Луиза де Керуаль, тайный агент Людовика XIV Генерал галер

Бретонское побережье в летние дни полно очарования, особенно в местах, где плато прорезают узкие скалистые речные долины: в часы прилива море устремляет туда свои воды и проникает глубоко в ланды, щедро расцвеченные розовым вереском и ярко-желтым утесником.

Летом 1668 года эти цветы расцвели с небывалой пышностью, словно собирались взять штурмом замок Керуаль, находившийся неподалеку от Сен-Ренана, к неописуемой радости живущей в нем прелестной отшельницы. В замке, расположенном посреди ланд, жизнь не отличалась весельем и разнообразием. Знатности и благородства хозяевам было не занимать, а вот средств не хватало, так что Луиза-Рене де Пенанкое де Керуаль прекрасно знала, какая уготована ей судьба из-за безденежья отца: она обречена остаться старой девой, занятой исключительно заботой о близких, а потом, если жизнь в монастыре ей не придется по вкусу, будет тихо чахнуть, глядя, как море бьется о прибрежные скалы Л`Абер-Ильдю[54] и сменяются времена года, и так до конца ее дней.

Да, Луиза была очень хорошенькой, но бедной, а значит, и речи не могло быть о представлении ее ко двору, о чем она втайне мечтала. Придворная жизнь требовала таких больших расходов! Конечно, благодаря своей красоте она могла выйти замуж за какого-нибудь соседского мелкопоместного дворянчика, но такой удел ее не прельщал вовсе. Мечты девушки были вскормлены чудесными бретонскими легендами, которыми издревле славилась эта земля, да и неотесанность местных женихов вызывала у нее неприязнь. Воистину, они мало походили на прекрасных принцев, которые ей грезились и которым не суждено было явиться за ней в этот пустынный край.

И все же принц не заставил себя ждать. Одним прекрасным утром этого чудесно расцветшего лета замок Керуаль вдруг наполнился шумом и суматохой. Во дворе нежданно-негаданно появились роскошно одетые всадники и украшенные гербами экипажи. Атлас и золото богатых нарядов сияли в лучах яркого солнца, а богатый плюмаж шляп трепетал на ветру. Еще не веря своим глазам, но уже переполненная восторгом, смотрела Луиза из окна девичьей комнаты на самом верху башни, как из этой блистательной толпы выделился монсеньор Франсуа Вандомский, второй герцог де Бофор, внук короля Генриха IV и Габриеллы д`Эстре, а также генерал галер[55] Его Величества Людовика XIV – принц, явившийся сюда, чтобы самым мирным способом завладеть ее тихим убежищем.

Несмотря на всю пышность, речь шла о простом визите к старому другу. Приехав в Брест для инспекции флота, герцог завернул в Керуаль, чтобы обнять Гийома, отца Луизы. Но родовитый и высокопоставленный Бофор не умел перемещаться скромно и тихо. И ему охотно прощали эту подчас неумеренную тягу к роскоши и своего рода позерство из-за неиссякаемой веселости и свойственного ему глубокого чувства дружбы. Безалаберный, шумливый и вечно куда-то стремящийся, как и все в их роду, монсеньор всегда оставался верным своим друзьям, даже самым незначительным, чего нельзя было сказать о его возлюбленных.

Во времена Фронды ненависть к Мазарини заставила герцога взяться за оружие. Пылкая натура и простая речь сделали его любимцем парижской черни, которая прозвала Бофора Королем Рынка[56]. Народные симпатии, правда, стоили ему заточения в Венсенском замке, откуда он совершил фантастический побег. И если король и не любил Бофора, то подвиги герцога, равно как и его элегантность и привлекательность, обеспечили ему популярность, едва ли не легендарную.

Тонкий ценитель женской красоты и верный в этом качестве памяти своего дедушки, уроженца Беарна, Бофор широко улыбнулся Луизе, склонившейся перед ним в реверансе.

– Прелестное дитя! – воскликнул он, слегка потрепав ее по щечке. – Что будешь с ней делать, старина Гийом? Выдашь замуж?

– Увы, монсеньор. Луиза хороша, не спорю, но красота – единственное приданое, а этого мало. Были бы деньги, тогда…

– Тогда ее представили бы ко двору, как других знатных девиц? – сказал герцог, рассмеявшись свойственным только ему грубоватым смехом. – Разве это причина, чтобы заставлять здесь вянуть такой прекрасный цветок? Морской воздух вредит красавицам!

– Вы правы, монсеньор! Но что я могу поделать?

– Ты – ничего, согласен, но мои возможности куда больше. Твою прекрасную Луизу обязательно увидят при дворе!

Вскоре Бофор покинул их, закруженный вихрем перьев, под лязг оружия, и вновь на Керуаль спустилась тишина. Луиза уже свыклась с мыслью, что ей приснился этот сказочный визит, как вдруг в замок пришло письмо. Прочесть его было невозможно: мало того, что оно было нашпиговано орфографическими ошибками, как это часто бывает у сильных мира сего, но порой и слова были употреблены неправильно, подменяя одно другим. К счастью, туманный смысл первого послания исчерпывающе прояснялся вторым, написанным на гербовой бумаге: то была королевская грамота, пожалованная девице Керуаль, где говорилось о ее новом статусе – фрейлины Мадам, герцогини Орлеанской, невестки самого короля. Луизе действительно в скором времени предстояло увидеть двор.

Нетрудно вообразить радость девушки и всей ее родни: чтобы дать ей возможность достойно представиться к самому изысканному двору в мире, Бофор, вельможа до кончиков ногтей, приложил к своему тарабарскому письму значительную сумму денег. Итак, в первых числах ноября все семейство отправилось в Париж, а еще через несколько дней Луиза де Керуаль (в патенте ее фамилия была написана иначе – Керуалль) познакомилась с той, кому ей отныне предстояло служить.

Генриетте Английской, или Мадам, понравиться было не так уж просто. Обладая живым и критичным складом ума, она не жаловала женщин. К тому же Генриетта прожила трудное, полное лишений детство и прекрасно знала изменчивый и беспокойный двор, чтобы легко купиться на невинный взгляд или доверчивую улыбку. И тем не менее Луиза ей понравилась сразу. Возможно, потому, что девушка напомнила ей себя в юности: те же темные волнистые волосы, оттеняющие белизну кожи, правильные черты, темные «бархатные» глаза; но если взгляд у принцессы был властный и высокомерный, то глаза юной бретонки лучились добротой и благожелательностью, а этого как раз и не хватало окружению Мадам. Нетронутая злом, чистая душа девушки подействовала на Генриетту расслабляюще.

Что до окружения Месье, ее супруга, то оно не представляло никакой иной свежести, кроме свежести цветов, которыми в изобилии были убраны роскошные залы дворцов Пале-Рояля и Сен-Клу. Ни для кого давно не было секретом, что Месье, Филипп Орлеанский, отважный и умный, но несколько женственный, специально выведенный на этот путь, чтобы он не смог отбросить тень на своего брата короля, не любил женщин, а особенно – собственную жену. Все нежные чувства он перенес на своего сердечного друга – коварного шевалье де Лоррена, младшего отпрыска знаменитой фамилии, прекрасного, как ангел, но столь же «безобидного», как гремучая змея. Мадам и шевалье ненавидели друг друга, так что семейная жизнь Орлеанов была далека от идеала.

С момента последних родов здоровье Мадам заметно ухудшилось. Этому способствовало и горькое разочарование, которое заставил ее испытать Людовик XIV, отчего она замкнулась в себе, стала болезненно-восприимчивой и чуть что вспыхивала как спичка. Стоит вспомнить, что, когда юная Генриетта вышла замуж за Месье, она сразу же завязала пылкий роман со своим деверем, к великой радости дворцовых сплетников. Роман, наделавший столько шума, что дошел до ушей как Месье, так и королевы-матери.

