Приключение Ризы-бея и Аделаиды де Леспине Принц из «Тысячи и одной ночи» и его верная супруга

Барон де Бретей, в обязанности которого входило представление иностранных послов при дворе Людовика XIV, был опытным дипломатом и на своем веку повидал немало разных посланников. Многие державы тогда направляли своих высокопоставленных представителей для «обмена любезностями» либо подписания договоров о дружбе и взаимной поддержке, более или менее соблюдавшихся, с «королем-солнцем».

Но, выехав этим утром в Шарантон, где иностранным послам был отведен огромный особняк на берегу реки, он и представить не мог, с какими трудностями ему придется столкнуться, хотя барону и было известно, что его превосходительство Мехмет Риза-бей, чрезвычайный посол персидского шаха, был человеком нелегким и несговорчивым.

С момента высадки в Марселе перс стал причиной целой кучи недоразумений, касавшихся этикета. Прежде всего он наотрез отказался сесть в карету, которую считал «неудобной и душной коробкой». Перемещаться принц желал исключительно верхом, так что в каждом городе, который они проезжали, это приводило к массовым волнениям, напоминавшим народный бунт, что объяснялось редкой эксцентричностью путешественника. Притом посол требовал, чтобы перед ним шел знаменосец с государственным флагом его страны, что категорически не дозволялось протоколом. И наконец, он отказывался принимать пищу, если она не была приготовлена его личными поварами, одно число которых уже представляло проблему.

Но вот Мехмет Риза-бей добрался-таки до Парижа, и барон де Бретей обрел надежду, что дальше все пойдет своим чередом.

Как же он ошибался! Увидев Мехмета Ризу-бея, барон почтительно с ним поздоровался и хорошо поставленным голосом, уместным для данного случая, проинформировал посла, что двумя днями позже состоится официальная аудиенция и он будет принят королем в Версале, рассчитывая, что тот начнет рассыпаться в благодарностях за такое скорое и лестное для него решение дела. Однако перс, сидя по-турецки на диване, лишь оторвал губы от водной трубки[70] и произнес одно-единственное слово, немедленно переведенное:

– Невозможно!

– Что значит «невозможно»? – Барон чуть не задохнулся, задавая этот вопрос. – Но… такова воля моего короля!

– Твой король, о уважаемый вестник, не сможет спорить с Луной. А Луна противится тому, чтобы я отправился во дворец в означенный день.

– Лу… Луна! Вы не ошиблись? – спросил Бретей, оборачиваясь к переводчику, священнику по имени Кодро, кюре Амбуаза, но тот широко развел руки, демонстрируя полное бессилие.

– Да нет же, он сказал «луна». Ведь они, эти язычники, твердо верят в расположение звезд и пальцем не пошевелят, если фаза Луны неблагоприятна.

– И как, вы думаете, воспримет король эту историю с луной?

– Не рискну представить. Знаю одно: его превосходительство посол шагу не сделает, пока Луна не займет нужное положение.

– Это может затянуться.

– Согласен, но и вы, господин барон, поймите, что я ничего не могу поделать.

С трудом сдерживая бешенство, официальный представитель королевского двора холодно попрощался и направился к двери. Он уже выходил из особняка, как его нагнал отец Кодро.

– Господин барон, кое-что не дает мне покоя.

– Что еще? – недовольно произнес Бретей. – Обратитесь к дворцовым астрологам!

– Дело не в этом. С тех пор как мы здесь, многоуважаемые дамы из высшего парижского общества каждый день подъезжают в каретах к особняку. Буквально умоляют их впустить, но я не соглашаюсь.

– Да почему, черт побери! Пусть заходят! Дай только бог им не сильно разочароваться. И потом, ничего плохого не будет, если проклятый перс их немного позабавит! Так что разрешите, дорогой друг, доставьте им удовольствие.

Сделав такое напутствие, барон уселся в карету и пустил лошадей галопом по дороге в Версаль.

* * *

В тот же день пополудни целая толпа хорошеньких женщин, восхищенных таким решением – повезло, так повезло! – были препровождены слегка потерявшим голову Кодро в салон, полный диванов и подушек, где обретался Риза-бей. Подобно стайке раззолоченных, переливающихся всеми цветами радуги птичек, они принялись щебетать, наполнив просторный зал милым гомоном, и смеяться, когда им было предложено разместиться на подушках, прямо на полу.

