Страшная семейная тайна

У дедушки была бронь – работал на Метрострое, электриком, да еще и туберкулезник. Он сам записался в Московское ополчение. В первую же зиму застудился, все время болел и умер через год после Победы.

Бабушка с мамой и теткой уехали в эвакуацию на Урал – Свердловск, Первоуральск, Шадринск, в Москву вернулись в 42-м.

Рассказывали про войне нечасто. Про то, ка ехали под бомбежками в товарняке, как исчезли карточки, а до следующего месяца еще 19 дней, как жили у хозяйки в эвакуации – все трое спали на одной большой русской печке, как мама на заказ вышивала болгарским крестом воротники у мужских рубашек. Как она, городская девочка, куда-то ехала на лошади, а лошадь звали Соловей, и по дороге набрала два ведра опят. Как, вернувшись из эвакуации, обнаружили, что в маленькой комнате с печкой, на проспекте Мира, который тогда назывался Мещанской улицей, живут незнакомые люди. Хорошо, что они оказались нормальными, пустили, полгода шесть человек благополучно обитали на 16 метрах и долго дружили потом, ездили друг к другу в гости.

Но самая главная для меня – история маминой тетки, жены бабушкиного брата. Это была семейная тайна, страшная семейная тайна. Она мне до сих пор покоя не дает. К началу войны у нее были муж и сын, оба Михаилы. Сыну, все говорили, удивительному красавцу, в 41-м исполнилось восемнадцать, мужу – тридцать восемь, ей самой только-только тридцать три. Не знаю почему, но мне это важно. Миши ушли на фронт вместе, оба оказались под Сталинградом. От обоих одновременно перестали приходить письма. Потом почти одновременно на обоих пришли похоронки, оттуда, из-под Сталинграда. Говорят, их имена есть на Мамаевом кургане. Мы с мамой (я училась в школе), когда плыли по Волге, сразу пошли туда, на курган, долго всматривались, но имен так и не нашли. Это невозможно, если не знаешь точно расположения. Там она мне и рассказал семейную тайну. Кто-то из родственников, братьев-сестер, семья тогда была большая и ветвистая, осел в Средней Азии. По неизвестной мне оказии этого человека случайно занесло в особый закрытый госпиталь для специальных инвалидов, которые совсем без рук – без ног. В одном из них он узнал Мишу-младшего, подошел, окликнул, тот отвернулся и заплакал. Потом сказал: «Не говори». Все, на том история заканчивалась. Я долго допытывалась: кому не говори, почему не говори, что дальше, как, что?.. Мамину тетку я к тому времени никогда не видела, знала только, что она жила в Одессе, через двадцать лет после Победы вышла замуж за самого близкого друга мужа, когда тот овдовел. Мне было сказано, что вся родня про Мишу знает, но договорились, что его матери об этом никто не скажет. Через несколько лет, один-единственный раз мы поехали в Одессу, в гости. Глядя на эту совсем старенькую женщину я все думала – как это? Все эти годы, десятилетия на Земле жил ее сын, может он еще и сейчас жив, и она жива. Он ее так пожалел, хотел уберечь? От чего? Матери же все равно – какой он и в каком виде и состоянии. И что бы чувствовала она, если бы узнала? У меня не было ответов и сейчас нет. Не знаю. Может, это просто легенда, потому что хочется, чтобы погибшие на войне были живы.

Клариса Пульсон