Стремясь защититься от ревнивых супругов, влюбленные нашли тогда для себя «ширму» в лице одной из фрейлин Мадам – молоденькой и скромной уроженки Тура, неприметной хромоножки Луизы де Лавальер. Продолжение истории известно: страстно влюбленной в короля Лавальер удалось зажечь в нем ответное чувство. И что же осталось Мадам? Рыдать да утешиться дружбой красавца графа де Гиша…

Луиза де Керуаль прибыла в тот момент, когда Мадам, устав от бесконечных сражений с шевалье де Лорреном, очень нуждалась в близкой подруге. Тонкий и проницательный ум герцогини подсказал ей, что в этой девушке, которая умела смотреть прямо в глаза, она найдет преданную и полную искренности душу. Тогда она решила привязать ее к себе так крепко, как только сможет, и взяла Луизу под свое особое покровительство.

– Я сделаю все возможное, – однажды сказала она госпоже де Лафайет, – чтобы уберечь это дитя от пороков двора. Досадно будет, если она пойдет торной дорогой.

«Торная дорога» была той, на которую вступила не только Лавальер, но и теперешняя официальная фаворитка, блистательная Монтеспан, тоже бывшая придворная дама Генриетты. Весь двор, да и весь город громко обсуждали новую пассию монарха, ибо царственная Монтеспан была не из тех, с кем можно было предаваться любви на лоне природы. Мадам, отдавая себе отчет в прелести своей бретоночки, совершенно не желала, чтобы та в один прекрасный день навлекла на себя гнев великолепной маркизы за сомнительное удовольствие записаться в число третьеразрядных любовниц короля.

Итак, она все время держала Луизу при себе, в Париже или Сен-Клу, стараясь по возможности не брать ее в Сен-Жермен или Фонтенбло, чтобы не привлечь к ней взглядов короля. А у Людовика XIV было отличное зрение!

И тем не менее, когда король отправлялся на войну с Фландрией, он велел брату и невестке его сопровождать, так что принцессе пришлось поневоле взять с собой Луизу. Более того, из числа придворных дам была выбрана именно она, и не для того, чтобы девушку заметили, а лишь потому, что во время этого путешествия Мадам должна была посетить Англию и навестить брата, короля Карла II. Людовик поручил невестке тайную дипломатическую миссию, и Мадам желала видеть рядом ту, кому она больше всего доверяла. И потом, у юной бретонки, которой предстояло какое-то время пробыть в Англии, не будет возможности привлечь внимание короля, который, впрочем, был, как никогда, одержим страстью к своей маркизе.

Новость о предстоящем путешествии привела Луизу в восторг. Она и раньше немного владела английским, а рядом с герцогиней знания ее заметно улучшились. Не говоря уже о том, что она была бретонкой, и ей очень хотелось пуститься в плавание, ведь в жилах девушки текла кровь не одного морского волка!

Вскоре они отправились в путь. Маршрут путешествия наметил сам король: в Дюнкерке он «приказал» невестке переправиться через Английский канал[57], чтобы встретиться в Дувре с ее братом королем. Людовик XIV снабдил Генриетту эскортом из двухсот человек, среди которых Луизе отводилась роль первой фрейлины. В сундуках Мадам находился проект договора о торговле и взаимной поддержке, настолько важный, что ради этой миссии принцесса не посмотрела даже на расстроенное здоровье, заботы о котором и взяла на себя Луиза.

Двадцать пятого марта 1670 года Луиза де Керуаль, следуя за разодетой в шелка Мадам, впервые в жизни ступила на английскую землю, по торжественному случаю покрытую ковровой дорожкой.

Сувенир для Его Величества Карла

В честь приезда милой Кошечки король Карл II не поскупился на шелковые драпировки, гобелены, кружева и цветы. Пышно украшенный, древний Дуврский замок заметно помолодел. Богатое убранство полностью скрыло все те трагедии и осады, которые в свое время повидали эти старые каменные стены, так что мадемуазель де Керуаль была им очарована; он ей показался замком ее детских мечтаний.

Две недели пролетели, словно во сне, радостном и счастливом, рядом с дорогой принцессой, которую девушка везде сопровождала, следуя за ней тенью, ненавязчивой и полной грации. И все же, несмотря на эту скромность, она не сумела укрыться от пронзительного взора Карла II.

От своего деда Генриха IV – решительно судьба сводила Луизу с потомками, законными либо нет, этого Беарнца[58] – Карл, как и герцог де Бофор, унаследовал неумеренную любовь к женщинам. Гостеприимный король Англии обладал к тому же чувством юмора и легким нравом. В целом он куда больше походил на их общего деда, чем его французский кузен. Только Людовик XIV мог сравняться с ним по стати, однако Карл Английский был выше ростом. Хорошо сложенный и очень элегантный, он был обладателем прекрасной темной шевелюры, в которой к его сорока годам не блеснуло ни единой серебристой пряди. На смуглом лице с полными яркими губами сверкали выразительные глаза, и над всем этим царствовал крупный нос, по которому в нем безошибочно можно было признать Бурбона.

Нетрудно догадаться, что вокруг монарха всегда толпились хорошенькие женщины, в надежде получить хотя бы улыбку. Надо отдать справедливость, в Сент-Джеймсском дворце почти все дамы были хороши собой, за исключением, пожалуй, одной – королевы, законной супруги Карла.

При рождении Екатерины Брагансской феи явно обделили ее красотой. Это была тяжеловесная брюнетка, почти толстуха. Карл женился на ней – согласно легенде, он к тому времени уже вступил в тайный брак с Люси Уолтер, – вопреки собственной воле, из дипломатических соображений. Но едва закончилась церемония, король отчасти выместил свою злобу, отправив на первом же корабле всех придворных дам из эскорта португальской принцессы: целый полк несносных дуэний, закутанных в черное с ног до головы, прямых как палки и желтых как лимон. А после, якобы в целях – о лицемерие! – немного развлечь новоявленную королеву, Карл сам выбрал для супруги придворных дам.

Конечно, то было чистой воды лицемерие: король думал скорее о себе, чем о жене, ведь все выбранные им дамы были из числа красавиц, – и бедная Екатерина Брагансская от близости англичанок только проигрывала.

Самой блистательной из них была, бесспорно, герцогиня Кливлендская: Барбара Палмер, леди Кастлмен. Редкая красавица двадцати девяти лет, с черными как смоль волосами, пышными формами и непомерной гордыней сразу заставила вспомнить мадемуазель де Керуаль о «французском двойнике» Барбары – маркизе де Монтеспан. У леди Кастлмен был тот же неуживчивый характер, но в отличие от Монтеспан в ней не чувствовалось ни ума, ни породы, чего у француженки хватило бы на двоих. Но и этих жалких крох ума ей оказалось достаточно, чтобы заставить заговорить о себе как о женщине, равной которой в мире не существует.

Действительно ли считал так Карл? В этом легко усомниться, поскольку он изменял Барбаре, и не реже, чем королеве. Второй его метрессой была актриса из театра «Друри-Лейн», Нелл Гвин, бывшая торговка апельсинами, сначала попавшая на театральные подмостки, а оттуда – в королевскую спальню. Это была веселая, добродушная, острая на язык и дурно воспитанная деваха с копной ярко-рыжих волос; но эта «диковинка в юбке» очень забавляла Карла, который вскоре наградил ее ребенком, которого она как раз в то время ждала.