Риза-бей встал с дивана и, улыбаясь во весь рот, указал одной на подушку, другую одарил взглядом, а третьей адресовал несколько слов, которых та не уразумела. Кодро не успевал переводить вопросы, ответы и уже не сомневался, что очутился в кромешном аду. Правда, случилась передышка: по щелчку пальцев Ризы-бея вошли слуги с подносами, на которых высились горы засахаренных фруктов, медовых пирожных, черной нуги, миндаля, маршмеллоу[71], фиников и каких-то невиданных фруктов, к великой радости любопытных лакомок. Дамы наперебой угощались сладостями и заморскими диковинками, беря их прямо с поставленных перед ними подносов. Все дамы? Нет, не все. Сидевшая между супругой президента парламента и миниатюрной баронессой с бойким взглядом одна совсем молоденькая женщина ничего не пробовала, а только смотрела во все глаза на Ризу-бея, словно задалась целью навечно запечатлеть в памяти его образ. Восхитительная блондинка с очень светлыми, серебристыми, как лунный свет, волосами, большими прекрасными глазами и крошечным, нежным и еще детским ртом. Каждое движение молодой женщины отличала безупречная грация, а восхитительное тело словно таило в себе едва ли осознанный вызов. Ей было всего семнадцать лет, и уже полтора года, как она была замужем за офицером, вовсе ею не любимым, но который, к счастью, отправился на войну, так что она пришла сюда просто развлечься, с соблюдением всех приличий, разумеется, то есть под прикрытием своей матушки, госпожи де Ларош.

В присутствии персидского вельможи графиня Аделаида де Леспине испытывала странное чувство, неведомое ей прежде. Красота принца вызывала ее восхищение, и в то же время Аделаиде казалось, что она давно его знала и всегда ждала. И зачарованный взгляд ее широко раскрытых глаз не укрылся от Ризы-бея. А принц и вправду был очень привлекателен: высокий, стройный, смуглый, с полными губами красиво очерченного рта, который обрамляла короткая черная бородка, блестящая, как атлас. Большие темные глаза его были одновременно и «бархатными», и сверкающими. Прибавим к этому очарование экзотики и неподражаемо величественную стать перса.

Голубой и черный взгляды пересеклись, сцепились узлом… Аделаида заметила, как Риза-бей скупым жестом подозвал к себе Кодро, что-то прошептал ему на ухо. Затем она увидела, как священник воздел руки к небесам и быстро, в спешке, произнес несколько слов, взбудораженный, словно в чем-то отказывал. Но лицо перса зажглось гневом, и в конце концов Кодро приблизился к госпоже де Леспине.

– Монсеньор желает, сударыня, с моей помощью выразить восхищение вашей красотой.

Щечки молодой женщины зарделись от незатейливого комплимента.

– Его превосходительство очень добры и снисходительны ко мне.

– Ничуть, сударыня, ничуть. Принц также надеется видеть вас здесь… как можно чаще.

– В таком случае передайте принцу, что я снова приду… с большим удовольствием!

Госпожа де Ларош, сидевшая рядом с дочерью, преспокойно продолжала поглощать гостинцы, будто ничего не происходило.

* * *

Несколько дней кряду госпожа де Леспине приезжала в Шарантон, неизменно сопровождаемая матушкой, которая находила вполне естественным, что у дочери вошло в привычку «забавляться» в послеобеденное время. Так продолжался немой диалог взоров посла и молоденькой, похожей на воспитанницу монастыря женщины, которая целиком отдалась неожиданно охватившему ее чувству.

И вот настал день, когда Луна позволила Ризе-бею вступить в Версальский дворец. Произошло это девятнадцатого февраля. Стоял трескучий мороз, но посол с прежним упрямством отказывался ехать в экипаже. На этот раз Аделаида, почти ослепленная, могла лицезреть Ризу-бея во всем его великолепии. Задрапированный в роскошное, отливающее серебром одеяние, увенчанный редкими драгоценностями, он приблизился к ожидавшему его на троне Людовику XIV, тоже надевшему несколько фамильных алмазных украшений и окруженному придворными. Стоя среди прочих дам, госпожа де Леспине пожирала глазами красавца-принца с чувством отчаяния. Неужели эта встреча поставит точку в их бессловесном любовном приключении? После приема у «короля-солнца» Ризе-бею больше нечего делать во Франции, и он вернется в свою далекую страну. При этой мысли молодая женщина готова была лишиться чувств. Как продолжить существование без принца, ворвавшегося в ее жизнь, подобно метеору?

В конце приема, когда посол, следуя этикету, предложил гостям кофе и в знак особой милости собственноручно подал ей чашку, Аделаида осмелилась спросить, собирается ли он в скором времени покинуть Францию. На этот раз милейшего Кодро рядом не было, но с тех пор как Риза-бей впервые увидел Аделаиду, он втайне от всех принялся изучать французский язык. Посол понял вопрос и склонил голову в поклоне, ничего не ответив… даже не подозревая, что этим жестом он погрузил молодую женщину в еще большее отчаяние, ибо у персов кивок «да» означает «нет», и наоборот. Он думал, что дает ей понять, что собирается остаться, в то время как госпожа де Леспине поняла, что он намеревается уехать.

* * *

Но вскоре Бог послал ей утешение. Аббат Кодро, слегка смущенный возложенной на него миссией, явился сказать, что Риза-бей приглашает ее на полдник.

– Скоро ли уедет его превосходительство?

– Да нет… Не думаю! Напротив, принц выразил желание, чтобы я еще какое-то время оставался у него на службе.

