чтобы его жена предстала перед людьми в приталенном платье с декольте. Лёвочка всегда осуждал замужних женщин, которые «оголялись». Поэтому Соня не позволяла себе даже в мыслях быть «самой по себе».

Сонину жизнь нельзя было назвать легкой и уж тем более пустой. Она стремилась жить серьезно, умно, но получалось порой не так, то есть «не дельно», хотя спокойно и поэтично. Когда накатывала усталость от рутины, Соня садилась в то кресло, о котором столько раз слышала от мужа (кто на нем сидит, тот счастлив, и счастливец этот — она). Лёвочка говорил, что всегда был счастлив, когда сидел в этом кресле, привезенном из Петербурга. И Соня блаженствовала, сидя в нем, читая или думая о чем?нибудь светлом, прекрасном, вслушиваясь в неспешные разговоры тетеньки с Натальей Петровной, вспоминавших о старине, разгадывавших предзнаменования, шутивших и смеявшихся, раскладывавших grawcf — пасьянс.

С появлением в Ясной Поляне младшей сестры Тани все менялось, жизнь становилась праздником. Общение с ней было своеобразной компенсацией, наградой для Сони за сизифов труд. Сразу же начиналась счастливая летняя жизнь с купаниями, катаниями, гуляньями, пикниками, покупкой ягод, варкой варенья, грозами, шумом дождя, солнечными зайчиками, детскими шалостями, запуском бумажного змея. Соня все больше ценила такой отдых, так контрастировавший с ее повседневной жизнью. Как говорил Лёвочка: «Все перемято в тесто».

Таня и Лёвочка через день ездили травить зайцев. Они брали с собой борзых и охотились с утра до вечера, проезжая верхом по 45 верст в день. Иногда Соня присоединялась к ним. Однажды не оказалось второго женского седла, и Таня была вынуждена поехать верхом на мужском, a la lettre (буквально. — Н. Н.) в Лёвочкиных панталонах. Проехали 30 верст, а может быть, и больше, когда Соня заметила зайцев на лежке. После этой прогулки ей стало грустно. Такое развлечение было явно не для нее. Тем не менее Соня по — прежнему всюду «поворачивалась» за мужем, словно флюгер, управляемый силой ветра.

Среди множества забот она пыталась выгадать свободную минутку для того, чтобы окунуться в прошлое и насладиться «чувством артиста». Она испытала подобное чувство, когда Лев Николаевич сочинил свою «оперу» для милых девочек Берс. На самом деле это была вовсе не опера, а маленькая сцена с пением. Соня выросла в театре. Андрей Евстафьевич «имел право на даровую ложу», которой семейство Берс вольготно пользовалось. Любовь Александровна постоянно брала с собой на спектакли своих детей. Соня наизусть знала любимую мамину оперу «Жизнь за царя». Порой ей было скучно, не интересно смотреть одну и ту же оперу, и она засыпала, свернувшись калачиком на маленьком диванчике в темной аванложе. Дома она «певала» для матери многие арии на бис. Маленькая Соня также стала завсегдатаем Малого театра и поклонницей таланта великого Щепкина, игравшего городничего в «Ревизоре» и Фамусова в «Горе от ума».

Театр преобразил Соню. Она полюбила оперную музыку, особенно «Дон Жуана» Моцарта, оперу опер. Дома распевала арии своим сильным голосом, мучилась от того, что не взяла нужную ноту, сфальшивила. Однажды она слушала свою любимую оперу вместе с Львом Николаевичем. Соседи по ложе разглядывали ее в упор и сказали, что ее лицо очаровательно, но только до губ, которые ужасны. После этого она всерьез задумалась о своей внешности. Но, самое главное, ей захотелось побывать по ту сторону рампы, на сцене. Четырнадцатилетняя Соня попробовала разыграть водевиль «Ворона в павлиньих перьях», и, кажется, ей это удалось. «Бойкая» девочка исполнила мужскую роль, сестра Таня — Парашу, а Лиза — мать.