Понятно, что леди Кастлмен приходила от соперницы в ужас и ежедневно посылала на ее голову самые чудовищные проклятия, тем более убедительные, что она решительно не знала, как отдалить от нее короля. В этот момент и явилась ко двору принцесса Генриетта, и поскольку глаз у Барбары был наметан, она быстро заметила интерес монарха к молоденькой бретонке. Вопреки обыкновению, Барбара не выразила ни малейшего неудовольствия, даже напротив: новое увлечение могло сыграть свою службу, отвратив короля от пагубной привязанности.

На свой счет пылкая герцогиня не имела опасений: что она могла потерять, разве что статус «официальной фаворитки»? Да и в это поверить ей не позволяла гордость. В остальном же… она буквально была засыпана титулами, милостями и привилегиями… и кроме того, леди Кастлмен сама завела незатейливую любовную интрижку, позволившую ей с лихвой возместить ставшие нечастыми визиты короля. Притом француженка была, подобно ей, католичкой, в то время как отвратительная Нелл Гвин – протестанткой. А для таких женщин, как леди Кастлмен, религиозные войны продолжались и в опочивальнях.

Другое дело – актриса, ту не на шутку обеспокоило впечатление, произведенное на короля прелестной фрейлиной Мадам. Красива, знатного происхождения, прекрасно умеет себя держать – сравнение было явно не в ее пользу! Ну и долго же тянулось время для Нелл Гвин, которой не терпелось дождаться возвращения принцессы во Францию: главное, чтобы та не забыла увезти с собой опасную бретонку.

Рано или поздно, но пребывание в Англии подошло к концу. Тайный договор, привезенный Мадам, был подписан в узком кругу в апартаментах принцессы и в присутствии мадемуазель де Керуаль: король Англии принимал обязательство поддержать короля Франции в войне против Голландии и сделаться в своей стране ревностным сторонником католицизма. Взамен Людовик XIV обещал помочь «дорогому кузену» золотом и войсками, ибо, хотя Карл II и жил на широкую ногу, денег ему всегда не хватало, а содержание короля зависело от Парламента, который не всегда охотно развязывал перед ним кошелек.

Отложив перо, которым он только что подписал договор, Карл велел внести сундуки и шкатулки, которые не замедлил открыть. Там находились драгоценности и редкие ткани – подарки дорогой, нежно любимой сестре в знак признательности короля. Ослепленная этим великолепием, Генриетта горячо его поблагодарила. И тогда он спросил:

– Не оставите ли и вы мне какой-нибудь сувенир в память о вас?

– Сувенир? Да все, что пожелаете, Карл! Сейчас я пошлю за своими вещами! Луиза, дорогая, велите принести…

Но король остановил девушку властным жестом и, взяв ее за руку, подвел к Мадам.

– Вот, дорогая сестра, единственный подарок, который я желал бы иметь на память о вашем визите. Да и существует ли на свете более редкое сокровище?

Генриетта удивленно подняла брови, а Луиза, зардевшись как маков цвет, склонила голову, не осмеливаясь посмотреть на свою госпожу. Услышанное не только смутило ее, но и испугало: как-то воспримет это принцесса? Не дай бог, подумает, что она кокетничала или между ней и королем…

Но Мадам была умна и притом отлично знала брата. Отказ ее стал верхом дипломатической игры и самых тонких уловок.

– Знали бы вы, как мне трудно вам в чем-либо отказать, брат, в ответ на вашу королевскую щедрость, однако эта драгоценность мне не принадлежит, и я поручилась за девушку перед ее семьей. Мне доверили мадемуазель де Керуаль родители по просьбе господина герцога де Бофора, павшего год назад при осаде Кандии. Керуали – древний знатный род со строгими моральными устоями: оставив вам Луизу, я бы нанесла им серьезное оскорбление.

– Но ведь она займет более высокое положение, чем прежде!

– Выше, чем оставаясь на службе у меня, хотите сказать? Не сомневаюсь. Но вряд ли это убедит семейство девушки. Дело можно устроить иначе, – и она лукаво взглянула на брата, заметив, как вытянулось у него лицо. – Все бы уладилось, стань мадемуазель де Керуаль придворной дамой королевы Екатерины, моей дорогой сестры. Правда, вряд ли та захочет увеличить число фрейлин. Как я заметила, скоро из-за них королева и вовсе лишится власти.

Карл II расхохотался и не стал настаивать. Но по красноречивому взгляду, который он на нее бросил, Луиза догадалась, что он не без сожаления оставляет поле брани. Да и девушка в тайном уголке своего сердца затаила печаль, что ей придется расстаться, вероятно навсегда, с этим очаровательным кавалером.

На следующее утро корабли, доставившие Мадам на землю предков, вновь подняли паруса и покинули дуврские Белые скалы[59]. У принцессы глаза наполнились слезами, пока она с грустью смотрела, как постепенно удаляются родные берега в сгущавшейся пелене тумана. В нескольких шагах позади нее, закутанная в длинный плащ с капюшоном, стояла Луиза и тоже провожала глазами исчезавший берег. Глаза ее, как и у принцессы, застилали слезы, ибо она знала, что оставила там частичку своего сердца. Мадам же была еще охвачена мрачным предчувствием, что ей не суждено вновь увидеть Англию, где она провела лучшую часть жизни.

И правда, не прошло и двух недель, как в замке Сен-Клу герцогиня Орлеанская скоропостижно скончалась после ужасной агонии. Произошло это сразу, как только она, по своему обыкновению, выпила на ночь цикорной воды, которую всегда держала под рукой, в шкафчике.

Похороны были устроены с королевской пышностью, и над высоко, как эшафот, воздвигнутым катафалком прозвучал громовой голос Боссюэ, который произнес вошедшее в историю надгробное слово:

– Мадам умирает! Мадам умерла!

Затерянная среди этой светской, а теперь одетой в траур толпы, стоя на коленях, безудержно рыдала молодая девушка: Луиза де Керуаль оплакивала не столько свою госпожу, сколько милую подругу.

Ночной разговор

После смерти принцессы Луиза де Керуаль не просто ощутила чувство потери – она окончательно пала духом. Отныне девушка осталась в одиночестве, без поддержки и защиты при дворе, который, как она догадывалась, таил множество опасностей. По углам придворные с возмущенными лицами шептались, что Мадам не умерла естественной смертью, да, мол, она была слаба здоровьем, но не настолько, чтобы умереть, и лучшим тому подтверждением явилась ее страшная агония. И еще тише поговаривали, что пресловутая цикорная вода оказалась смертельной потому, что этого захотел шевалье де Лоррен, который ненавидел в Мадам не столько женщину, сколько тайную посланницу Людовика XIV, и что сам он стоял во главе заговорщиков, имевших целью разрушить союз с англичанами. Никто, впрочем, не считал замешенным в этой отвратительной истории самого Месье. Несмотря на плохие отношения с супругой, принц имел для этого слишком благородное сердце.

Среди всех этих беспокойных слухов Луиза с тревогой спрашивала себя, что же будет с ней. Кто мог поручиться, что и ей не грозила опасность? Всем была известна ее близость с принцессой, а значит, она могла стать для других возможным источником информации. Самое мудрое при таких обстоятельствах было вернуться домой, на родные берега.

Но ей вовсе этого не хотелось. Уехать в Бретань значило вновь окунуться в бесконечную серость прежних дней, которую еще можно было выносить, если ты не вкусил иного… если на тебе не останавливался, например, восхищенный королевский взгляд. Отныне это означало бы похоронить себя заживо и на веки вечные. Бофор погиб, и больше никто никогда туда за ней не приедет.

