Мария Бретонская, герцогиня де Монбазон От ужаса к искуплению

Как-то осенним вечером 1654 года, похожим на все остальные осенние вечера, молодой аббат Жан-Арман Ле Бутилье де Рансе устроил для друзей пирушку в своем роскошном замке Верез, что неподалеку от Тура. Кутежи в Верезе происходили нередко, ведь Жан-Арман – богатый, красивый, влюбчивый и принятый в лучших салонах молодой человек – был одним из тех «потешных» аббатов, каких тогда немало было в знатных семействах. Став аббатом, он в первую очередь рассчитывал на богатый доход с церковного имущества, а жизнь вел вполне светскую, все свободное время посвящая той, которая вот уже несколько лет была предметом его страсти, – прекраснейшей из женщин, Марии Бретонской, герцогине де Монбазон. Принадлежавший красавице великолепный замок находился неподалеку от Вереза, и Рансе ежедневно туда наведывался, когда его подруга гостила в Турени[89].

Но тем вечером ее рядом не было: Мария оставалась в Париже, где, надо сказать, вела жизнь довольно разгульную, надеясь забыть о потерпевшей фиаско Фронде, чьей горячей сторонницей она была, и о том, что король отныне правил страной безраздельно.

Итак, в тот вечер после веселого ужина Рансе начал партию в шахматы с одним из знакомых и, наслаждаясь минутами покоя, сидел возле камина, куда доносились тихие звуки лютни, на которой играла прелестная девушка в другом углу гостиной.

Внезапно Рансе словно пронзило холодом от странного предчувствия. В груди его что-то сжалось, будто прощаясь с ним, и он не мог дать этому определения. Словно чей-то голос рыдал в потаенной глубине его сердца.

Дрожащими пальцами он схватил фигурку из слоновой кости – королеву – и швырнул так, что она покатилась по полу в противоположной стороне комнаты, другой же рукой он смахнул со стола шахматную доску. Затем, встав, приложил ко лбу трясущуюся ладонь.

– Простите, друзья… я должен вас покинуть!

Бросившись из гостиной, он ринулся на конюшню, оседлал лучшего коня и, как сумасшедший, помчался по дороге, ведущей в Париж. Сквозь свист ветра бешеной скачки ему казалось, что он слышит полный отчаяния голос Марии, который он узнал, стоило ему прикоснуться к шахматной королеве. Сердце и душа его настолько были привязаны к герцогине, что он не мог не догадаться, не почувствовать приближения несчастья.

Прискакав в Париж, он устремился к особняку Монбазон, находившемуся на улице Бетизи. Рансе не нравилось это величественное здание, возможно, потому, что с ним было связано преступление. Именно здесь в Варфоломеевскую ночь был злодейски убит адмирал де Колиньи. В этот раз оно показалось ему мрачным и зловещим как никогда.

Двери оказались незапертыми, и в окнах едва брезжил свет. Когда он спросил, где герцогиня, слуги, безмолвные, как тени, жестами указали ему на спальню. Взлетев по лестнице, он толкнул дверь редкой породы дерева, которую так хорошо знал, и почувствовал, что сердце в его груди остановилось: прямо напротив, окруженный желтыми восковыми свечами, стоял гроб. При взгляде на его содержимое волосы Рансе встали дыбом: там находилось туловище, лишенное головы, – тело обезглавленной Марии. Голова же, очаровательная головка, которую он боготворил, покоилась рядом – на подушке. Тогда Рансе решил, что лишился рассудка либо видит кошмарный сон.

Ничего подобного. Объяснение оказалось столь же простым, как и страшным. После смерти Марии, унесенной скоротечной болезнью, плотник неправильно снял мерки для гроба, и поскольку зловещий сундук оказался короче, чем нужно, то попросту отрезали голову, чтобы подогнать шею под нужный размер.

Несколько мгновений Рансе созерцал жалкие останки женщины, которая прежде была воплощением красоты и жизнелюбия. Затем он бросился прочь, унося с собой отвратительный образ, которому уже не изгладиться из его памяти.

На лестнице он столкнулся с одним из знакомых.

