Мой тезка

Бела Уитц [48] — большой венгерский художник-революционер — много лет жил в Париже. В 1930 (или в 31-м) году Франция стала ему тесна. К тому времени он успел скрестить копья со всеми реакционными критиками, переругался со всеми жрецами чистого искусства, отношения с властями тоже все более омрачались. Одним словом, земля начинала гореть у него под ногами. И оп решил переехать жить в Советский Союз.

На сборы он затратил не более получаса. Утрамбовал в небольшой фибровый чемодан все свое имущество, завязал в папки эскизы своих работ и сел в поезд. В Марселе, за несколько минут до поднятия трапа, он взобрался на борт советского торгового парохода, представился капитану и попросил довезти его до Советского Союза. Капитан принял гостя.

Пароход проплыл по Средиземному морю, переправился через Босфор, пересек Черное море и пристал в порту Одесса. Только здесь, когда надо было сходить на берег, обнаружилось, что у Белы Уитца нет ни паспорта, ни въездной визы. Доставили его к начальнику пограничного пункта. Молодой офицер, выслушавший Уитца, не очень был сведущ в проблемах искусства, не понимал, какое место занимает Бела Уитц в мировом художественном процессе, более того, прямо скажем, он даже не знал, что на свете существует такой художник. Ссылаясь на инструкции, он сообщил Уитцу, что тот не имеет права спуститься на берег.

Уитц разъярился. Он стал кричать и бить кулаком по столу. Такой темперамент несколько смутил офицера-пограничника. Никто из допрашиваемых обычно не вел себя столь шумно. Начальник с удивлением приглядывался к беспаспортному, но почему-то сердитому человеку. Он был сухопар, даже костляв и уже в годах, хотя живость и темпераментность молодости полностью в нем сохранились. Вылив всю свою злость, художник сел, повесив голову. И в это время взгляд его случайно упал на стол. Там лежал развернутый свежий номер «Известий». Уитц даже присвистнул.

— Вот видите, — сказал он с упреком начальнику пограничного пункта, — это я! — И пальцем ткнул в «Известия».

В том номере газеты — Уитц еще не знал об этом — была помещена большая статья А. В. Луначарского под названием «Бела Уитц». Но что сразу же бросилось Беле Уитцу в глаза, так это иллюстрации к этой статье — шесть — восемь репродукций к его циклу «Луддиты».

— Это я, — повторил Уитц уже тихо. Такой уж у него был характер: попадая в затруднительное положение, он метал громы и молнии, а когда приходил успех, сразу становился тихим и даже стеснительным. «Это я», — сказал он почти стыдливо.

Теперь офицер пограничного пункта мгновенно ухватил суть дела. Он посмотрел на фотографии в газете и с любопытством стал разглядывать Белу Уитца, потом сравнил заголовок статьи Луначарского с единственным удостоверением личности, которое Уитц мог ему предъявить — с повесткой какого-то районного полицейского комиссариата Парижа.

— Садитесь, товарищ! Есть и пить хотите?

С КПП позвонили в Москву, и через полтора часа Бела Уитц уже сидел в поезде. Он ехал в двухместном спальном купе, в корзине ему дали с собой разносолов и питья, которых хватило бы человек на десять, несколько коробок сигар и сигарет, а женский персонал погранпункта вручил ему на перроне огромный букет красных роз, которые всю дорогу его раздражали.

В Москве на вокзале Уитца встречали представители Союза художников СССР, венгерские пролетарские художники и писатели.

Ясно, что такая случайность может случиться раз в тысячу лет, но с Уитцем всякое бывало, и он воспринял все происшедшее как само собой разумеющееся. Когда два дня спустя в Москве на квартире Яноша Матейки мы встретились с Уитцем за ужином, я спросил его:

— Как взбрело тебе в голову, тезка, отправиться в такой путь без паспорта?

— А зачем мне паспорт? — ответил вопросом на вопрос Бела Уитц, с удивлением и даже как-то осуждающе. — Паспорт?!

И он сердито потряс своей красивой головой.

Перевод А. Гершковича