Возможно, однако, что именно так Луиза бы и поступила, если бы однажды ей не сообщили, что король ждет ее в своем кабинете, и немедленно. Мадемуазель де Керуаль поспешила на аудиенцию к Людовику XIV. Интересно, что ему от нее понадобилось?

В кабинете короля царила темнота. Над Сен-Жерменским замком повисли грозовые облака, такие черные, что пришлось зажечь свечи. В этой удушающей, несмотря на открытые окна, атмосфере Луизе стало не по себе.

Король был не один. В нескольких шагах от него, четко вырисовываясь на фоне оконного проема, стоял и явно чего-то ждал очень красивый, изящно одетый белокурый молодой человек. Когда Луиза его узнала, сердце ее перестало биться: это же был герцог Бэкингемский[60], близкий друг короля Карла II!

Пока Луиза склонялась в глубоком реверансе, король не сводил с нее изучающего взгляда. Можно сказать, он видел ее впервые и теперь удивлялся, как он не обратил внимания прежде на эту хрупкую красоту, утонченную грацию, совершенство восхитительного личика. Понадобился приезд англичанина, чтобы он открыл жемчужину, которая всегда была у него перед глазами.

– Мадемуазель, – произнес он наконец, когда девушка по его знаку поднялась. – Наш дорогой брат Карл II Английский направил к нам милорда герцога Бэкингемского с очень важной миссией, касающейся вас. Король желает, чтобы вы вошли в число придворных дам Ее Величества королевы Екатерины, в память о том, что вы пользовались большой любовью Мадам, его драгоценной сестры, а также и нашей. Что вы об этом думаете?

Луиза почувствовала, что ее переполняет радость. Значит, «он» ее не забыл, несмотря на свою утрату и всех тех женщин, что только и думают, как бы ему понравиться? Хорошо, она сообразила вовремя опустить глаза, чтобы король не догадался о том, что она – на вершине счастья.

– Я всего лишь скромная слуга Вашего Величества, – проговорила девушка, – и мой долг – подчиняться ему во всем. Я поступлю так, как вы прикажете.

Людовик XIV улыбнулся. Это простодушное послушание ему понравилось. Оно в будущем очень могло ему пригодиться. И король отпустил девушку, обласкав ее словами:

– Ступайте к себе, мадемуазель. Король вами доволен, и вскоре вас поставят в известность о нашем решении.

И это «вскоре» действительно не заставило себя ждать, ибо произошло следующей же ночью. В дверь мадемуазель де Керуаль тихонько постучали. Это был Лапорт, верный камердинер короля, а поскольку Луиза удивилась столь позднему визиту – было уже за полночь, – Лапорт сообщил, что ее вызывает король для немедленного разговора, который должен остаться в тайне.

Набросив темную накидку поверх ночной сорочки, встревоженная Луиза последовала за камердинером по каким-то незнакомым ей коридорам, внезапно открывшимся в толще стен. Через несколько мгновений она оказалась в кабинете короля, где на этот раз Людовик XIV был в одиночестве.

– Дорогое дитя, – сказал монарх, предлагая ей сесть. – Мы послали за вами в столь поздний час, чтобы иметь возможность побеседовать в полной безопасности. Вы поедете в Англию, как того желает король Карл, и будете выполнять с тем же усердием, как и при Мадам, возложенные на вас обязанности, связанные с вашим новым статусом фрейлины королевы Екатерины.

Луиза подтвердила, что она будет стараться изо всех сил, но у монарха имелись и другие соображения.

– Надеемся, что и там вы не забудете, что являетесь француженкой и подданной вашего короля. Уступая воле Карла II, мы лишь на время отправляем вас в Англию, но не отдаем насовсем. Нам необходимо быть с вами в тесном контакте, пока вы будете в Англии, как это происходило с Мадам, уехавшей навестить брата. Понятно, что именно мы от вас хотим?

Да, Луиза понимала. Требовалось, чтобы она играла примерно ту же роль, конечно, не столь официальную, как покойная Мадам, при Сен-Джеймсском дворе: роль тайной посланницы, секретного агента, проводящего в жизнь политику сближения двух стран, но роль, которая будет соответствовать ее скромному положению придворной дамы. Ничего обидного Луиза в этом не усмотрела, напротив: ей предоставлялась прекрасная возможность послужить как своему монарху, так и тому, кого она тайно любила, да ей и понравилась мысль стать «живым мостиком» между Францией и Англией.

– Сир, – тихо произнесла она, – я уже имела честь сообщить Вашему Величеству, что я – самая преданная из его подданных и навсегда ею останусь.

– Вот и прекрасно. У нас нет сомнений, что вы будете достойно представлять Францию при дворе королевы Екатерины. Но мы обязаны вас предостеречь: несмотря на дружелюбие к вам царственных персон, вы, француженка, да еще и католичка, можете почувствовать себя неуютно, ведь страна наводнена протестантами. И тогда вспомните о том, что наш посол Кольбер, маркиз де Круасси, получит специальные инструкции на ваш счет. И каждый раз, когда в этом возникнет необходимость, обращайтесь за помощью к нему.

– Хорошо, Сир!

Тогда Людовик XIV взял со стола конверт, запечатанный его личной печатью, и протянул девушке.

– В этом письме, которое вы уничтожите после того, как выучите его наизусть, содержатся первые директивы, касающиеся вашего поведения в Лондоне. А теперь ступайте к себе: завтра вы отбываете в Дьепп, где вас ожидает герцог Бэкингемский. Мы будем молить Бога, чтобы он хранил вас и помогал вам в служении, которое не всегда будет легким.

Луиза уже склонялась в реверансе, собираясь уйти, но тут король встал, обошел вокруг стола, сделал девушке знак подняться и, положив руки ей на плечи, отечески поцеловал в лоб.

– Я верю в вас, Луиза, – проговорил он, впервые не прибегая к обычному «мы». – Мадам очень вас любила. Точно так же, как и мы с вами любили ее. Нельзя, чтобы со смертью Мадам начатое ею дело осталось незавершенным. Именно вам выпала честь его продолжить.

Слезы брызнули из глаз Луизы, едва за ней закрылась дверь с горящими факелами по бокам, и по дороге, когда она тем же путем возвращалась в свою комнату, девушка продолжала плакать: теперь она знала, что готова немедленно броситься в огонь по малейшему знаку государя.

Утром после бессонной ночи – ведь ей нужно было привести свои дела в порядок и собрать вещи, – Луиза села в экипаж и отправилась по дороге в Нормандию, в конце которой ее ждало море и… король, которого она любила. Никогда небо не казалось ей таким синим, а море – сверкающим в лучах солнца, как в тот момент, когда перевозивший ее корабль заскользил по необозримой спокойной глади, никогда еще путешествие не было столь приятным, ведь ему сопутствовали любовь и надежда.

В Лондоне, пока мадемуазель де Керуаль дожидалась приема у королевы, ее поселили в доме министра иностранных дел лорда Арлингтона, который был католиком. Там она и встретилась впервые после своего приезда с королем.

Увидев девушку, Карл II разрыдался, поскольку Луиза напомнила ему о милой Кошечке, чьей тенью она была, пока ее госпожа сама не отправилась в мир теней. И эта братская и нежная тень, смиряя страстный порыв короля, порыв, который, возможно, отпугнул бы молоденькую бретонку, стала определяющей в их отношениях, где главное место было отдано сердцу, а не плоти.

Но очень скоро Луиза поняла, какую власть имеет она над Карлом II. Только чтобы перекинуться с ней парой слов, увидеть ее, король зачастил и утром, и вечером к министру, в доме которого жили весело: ужины, концерты, балы и праздники устраивались по любому поводу.