– Ну что, аббат, комедия жизни подошла к концу?

Тот посмотрел на него с ужасом. Знакомый продолжал говорить, сообщив ему с делано-сочувственным лицом, что герцогиня в свой последний час отказалась от соборования и умерла без покаяния, едва ли не богохульствуя, ибо не верила, что умрет. И тогда он снова побежал, оставив приятеля, вскочил в седло и вернулся в Верез.

Но роскошь замка вызвала у него отвращение, и он поехал в Тур, где жила его давняя и добрая подруга, матушка Луиза, настоятельница монастыря Сестер Посещения Пресвятой Девы Марии. Она первая выслушала крик этой исстрадавшейся души, успокоила его муки раскаяния. Да, раскаяния, поскольку мысль, что Мария умерла без покаяния, преследовала аббата как жестокий укор. О, ему необходимо было оставаться рядом с ней в те мгновения и, главное, ему следовало отвратить ее от пагубного пути и, уж конечно, не следовать по нему вместе с ней. В его руках находилось ее спасение.

И тогда он вспомнил, что принадлежал Церкви, был человеком Бога, хотя до сих пор делал все, чтобы об этом забыть. В страшных ночных видениях ему являлась Мария, охваченная по пояс адским пламенем, простиравшая к нему руки и рыдавшая… Рансе понял, что час искупления пробил.

Он распродал все – имущество, земли, замок Верез, – что так или иначе способствовало его прежней грешной жизни, а вырученное золото раздал бедным. Избавился он и от церковных доходов, оставив за собой лишь аббатство Ла-Трапп, затерянное в глубине сырой нормандской долины.

Место это, нездоровое и пустынное, находилось в низине, откуда поднимались вверх вредоносные испарения. Там приютились несколько ветхих строений, в которых жили семеро монахов, в полной свободе и без соблюдения каких-либо правил: они играли в шары с крестьянами соседней деревни и принимали женщин, готовых разделить их компанию. Так они и жили на лоне природы за счет подаяний, пользуясь людским милосердием. На полуразвалившуюся церковь с протекавшей крышей больно было смотреть.

Прибыв туда и увидев семерых странных монахов, аббат предоставил им право выбора: либо уйти с несколькими су в кармане, либо остаться, приняв новые правила, которые он установит. Разумеется, те предпочли уйти, но прежде попытались его убить. Какое-то время аббат провел в одиночестве, пока в монастырь не пришли два монаха, что оказало ему большую поддержку.

От короля Рансе получил все необходимые полномочия. Пылкая вера и мужество бывшего «потешного» аббата привлекли в его обитель немало возвышенных душ. Мало-помалу монастырь поднялся из руин и принял новый устав. Это был устав ордена цистерцианцев, очень строгий, очень суровый, которому аббат Рансе подчинил монастырскую жизнь во всей его полноте. И пустынное место с подозрительными прудами и туманами превратилось в пристанище для раненых сердец и для тех жаждущих Бога душ, кто избрал для себя стезю отречения.

«Отныне я могу постучаться лишь в одну дверь, и это дверь обители», – писал он королю, чтобы получить его разрешение на свое монашество в Ла-Траппе. И со временем, в аскезе и воздержании, в повседневном труде, в постоянных размышлениях о смерти и небытии, в страстном желании прийти к Богу аббат Рансе наконец-то обрел внутренний покой. В этой испепеленной горем душе сострадание разожгло пламень, тепло которого распространялось и на самые отдаленные уголки христианского мира.

С годами Ла-Трапп так и не стал ни большим, ни получившим известность монастырем. Зато там, в уединении болот и утренних туманов, пока был жив Рансе, все без устали молились за спасение души Марии де Монбазон. Но стоило хоть единожды приблизиться к этим суровым вратам и увидеть монаха с выбритой головой, в грубом одеянии и деревянных башмаках, чтобы в неизмеримых глубинах тишины вновь раздалась молитва аббата Рансе, умершего для мира из-за любви к Марии де Монбазон:

«Закроем очи, о душа моя! Удалимся от всего, что есть жизнь, дабы не видеть и не быть увиденным…»