Соне не раз приходилось играть мужские роли, в том числе и в Лёвочкиной пьесе «Нигилист». История этой постановки такова: все началось с приезда гостей. Как?то в начале мая 1864 года в Ясную Поляну к молодой чете нахлынул поток гостей, которым пришлось отдать весь двухэтажный флигель: Лёвочкин друг Дмитрий Дьяков с очаровательной женой Долли и белокурой девочкой — подростком Машей, сопровождаемые гувернанткой Софеш Войткевич; Сонина золовка Мария Николаевна с дочерьми Варей и Лизой. Сестра Таня, проживавшая в этот период вместе с Соней и Лёвочкой, переехала тотчас же в «тот» флигель к остальным гостям. Хозяйка усадьбы делала все, чтобы дорогие гости не скучали. В один из суматошных дней Лёвочка предложил поставить что?нибудь забавное на сцене. Все стали просить его придумать пьесу для этого. Он согласился и принялся за сочинительство. Через три дня комедия «Нигилист» была готова. Ее фабула проста и безыскусна. К молодым любящим супругам, тихо проживавшим в деревне, приезжает компания во главе со студентом — нигилистом. Жена очарована красноречием студента, а муж страдает от ревности. Пьеса была тотчас же утверждена гостями, и осталось только распределить роли. Соня выбрала для себя роль мужа — ревнивца. Женские роли достались сестре Тане, Софеш, Варе и Маше, а роль странницы мастерски исполнила золовка Мария Николаевна, которая по ходу действия умело импровизировала, придумывая все реплики.

Целую неделю длилась театральная суета с многочисленными репетициями и прочими приготовлениями. Лёвочка выступал в роли режиссера и учил всех, как нужно играть. Реплики летели словно на крыльях. Сцену устроили в столовой и обедали теперь в другой комнате. В день премьеры блистала Мария Николаевна, поразившая всех не только своей талантливой игрой, но и сценическим костюмом, гримом, аксессуарами. Особенно зрителей поразила ее походка. «Актриса» была очень подлинной, убедительной, ненаигранной. Лёвочка просто сиял от удовольствия. Соня тоже не оплошала, сыграла свою роль на славу. Но судьба постановки оказалась непредсказуемой: никто не успел записать пьесы, и ее слова и роли навсегда канули в Лету. Тем не менее эта комедия впоследствии воодушевила Лёвочку сочинить пьесу для большой сцены. Это была комедия «Зараженное семейство», в которой он высмеял модный в то время нигилизм.

Вскоре супруги отправились в Москву, чтобы предложить пьесу Малому театру. Лёвочка прочел «Зараженное семейство» корифею драматургии Николаю Островскому, но не получил его одобрения. Пьеса не произвела на того впечатления: «уши вянут», — заключил он. Когда же Толстой выразил желание, чтобы пьеса была поставлена немедленно, тот спросил его: «А ты думаешь, что люди в один год поумнеют?» Лев Николаевич надолго запомнил этот урок, и работа над «Зараженным семейством» была остановлена навсегда.