Арлингтон, который был в курсе сердечных дел короля, принадлежал к знаменитой группе из пяти министров, в обиходе называемой «Кабэл», потому что это слово состояло из первых букв их фамилий. Это были по порядку: Клиффорд, Арлингтон, Бэкингем, Эшли и Лодердейл. Вместе они пришли на смену прежнему канцлеру Эдварду Хайду, лорду Кларендону, впавшему в немилость благодаря леди Кастлмен, могущество которой оставалось незыблемым. Так король отблагодарил их за то, что после Бредского соглашения[61] к Англии отошло все Американское побережье, от Вирджинии до Новой Англии, с центром в Новом Амстердаме, переименованном в Нью-Йорк в честь брата короля[62].

Но эти горячие головы, члены «Кабэла», правили страной умело и старались извлечь выгоду для Англии при каждом представившемся случае.

Так, Арлингтон, игрок по своей натуре, решил сделать ставку на Луизу де Керуаль и заняться ее будущим, поскольку догадывался о грядущем возвышении бретонки. Итак, согласовав это с королем, он решил, что сам представит Луизу королеве Екатерине.

Искусство «манежить» короля

Уайтхолл, главная резиденция английских монархов, в те времена походил скорее не на дворец, а на кучку разнородных построек на берегу Темзы. Прежнее жилище архиепископов Йоркских, в 1530 году дворец обрел статус лондонской резиденции королей Англии. Величественное, без прикрас, главное здание ничем не напоминало грациозные французские замки. Напротив его окон когда-то высился эшафот, где по приказу Кромвеля был обезглавлен Карл I, отец Карла II, так что во дворце до сих пор витал зловещий дух, с которым не удавалось справиться ни роскошному убранству, ни праздничным увеселениям.

Да и сам Лондон являл собой картину, полную контрастов. Четырьмя годами раньше страшный пожар опустошил город, и в огне исчезли целые кварталы, на месте которых теперь стояли несколько уцелевших хижин да наспех возведенные деревянные постройки. Население очень сильно пострадало, тем более что незадолго до пожара на город обрушилась эпидемия чумы. Огонь спас столицу от заразы, но заставил заплатить страшную дань. И тем не менее Лондон поднимался из руин, люди жаждали радостей жизни, хотели дышать полной грудью. То же происходило и при дворе, и если двор Людовика XIV еще как-то удерживали от крайностей показная стыдливость и фальшивая добродетель, то в кругу Карла II все было иначе: под блестящим фасадом изысканной благопристойности скрывался самый настоящий разгул страстей. И только в редких случаях придворные, а именно таково было окружение королевы, не были захвачены лихорадочным вихрем наслаждений.

И вот в этом дворце и в этом городе лорд Арлингтон как-то вечером представил королеве Екатерине мадемуазель де Керуаль, которая должна была занять свое место среди ее фрейлин.

Видя, как перед ней склоняется это прехорошенькое создание, Екатерина Брагансская скривила губы в грустной улыбке. Уж слишком хорошо знала она своего любвеобильного супруга, чтобы не догадаться о причине появления при дворе прелестной француженки, бывшей фрейлины ее золовки. Именно Мадам способствовала в свое время воцарению других любовниц короля: наглой Барбары Палмер и блистательной Франциски Стюарт.

Но при виде девушки, склонившейся перед ней в глубоком реверансе, исполненном самой покорной почтительности и робкой, нежной улыбки, которой он сопровождался, бедная королева – увы, совсем не привлекательная в своем наряде из золотой парчи – не смогла уберечься от внезапно нахлынувшего чувства симпатии. В противоположность остальным бретонка не казалась вызывающей или высокомерной. По крайней мере, она была католичкой, и этого хватало, чтобы занять место в окружении королевы, горячо приверженной своей религии.

Удивление Екатерины возросло еще больше, когда она узнала от многочисленных дворцовых сплетниц, что вот уже несколько месяцев после своего приезда мадемуазель де Керуаль держит короля на почтительном расстоянии, и тот, несмотря на все его старания, еще ничего не добился. Это вселяло надежду, что, возможно, благодаря этой девушке, которая умудрилась так долго «манежить» своего настойчивого поклонника, в королевском окружении вскоре наступит эра целомудрия.

Но все объяснялось куда проще. Луиза не уступала, потому что не хотела уподобляться многочисленной своре королевских любовниц, которые ходили за королем по пятам. Да, все они пребывали на прежнем месте: олимпийская богиня герцогиня Кливлендская, божественная Стюарт и несносная Нелл Гвин, отвратительная плутовка, которая, похоже, задалась целью испортить жизнь француженке.

Когда Луиза приехала в Лондон, она с наивностью влюбленной подумала, что с ее появлением королевскому гарему придет конец, но очень скоро разочаровалась. Никто из дам не собирался ретироваться. Больше того: и Барбара Палмер, и Нелл Гвин, и Молл Дэвис (тоже актриса, еще до появления Нелл снискавшая расположение короля, к которой тот наведывался время от времени), и прекрасная Стюарт – все они чудесным образом объединились перед лицом грозящей опасности и решили вместе бороться с «выскочкой», к великой радости придворных.

И тогда Луиза по-настоящему опечалилась, отчасти потому, что узнала, как в свое время сопротивление Франциски Стюарт разожгло страсть короля, а может, и оттого, что ей стала известна печальная судьба красавицы Люси Уолтер, матери юного герцога Монмутского. Говорили, что король вступил с Люси в морганатический брак по протестантскому обряду, когда находился в ссылке, и потом она, брошенная монархом, вернулась в Париж умирать в нищете. Но главное – гордость не позволяла Луизе отдаться человеку, будь он хоть сам король, который не может лишиться ради нее даже малейшей прихоти.

Боже, до чего же ей было тягостно выносить ухаживания Карла! После представления ее королеве он не упускал случая, чтобы встретиться с ней, будь то в тенистом уголке сада или в сияющих огнями залах. Карл II не переставал ей твердить о своей любви и умолял отдаться ему, безумно ревнуя к другим кавалерам. Изящество Луизы, ее красота и очарование привлекали мужчин, и ходили слухи, что даже принц Оранский, далекий от утех двора, холодный и неприступный, не смог устоять перед ее прелестью.

Такое положение сохранялось почти год. Вот уже целый год велась «война в кружевах», в течение которой Карл II находился на грани безумия. Уже слишком явно посол Франции Кольбер де Круасси ощущал на своем лице ветерок отчуждения со стороны английского монарха. Дипломат не мог без волнения наблюдать за тем, что пламенная страсть короля остается без ответа. Первое время он сам советовал Луизе «манежить» царственного воздыхателя: дескать, негоже бывшей фрейлине Мадам при малейших знаках внимания прыгать в постель короля. Но он вовсе не советовал девушке оказывать королю упорное сопротивление, которое становилось опасным и ему не нравилось.

Кольбер де Круасси открылся маркизу де Сент-Эвремону, тонкому философу, изгнанному Людовиком XIV за его слишком откровенные суждения о частной жизни государя. Обосновавшись в Лондоне, маркиз вел привольную жизнь эпикурейца и посещал самых красивых женщин. С послом он был в приятельских отношениях и нередко давал ему дельные советы. С этим мудрым человеком Кольбер де Круасси и познакомил Луизу, как только тот появился в Лондоне, и они сразу стали друзьями.

Откровения посла его тоже обеспокоили, и он написал для «бунтарки» нечто вроде катехизиса, или наставления в вере, достойного старого либертина, коим он и являлся, катехизиса в форме письма, содержавшего ряд полезных, по крайней мере по мнению автора, советов, ибо в них сквозила вполне определенная мораль.