И на нее нахлынула радость – внезапная, неуправляемая, почти первобытная. Он остается! Не собирается отдаляться… Неужели из-за нее принято такое решение?

Скоро он развеял ее сомнения, когда при виде молодой женщины, впервые явившейся без матери – у той разболелась голова, – Риза-бей поднялся с дивана и, подойдя, торжественно отвесил ей два-три глубоких поклона.

– Его превосходительство говорит, что ваше присутствие здесь для него – самое большое счастье, – перевел, едва шевеля губами, Кодро. – Дабы продлить это счастье, он и отложил отъезд на родину.

Аббат переводил бы и дальше, если бы Риза-бей, щелкнув пальцами, не отослал его прочь. Молодая женщина и перс остались наедине. Тогда Риза-бей снял с пальца великолепный перстень, отделанный бирюзой и жемчугом, и протянул его Аделаиде.

– Это – вам… – сказал он на неуверенном и малопонятном французском, – … от всего сердца.

Шумное вторжение нескольких хорошеньких визитерок положило конец разговору, но все время, пока длился визит, Аделаида крепко сжимала в руке перстень, словно тот был залогом их любви и обещанием. А Риза-бей не сводил с нее восторженных глаз.

* * *

Затянувшееся пребывание Ризы-бея и еще больше нескончаемое паломничество к нему дам одновременно и раздражали, и беспокоили строгую маркизу де Ментенон. Этот язычник-перс, по ее мнению, представлял опасность. Она пригласила к себе для беседы барона де Бретея и министра Поншартрена, чтобы дать им понять, что с этой комедией пора кончать.

– Повсюду только и говорят, что язычник пробудил безумную страсть в молоденькой графине де Леспине. Нельзя допустить, чтобы репутация супруги королевского офицера оказалась под угрозой. Да еще эта история с пикником, который посол устроил для своих поклонниц на Елисейских Полях, чуть не приведшая к бунту. Король не потерпит таких беспорядков! Намекните Ризе-бею, что его присутствие, конечно, делает нам честь, но что его визит должен закончиться!

Поручение было не из легких, и дипломаты не знали, как их намеки будут восприняты. Но, к их изумлению, Риза-бей сказал лишь, что ему и самому не терпится поскорее вернуться в свою страну, что он только и ждет момента… когда Луна будет благоприятствовать его отплытию из Гавра!

Накануне он улучил момент, чтобы перекинуться несколькими словами с Аделаидой, и сказал ей на своем недоученном французском:

– Я скоро уезжать! Вы… едете со мной!

Голубые глаза стали огромными от неожиданности, потом наполнились слезами. Она покачала головой:

– Не могу!.. Я не могу!

Но Риза-бей властно сжал пальцами тоненькое запястье:

– Так надо… Я хочу!

* * *

В день, когда Риза-бей покинул Шарантон, на берегу собралась толпа народа, поскольку восточный принц решил выехать из столицы водным путем: сначала на корабле с поднятыми флагами он доплывет до устья Сены, а там его будет ждать английская галера. Все пожелали ему доброго пути, а королевский двор испытал огромное облегчение.

– Вот и покончено с искушением малышки Леспине, – порадовалась госпожа де Ментенон.

Ведомо ли ей было, что на следующий же день Аделаида, переодетая торговкой хлебом, покинет Париж в двуколке, невзрачной, но запряженной крепкой лошадкой. Дальше на почтовых лошадях ей предстояло добраться до Гавра под присмотром одного из слуг Ризы-бея, также переодетого. Неподалеку от города, в скромном домишке, Аделаиду поместили в большой, обитый изнутри короб с отверстиями для дыхания, который среди прочего багажа принца погрузили на галеру. Городские чиновники спокойно смотрели, как идет погрузка сундуков и корзин, ничего не заподозрив. Золото Ризы-бея обеспечило ему надежных помощников, и прежде всего переводчика, совесть которого оказалась более сговорчивой, чем у добряка Кодро.

Когда галера наконец подняла паруса, освободив от работы гребцов, короб открыли, и Аделаида очутилась в объятиях своего сказочного принца. Она уплывала – счастливая, свободная, без сожалений и угрызений совести, бросив все: родину, богатство, мужа и семью ради любви к этому почти незнакомцу. И волшебное свадебное путешествие началось…

* * *

Им-то и ограничилось счастье госпожи де Леспине. Через две недели после возвращения во дворец в Исфахане[72] Риза-бей внезапно скончался… слишком внезапно, чтобы смерть выглядела естественной. Возможно, шаху не понравилось похищение чужестранки его подданным, а возможно, то была месть одной из ревнивых жен гарема? Кто знает?

Аделаида так рыдала, что чуть не умерла от горя, но, когда ее спросили, не хочет ли она вернуться на родину, молодая женщина ответила с гордостью:

– Господин мой сделал меня своей супругой. Теперь я его вдова и останусь верна ему до могилы.

И никогда больше во Франции не услышат о маленькой голубоглазой графине, которая забыла обо всем из любви к принцу.