Лёвочка снова засел за «Войну и мир», стал надиктовывать племяннице Варе главы романа, а впоследствии подарил ей десять тысяч рублей из полученного за книгу гонорара. Соня же подготовила свой презент для славных девочек — Вари и Лизы. Она решила устроить на Святки пышный маскарад, главной интригой которого стал карлик Мурзик, смешной человечек с огромной головой. Он служил дворником в усадьбе. Этому Мурзику и предстояло, по замыслу Сони, стать царем маскарада. Она смастерила для него золотую корону, а другую — для дворовой девочки Маши. Красные шали, словно по мановению волшебной Сониной палочки, в одночасье сделались мантиями. Вареньку она превратила во французского зуава, сына няни — в маркитантку, Лизу — в напудренного маркиза, а дворовую девочку Душку — в маркизу. Постановка и сценарий карнавала были придуманы Соней. Участники маскарада вышли на сцену под звуки бравурного марша, исполненного Лёвочкой на рояле. Праздничная стихия захватила в свои объятия всех, от мала до велика. Царь — карлик постоянно балагурил и всех смешил, он то плясал, то пел. А немец — скотник, прямой, как струна, вальсировал с женой, словно заведенная механическая игрушка. Вскоре начался настоящий разгул, буйство чувств, и как кульминация маскарада — общая пляска во главе с веселой Ариной — плясуньей. Дикая, праздничная феерия с песнями и толкотней продолжалась в их маленькой столовой чуть ли не до утра. «После пляски начали играть в разные игры: лучше всех игра — бить по рукам, — вспоминала царица карнавала Варя. — Когда пошли бегать да бить так, что на всю комнату щелкало, тут даже и большие не утерпели; первый пошел Келлер (бывший учитель яснополянской школы. — Н. Н.), потом Сережа, потом уже подкралась мамаша с Лёвочкой, и пошла работа: кто ударит покрепче; мы даже били обеими руками, и когда дело доходило до Финогеныча (карлика), тут уже все приходили в азарт и восторг. Лёвочка кричал: «Берегитесь! Берегитесь!» Все принимали руки, потому что карлик бросался, как какой?нибудь хищный зверь, и уж беда тому, кому достанется от него; он раз даже попал Арине чуть не в лицо. Последняя игра была в «жгуты»». У Лёвочки глаза горели от удовольствия. Он притоптывал в такт ногой и с восторгом смотрел на пляшущую толпу. Никакой балет и опера не могли доставить ему такого наслаждения, как эта разудалая пляска, в которой он находил столько первобытной грации и ритма.

Пляшущая толпа вызвала у Сони чувство тоски и одиночества. Она тихо поднялась на второй этаж в детскую, где спали ее дети. Здесь она предалась своим московским девичьим воспоминаниям, которые «преобразовывали ее с одного события на другое». Так, еще в раннем детстве, в гостях у крестного отца ей достался боб в пироге к jе jourdes Rois (дню короля. — Н. Н.). Соню усадили на трон и расспрашивали о ее желаниях. Она очень быстро вошла в роль царицы, легко усваивая всякое влияние, за что была презрительно прозвана сестрой Лизой флюгером. Соня не обиделась на эту колкость, поняв, что соприкосновение с искусством начинается с подражательства.

Ей больше нравился блеск светских балов, нежели деревенское веселье. Поэтому ей было так приятно снова окунуться в свое детство, словно заново «побывать» на балах у Бреверн, где она вместе с сестрой блистала в белом воздушном декольтированном платье, с обнаженными руками, в белых атласных башмачках, в которых лихо отплясывала как взрослая. Потом их возили на балы в кадетский корпус. Ее, девочку — подростка, они приводили в настоящий восторг. Но самым эффектным и памятным оказался «денной» бал в Благородном собрании. Мама нарядила ее и сестру Лизу «словно куколок». Соне исполнилось тогда шестнадцать лет. У нее был ошеломляющий успех, кавалеры постоянно приглашали ее танцевать. Любовь Александровна, не на шутку напуганная Сониным триумфом, увезла дочерей с бала. Аргумент у матери был простой: «слишком молоды, чтобы так трепаться».

Яснополянский маскарад казался Соне очень сельским, лишенным столичного блеска и лоска. На этом празднике она чувствовала себя лишней. В своем шелковом «московском» туалете она выглядела смешной и нелепой в деревенской праздничной стихии с дикими играми в жгуты, битьем по рукам, от которых ее деверь Сергей приходил в неописуемый восторг и просил Соню еще раз устроить такой маскарад. Может быть, и прав был папа, утверждавший, что его средняя дочь не умеет веселиться. Ей, действительно, гораздо приятнее было прислушиваться к фантасмагорическому вихрю из детской комнаты.

Тем не менее ничто — ни разница в возрасте между ней и мужем, ни антагонизм их восприятий — не мешало обоим любить друг друга. Не было в мире большей любви, чем та, которая соединяла их.