«Отдайтесь вполне вашим нежным устремлениям и не прислушивайтесь к голосу гордыни. Любовь и скромность? Условие скромности для меня однозначно: любить только одного человека в одно и то же время. Та, что любит единственного, дарит ему себя. Та же, что любит одновременно нескольких, – отдается. Разумное использование скромности, как любого блага, – похвально, злоупотребление же ею – постыдно».

К большому разочарованию философа, его своеобразная мораль, равно как и увещания, не возымели действия, и тогда Кольбер де Круасси решил взять дело в свои руки и заставить упрямицу внять голосу разума.

Однажды вечером он пригласил Луизу к себе, приняв ее в своем кабинете.

– Здесь находится, – начал он со вступления, указав на стопку бумаг, лежавших на столе, – письмо от Его Величества Людовика XIV. Государь обеспокоен, дорогое дитя, что за столько времени вам не удалось сколько-нибудь сблизиться с королем Карлом. Я бы даже сказал, он высказывает недовольство. И я недвусмысленно предупреждаю вас об опасности. Не думаете ли вы, дорогая Луиза, что пора начать действовать разумно?

– Что вы понимаете под «разумностью», ваша светлость? Должна ли я уступить королю, подобно всем этим женщинам, которые его осаждают и тем бесчестят двор?

– Не смешивайте прихоти с любовью. Король Карл вас любит, и вы это знаете. Никогда монарх не проявлял столько терпения! Подумайте, ведь стоит ему приказать, и вы подчинитесь под угрозой высылки из Англии. Он же только просит, а не приказывает. Что заставляет вас сомневаться в искренности его чувства?

– Как мне в нее поверить, если король продолжает держать возле себя все тех же Нелл Гвин, Молл Дэвис, Барбару Палмер и остальных?

– С герцогиней, от которой, впрочем, у него есть дети, он видится крайне редко. И еще реже с Молл Дэвис. А Нелл Гвин его забавляет своими простецкими ухватками. И потом, будем справедливы, Нелл держит его своей чувственностью, а король это ценит. Их связь может еще долго продлиться… если, конечно, другая фаворитка не отвратит его от актрисы.

– Мне ясно одно, – произнесла сердито Луиза. – Если я не уступлю, король продолжит вздыхать по мне в объятиях госпожи Гвин!

Кольбер де Круасси покачал головой.

– Я вовсе не уверен, что он продолжит по вам вздыхать. Может и устать, ведь терпения у него не больше, чем у его деда, покойного Генриха IV. Боюсь даже, что, обескураженный постоянными отказами, он разлюбит вас, да так, что вы и не заметите. Вам останется лишь подчиниться и уехать…

– Все так просто?

– Не забывайте, я – дипломат. Доверьтесь мне, дитя мое: вашими мнимыми друзьями, теми, кого вы так не любите и кто страстно желает ослабить ваше влияние на короля, уже давно приведен в действие план!

«Сельская свадьба»

В октябре королевский двор имел обыкновение отправляться в Ньюмаркет[63], где открывался сезон скачек, до которых все англичане были охотниками, а король больше всех остальных. Обожавший лошадей, Карл ни за что на свете не пропустил бы осенние бега.

Надо сказать, Арлингтоны владели в Юстоне, неподалеку от Ньюмаркета, замком, считавшимся одной из самых удобных и роскошных построек в Англии. Естественно, что король очень любил там бывать, принимая участие в великолепных празднествах, устраиваемых в его честь. Луизе тоже довелось посетить замок, где она весело провела время.

Леди Арлингтон и Кольбер де Круасси договорились, что на этот раз Луиза будет включена в число приглашенных на скачки. Посланник станет на время опекуном Луизы в надежде, что вскоре он сможет написать своему государю, что дела продвигаются в соответствии с его пожеланиями.

Луиза была далеко не глупа и, получив приглашение, сразу догадалась, что это и был тот самый благоприятный случай, о котором говорил хитрый дипломат, и подошел последний срок сдачи крепости. Девушка согласилась на это без внутренней борьбы, ей надоело сражаться не только с королем, но и с собой, она уже хотела оказаться побежденной в этой чувственной борьбе и «отдаться вполне своим нежным устремлениям», по расслабляющему выражению Сент-Эвремона. Так что на этот раз Луиза ехала в Юстонский замок с бьющимся сердцем, одновременно робеющая и полная надежд.

Замок был чудесен. Построенный из розового кирпича и белого мрамора, он вздымал ввысь свой стройный силуэт посреди огромного, уставленного статуями парка, где свободно резвились лани и козочки, на которых охота была строжайше запрещена. Небольшая речка, свежая и прозрачная, змеилась, пересекая самые прекрасные газоны на свете, густые и мягкие, как бархат.

Да и атмосфера в замке была под стать природе. Если музыканты не играли в залах, они разбредались по парку, укрывшись за деревьями или в рощицах, откуда, невидимые для глаз, радовали чарующими мелодиями одиноких либо прогуливавшихся парочками гостей. Нужно ли говорить, что все в замке было поставлено на широкую ногу, то есть обслуживание приглашенных было роскошным, а присутствие короля, который ежедневно туда наведывался из Ньюмаркета, только добавляло шарма.

Как только Карлу II доложили о присутствии в Юстоне мадемуазель де Керуаль, он стал проводить возле нее все свое свободное время, проявляя к девушке небывалую нежность и не свойственное ему спокойствие. Теперь он уже знал, что скоро его долготерпение будет вознаграждено, и, подобно опытному охотнику, не хотел спугнуть дичь в последний момент.

Со своей стороны, и Луиза, зная, что неизбежное свершится, выбрала наиболее приятный путь: просто жить и наслаждаться всеми удовольствиями, которые ее ждали в этом сказочном месте. Да и Карл казался таким восторженным, пылким и так терпеливо умолял ее, словно еще сомневался в своей победе.

– О Луиза, Луиза! – говорил он не без нотки лицемерия. – Когда завершится эта нескончаемая осада? Наступит ли день, когда вы поверите в искренность моей любви? Неужели вы сомневаетесь, что, будь я свободен, вы завтра же стали бы королевой?

Боже! До чего же приятно было это слышать! Луиза закрыла глаза, ослепленная. Королева! Возможно ли, что он любит ее с такой силой? Мало-помалу она начала спрашивать себя, уж не одержала ли она победу, куда большую той, на которую рассчитывала? Случалось порой, что глаза Карла увлажняли слезы.

– Вы знаете, что я тоже вас очень люблю, мой господин, – как-то вечером сказала она ему, – но мне очень стыдно!

– Стыдно принадлежать мне? О Луиза!

И только было Карл собрался вновь затянуть песнь любви, как из оранжереи вышла леди Арлингтон, где она вот уже какое-то время прогуливалась в компании герцога Бэкингемского, осторожно подсматривая за парочкой. Молодая женщина казалась веселой, ее живые карие глаза горели от возбуждения.

– Сир! – воскликнула она. – Мы с милордом Бэкингемским давно вас ищем. Герцогу пришла в голову замечательная мысль, которой мы немедленно хотим поделиться с Вашим Величеством.

– Мысль? И что же это за мысль?

– Хотим устроить праздник, настоящий сельский праздник! А поскольку самый веселый праздник – свадьба, мы и решили воссоздать настоящую деревенскую свадьбу! Пусть все переоденутся в поселян, мы закажем грандиозный ужин, будем плясать на траве и под майским деревом[64], а также предадимся тысячам веселых безумств. Какого мнения наш король?

– Мысль и правда занятная. А кто будет изображать новобрачных?

– Мы считаем, что роль жениха по праву должна принадлежать Вашему Величеству. Ну а невеста…

Лукавый взгляд леди Арлингтон остановился, естественно, на Луизе, которая густо покраснела.

– Нужна незамужняя девушка. Почему бы не Луиза? Что вы думаете, Сир?

– Ваш вкус, как всегда, безупречен! Если Луиза согласится принять участие в этой небольшой комедии, я с огромной радостью на ней женюсь.

Все немедленно взялись за подготовку к шуточной свадьбе, которая хотя и считалась «сельской», но от этого была ничуть не менее роскошной и полностью соответствовала роли главного исполнителя.

Это был поистине безумный день!

Луизе подобрали великолепное платье невесты, ничего общего не имевшее с одеждой крестьянки, а король облачился в белый наряд, украшенный перьями и алмазами. Затем в сопровождении пышного «брачного кортежа» из гостей все направились под звуки флейт и скрипок в глубину парка, где в одном из гротов, специально для этого подготовленном и освещенном тысячами свечей, переодетый в пастыря Бэкингем исполнил отведенную ему роль с убедительной серьезностью.

Потом все расселись за столом под деревьями, украшенными множеством цветов, так что эта женитьба, устроенная ради развлечения, во всем походила на настоящее свадебное торжество. Пир удался на славу, и самое лучшее французское вино лилось рекой.

Царица праздника, которой хмель слегка ударил в голову, почти не соображала, где она находится и что с ней происходит. У Луизы не было ни сил, ни желания противиться сладостному потоку, который увлекал ее за собой. Приятное опьянение заставляло девушку все видеть в розовом свете, таком же розовом, как и ее славное личико.

Рука короля крепко держала ее за талию, и время от времени, как заправский деревенский жених, он запечатлевал поцелуй на раскрасневшейся щечке своей подружки.

Гости произносили заздравные речи, высказывали пожелания, порой двусмысленные, множество тостов. Потом долго танцевали, а когда бал подошел к концу, веселый кортеж увлек «молодых» в самую роскошную комнату замка, чудесно украшенную и ярко освещенную для главного события этого сказочного дня: первой брачной ночи.

С песнями и шутливыми смешками, под звуки скрипки Луизу раздели и облачили в длинную белоснежную сорочку из тонких кружев, после чего с необычайной торжественностью поместили на брачное ложе. Тем временем группа молодых людей, возглавляемых фальшивым пастырем, отправилась за новобрачным, появившимся в великолепном халате из плотного шелка, расшитом золотом, который упал с его плеч у подножия кровати.

Когда Карл торжественно возлег рядом с Луизой, гости, как по команде, склонились в реверансе и не без шутливых пожеланий заботливо прикрыли полог кровати. Гуськом, один за другим, они покинули спальню, причем каждый норовил двигаться как можно медленнее, после чего все отправились самым веселым образом завершить этот волшебный день, прикончив то, что еще оставалось от выпивки.

Никто, конечно же, не знал, о чем говорили, оставшись наедине, мнимые деревенские супруги, однако наутро Луиза удивительным образом походила на счастливую новобрачную, прожившую самую прекрасную ночь в ее жизни.

Месяцем позже король Людовик XIV, умевший ценить по заслугам тех, кто был ему полезен, отправил леди Арлингтон, воспользовавшись дипломатическим каналом Кольбера де Круасси, великолепное бриллиантовое колье. А через восемь месяцев после отсылки колье мадемуазель де Керуаль произвела на свет чудесного мальчика, на которого любовался весь двор. Никогда еще Луиза не чувствовала себя такой счастливой.

Увы, у каждой медали есть и обратная сторона. Для Луизы этой обратной стороной стало письмо, резкое и полное возмущения, пришедшее из Франции от ее отца. На четырех больших страницах старый Гийом де Пенанкое де Керуаль проклинал дочь и ни больше ни меньше как обвинял ее в том, что она обесчестила свою семью.

Над отцовским посланием Луиза проплакала целые сутки. Помимо родительского гнева молодой женщине вдруг словно открылось между строк, насколько фальшивым и неустойчивым было ее новое положение при дворе – фаворитки короля.

Конечно, любовь, которую испытывал к ней Карл, была по-прежнему пылкой. Он обожал Луизу, как и в тот первый чудесный день их свадьбы в Юстоне. Отныне она стала обладательницей огромных апартаментов в Уайтхолле, состоявших из сорока комнат. У нее были чудесные наряды, великолепные украшения, выезд, достойный королевы, и она принимала у себя самых знатных, самых богатых людей в Англии либо тех, чьи имена были на слуху. Важные чиновники, министры и знаменитости всех мастей почитали за честь оказаться в ее салоне. Карл прислушивался к советам Луизы, предоставляя королю Франции все больше доказательств своего расположения, так что у Людовика XIV имелись все основания быть довольным своим очаровательным секретным агентом.

Однако – и это было очень серьезное «однако»! – мечты Луизы не осуществились в одном очень важном для нее вопросе: остальные любовницы монарха никуда не делись! Более того, сразу три из них обзавелись королевским потомством вскоре после того дня, как она родила ему сына.

Может, именно из-за многочисленности потомства Карл не удосужился признать этих четверых детей, что еще больше взвинтило ярость старика Керуаля.

«Бастард всегда останется бастардом, – писал он, – будь то даже сын короля». И бесчестие было таким же бесчестием, как и для любого другого, менее высокородного человека.

Горе герцогини

Луиза еще рыдала над отцовским письмом, когда, как обычно по вечерам, к ней пришел король. Впервые он застал фаворитку в слезах, ее, всегда спокойную, любезную и улыбающуюся. Монарх был потрясен, тем более что Луиза, в отличие от большинства женщин, и плачущая оставалась прелестной. Молодая женщина протянула ему злосчастное письмо.

Карл прочитал, сначала удивленный, а потом разгневанный.

– Как отец может так жестоко оскорблять дочь, столь добродетельную, как вы? Успокойтесь, моя дорогая, я обещаю, что скоро те, кто обидел вас, горько об этом пожалеют.

Несколькими днями позже действительно мадемуазель де Керуаль получила титул герцогини Портсмутской, баронессы Петерсфильдской и графини Фарельзамской. А еще через некоторое время Карл II достойно завершил дело, признав сына Луизы и присвоив ему двойной герцогский титул: Леннокса и Ричмонда.

Но восторг Луизы продлился недолго. Опасаясь недовольства народа, который просто обожал Нелл Гвин (и, как следствие, ненавидел француженку!), монарх признал также и сына актрисы, дав ему титул герцога де Сент-Олбанса. Поступок любимого жестоко ранил Луизу, ибо в нем она увидела попытку поставить ее на одну доску с бывшей торговкой апельсинами.

К счастью, Луиза была умна и поняла, что ничего не поделаешь с таким человеком, как Карл, ведь он никогда не изменится, и решила полностью посвятить себя делам своего истинного государя – короля Франции. Перестала она сражаться, хотя и прежде почти этого не делала, и с полком своих соперниц, включая несносную Нелл.

Карл II был очень признателен Луизе за ее мудрость. С годами он не утратил к ней глубокой нежности, порой переходящей в страстное желание, и ему всегда нравилось находиться рядом с прелестной и всегда улыбающейся красавицей. В ее апартаментах царила приятная атмосфера изысканного французского шика, утонченной элегантности и хорошего тона. Да и принять гостей хозяйка умела с такой непринужденной искренностью, как никто другой. Редкий день заканчивался для Луизы без визита короля. Порой случалось, что он устраивал у нее дружеские либо дипломатические приемы, что еще больше поднимало престиж герцогини Портсмутской.

Людовик XIV, со своей стороны, по просьбе Карла и дабы не отстать от него, наградил свою верную и скромную чрезвычайную посланницу титулом герцогини д`Обиньи. Земли Обиньи-сюр-Нер, простиравшиеся к северу от Буржа, прежде принадлежали Стюартам, благодаря шотландцу Джону Стюарту из Дарнли[65], графу Бьюкена и коннетаблю Франции[66] во времена Столетней войны[67].

Увы, вскоре над головой Луизы стали сгущаться тучи. На любовном горизонте Карла II только что появилась новая фаворитка, и тем сильнее были страдания Луизы, что та оказалась француженкой – герцогиней Мазарини, Гортензией Манчини, женщиной вздорной, как говорили, но неземной красоты.

Еще во времена ссылки после трагической смерти отца Карл II познакомился с Гортензией в Париже и не остался равнодушным к ее прелести, и вправду несравненной. Потом та неудачно вышла замуж и в поисках удовольствий исколесила всю Европу, влача за собой длинный шлейф поклонников и громких любовных авантюр. Последняя из них произошла в Савойе, где она завладела сердцем герцога Карла-Эммануила. Там Гортензии очень понравилось, но, к несчастью, герцог умер, притом такой странной смертью, что поговаривали об отравлении. И первое, что сделала вдова герцога, – она поспешила избавиться от проклятой интриганки, превратившей ее жизнь в ад. Так что Гортензия, успевшая повсюду оставить за собой неприглядные следы, не нашла ничего лучшего, как обрести убежище в Англии.

Встретили ее там с распростертыми объятиями. Король страстно влюбился в Гортензию, забыв об остальных фаворитках, не исключая и Луизы, от которой сразу отвернулось множество «друзей», устремившихся к новой восходящей звезде.

Самым жестоким из разочарований стало охлаждение к ней старинного друга Сент-Эвремона, который чуть ли не поселился в особняке Гортензии.

Но все-таки английский монарх сохранил теплые и нежные чувства к герцогине Портсмутской. Его политика в отношении Франции не сошла с верного направления, заложенного Луизой, невзирая на все усилия Гортензии, которая затаила злобу на Людовика XIV и старалась настроить любовника против него. Но Карл II оставался тверд в своих политических пристрастиях, на что, впрочем, требовалось мужество, поскольку эту политику – прокатолическую и профранцузскую – не одобрял народ Англии. Некий Тит Оутс[68] даже попытался организовать бунт, который принял такой размах, что Луиза испугалась, и даже сам король начал опасаться за ее судьбу. Тогда Карл решил, что из соображений безопасности ей следует на время выехать во Францию, где она не появлялась много лет.

Весной 1682 года герцогиня Портсмутская прибыла в Версаль, где по распоряжению Людовика XIV ей были оказаны поистине королевские почести. Шестьдесят четыре лошади и четыре кареты с гербами Англии составляли экипаж герцогини, и вскоре Луизу ждала великолепная встреча с монархом, который называл ее отныне «моя кузина».

Недавно отстроенный, блистательный Версаль ее ослепил, и она ослепила Версаль своей красотой и пышностью нарядов. Под золочеными ламбрекенами самого прекрасного дворца в мире Луиза проживала восхитительные часы, тем более пьянящие, что она влюбилась.

Луиза еще в Лондоне была знакома с великим приором Филиппом Вандомским, братом ее благодетеля герцога де Бофора и внука Генриха IV и Габриеллы д`Эстре, который часто ее посещал. Но с каким же восторгом, неожиданным для нее самой, она встретила его во Франции и даже приняла его ухаживания. И вскоре Луиза не устояла…

Итак, когда после пребывания на водах в Бурбон-Ларшамбо и короткого путешествия по Бретани герцогиня Портсмутская вновь достигла берегов Англии, она увозила с собой не только изумительные алмазные серьги, подаренные королем, но и нового любовника. Филипп решил ее сопровождать под самым банальным предлогом: он якобы хотел навестить свою тетушку, которая, только представьте, оказалась… Гортензией Манчини!

Но выбор Луизы, увы, оказался неудачным. Филипп повел себя как мерзавец, абсолютно лишенный деликатности. Он сделал все возможное, дабы предать огласке их отношения, которые чрезвычайно льстили его самолюбию. Оскорбленная герцогиня поняла, что совершила непростительную ошибку, которая могла стоить ей расположения обоих монархов – как Людовика, так и Карла.

Кстати, Нелл Гвин – опять она! – и герцогиня Мазарини, объединившие по такому случаю свои усилия, не лишили себя удовольствия распустить слухи об этой связи с необычайным размахом, имея целью очернить «француженку». Но, как оказалось, они слишком плохо знали Карла II!

Карл по-настоящему любил Луизу и отлично знал, что сам был по отношению к ней небезупречен. Английский король выдворил из страны Филиппа Вандомского, а свою фаворитку окружил еще большим вниманием и нежностью.

«Госпожа Портсмутская и ее сын, герцог Ричмонд – самые дорогие для меня люди», – заявил он однажды в присутствии не только посла Франции, но и всего двора. Интриганки остались с носом. Луиза вышла из этого любовного приключения еще более сильной, чем прежде, в то время как Гортензия ввязалась в губительную авантюру, которая не только лишила ее всех милостей короля, но и привела к самому постыдному концу – пьянству и нищете.

Впрочем, и пребывание Луизы в Англии подходило к концу. Вечером двенадцатого февраля 1685 года Карлу II, выходившему из апартаментов герцогини, вдруг стало плохо. Через четыре дня он скончался, следуя вере предков, как истинный католик, и все благодаря Луизе, которая тайно призвала к его изголовью отца Хаддлстоуна. Признательный ей за это, прежде чем сознание его угасло, монарх горячо рекомендовал Луизу и ее сына своему брату, герцогу Йоркскому, будущему королю Якову II.

– Не бойтесь, – пообещал тот, – я о них позабочусь.

И Яков II сдержал слово. Луиза сохранила свои богатства и привилегии, но без человека, которого она так сильно любила, Лондон и Англия утратили для нее всякую привлекательность. Луизе вновь захотелось увидеть небо милой Франции и великолепный Версаль.

Через полгода после смерти Карла Луиза с сыном покинули Англию, чтобы уже никогда туда не вернуться. Какое-то время герцогиня продолжала вести жизнь, полную роскоши и развлечений, к которой она привыкла. Сын ее с большой помпой был принят в лоно католической церкви, дав возможность Боссюэ угостить двор одной из самых блестящих своих речей.

Но вот незадача: новообращенный швырялся деньгами направо и налево, пустившись в самый непристойный разгул, который в конце концов и свел герцога Ричмонда в могилу. Мать похоронила его в 1723 году. Великий король к тому времени умер, и отныне ей приходилось просто выживать. Богатство истаяло, и у Луизы больше ничего не осталось, кроме долгов.

Удрученная сразу столькими несчастьями, Луиза удалилась в свое владение Обиньи, единственное, что у нее осталось, и посвятила жизнь молитвам и благотворительности. Там она основала монастырь, где сестры-монахини ухаживали за больными и занимались воспитанием девочек из бедных семей.

Однако скончалась герцогиня Портсмутская и д`Обиньи четырнадцатого ноября 1734 года в Париже, куда она приехала, чтобы посоветоваться с врачами. Тогда Луизе было восемьдесят четыре года, и она пережила на полвека своего царственного возлюбленного.

От ее прежних усилий ничего не осталось.

«Только шелковый поясок, – как напишет Сент-Эвремон, – обвивавший талию мадемуазель де Керуаль, соединял Францию с Англией…»

Борьба, на время утихшая, возобновилась. Две страны опять стали врагами, и такое положение сохранится вплоть до 1905 года, пока не будет образовано «Сердечное согласие»[69].