НАВСТРЕЧУ ФРОНТУ

Фронт приближался. С каждым днем нарастал гул боев, ночи освещались ракетными зарницами. Отряд шел на соединение с регулярными частями Советской Армии, чтобы совместно бить фашистскую гадину.

Бесконечная радость наполняла наши сердца. Ведь победное окончание войны обещало долгожданную встречу с родными и друзьями, возвращение к любимой работе, к учебе, к земле, которая так истосковалась по мужским рукам. Счастливый завтрашний день приобретал все более реальные очертания.

И в то же время становилось грустно. Исполненная опасностей и трудностей жизнь во вражеском тылу породнила нас, объединила в дружную семью. Поэтому от одной лишь мысли о разлуке с побратимами на душе начинало щемить…

Мы расположились на отдых в селе Хотине, неподалеку от Берестечка. В Хотине мы вторично. В первый раз, когда шли на Львовщину, здесь от тяжелой болезни скончался командир батальона старший лейтенант Александр Базанов. Много опасных дорог прошли мы с ним. Храбрый воин, опытный командир, сердечный друг для каждого из нас — таким остался он в нашей памяти.

И вот сейчас мы снова стоим над его могилой. Прощаемся.

Под вечер я зашел в штаб батальона к капитану Маликову. У него мы всегда собирались в свободную минуту. Я любил беседовать с этим умным, искренним человеком. И сейчас хотелось вместе помечтать о будущем. В штабе я увидел такую картину: партизаны, окружив стол, наблюдали за игрой в шахматы между комбатом и Володей Ступиным. Оба командира были страстными шахматистами, однако Георгий Константинович считался более сильным игроком. Как он увлекался этой игрой! Устраивал соревнования на первенство отряда, давал сеансы одновременной игры на нескольких досках и, надо сказать, редко проигрывал.

Когда я появился на пороге, шахматисты прекратили игру.

— Садись, Николай, — гостеприимно пригласил хозяин.

Кто-то из присутствующих быстренько освободил место, и я удобно примостился в огромном старомодном кресле, которое, видимо, у бывшего хозяина предназначалось для почетных гостей.

— Какие новости принес? — спросил Георгий Константинович.

— Ничего особенного, — ответил я. — В разведку не ходим, жизнь наша серенькая. Вы хоть в подразделениях служите, а мы баклуши бьем, скучаем…

— Да мы не о том, — перебил Володя Ступин, — ты там ближе к командованию… Что слышно о нашей партизанской судьбе? А то все тут размечтались о том, что будем делать, когда присоединимся к регулярным войскам…

— Мне известно то, что и всем, — сказал я Ступину. — Идем навстречу фронту. Завтра-послезавтра сдадимся в «плен» нашим войскам.

— А потом что? — спросил Маликов.

— А потом… — Я задумался.

— Наверное, организуют из нашего отряда специальную военную часть — и на Берлин, — высказал кто-то предположение.

— Ишь, куда рвется, — прервал его Михаил Несен. — Еще не научился хорошо из-за угла стрелять, а уже думает со своей берданкой рейхстаг штурмовать…

Партизаны засмеялись. Кое-кто начал доказывать, что такое может и на самом деле случиться.

— В штабе, товарищи, на эту тему разговоров не слышно, — возразил я, — ждут указаний из Москвы. Когда выйдем за линию фронта, тогда, должно быть, скажут…

— А какое твое личное мнение? — поинтересовался Маликов.

— Я не против еще попартизанить…

— Мы все не против, — согласился Маликов, — но это от нас не зависит. Есть приказ идти на соединение, и о партизанской жизни придется забывать. Эх, жаль! Славно повоевали… Теперь надо думать, где и что каждый из нас станет делать…

— Как только выйдем на освобожденную территорию, — заявил Володя Ступин, — я позвоню на свой факультет, узнаю, кто там остался и когда начнутся занятия.

— Ты уже думаешь о занятиях? — спросил Маликов.

— Конечно. Московский художественно-архитектурный институт готовит инженеров-строителей. А после войны для нашего брата работы хватит. Ясно, за войну студентов уменьшилось, но институт, наверное, уже работает. Вот приеду и сдам на кафедру свой альбом с рисунками, которые делал в партизанах…

— У каждого свои заботы, — вздохнул Маликов. — А я прежде всего жену разыщу. Она на фронте воюет. Последним самолетом даже письма не прислала. Родственники писали, что добровольно ушла в армию. Может, где-то недалеко…

— И я с вами, товарищ комбат, — вставил ординарец Маликова. — Уедем на фронт искать вашу жену — и, чего доброго, встретимся с ней в Берлине…

— Ты, брат, погоди с Берлином, — охладил его пыл Несен. — Нам еще повоевать придется. А фронт — это не прогулка. Окопы, минные поля, колючая проволока… И хоть бьем врага, еще неизвестно, когда доберемся до его логова. Я знаю, что такое фронт. Не раз ходил в атаку, в разведку. И «прелести» плена довелось испытать… Так что хорохориться не надо.

Ступин обратился к Несену:

— Михаил Андреевич, расскажите, как вы бежали из плена, как искали партизан.

Все поддержали Ступина. История эта и в самом деле была интересной, тем более что мало кто слышал ее из уст самого Несена. Я тоже не знал всех подробностей.

Михаил закурил самокрутку и несколько раз затянулся.

— Хорошо, расскажу. Когда началась война, я, молодой политрук, только что закончивший военно-политическое училище, очутился на передовой, в разведывательной роте. Все время бои, атаки, десятки раз ходили за линию фронта за «языком». Сердце разрывалось от бесконечной тоски по покинутым селам, городам. Люди ждали от нас спасения, а мы все еще отходили на восток… Днепр… Кременчуг… Нашей роте поручили сбросить врага на одном из участков фронта. Седьмого сентября пошли в атаку… Для меня это была последняя атака. Получил тяжелое ранение в голову и плечо. Окружение. Несколько дней товарищи несли меня на шинели — я был без сознания, — но в беде не оставили. Когда стало очевидным, что попасть к своим невозможно, меня пристроили в сельской больнице на Кировоградщине. Там пролежал два месяца, а когда выздоровел, направился к линии фронта. Но давало себя знать ранение, и с мыслью о переходе к нашим пришлось распрощаться. Почти год прятался. Чего только не увидел за это время! Издевательства гитлеровских людоедов над мирным населением, измену всякой сволочи — старост, шуцманов, комендантов, горе, страдание народное. Но вместе с тем — и это я считаю главным — видел непоколебимую веру честных советских людей в нашу победу. Начали появляться подпольные группы, ячейки. Конечно, мое место было здесь, и я понял, что не о фронте пока что надо думать, а о борьбе в тылу врага. Все шло хорошо, но, очевидно, сработала предательская рука. Меня и других, таких, как я, схватили фашисты и бросили в лагерь «опасных военнопленных». Здесь нас начали «сортировать» и постепенно отправлять на каторжные работы в Германию. Пришел и мой черед.

В январе сорок третьего года поезд военнопленных мчался на запад, в Германию. Мы еле успевали запоминать названия станций: Фастов… Жмеринка… Шепетовка… Здолбунов…

В Ровно состав остановился, у дверей вагона была выставлена охрана. Зима свирепствовала. Фрицу, охранявшему нас, видимо, было не очень сладко, так как он все время, кто бы ни проходил мимо, спрашивал: «Скоро ли поедем?» Но в ответ слышал неизменное: «Не знаю». Кто-то на немецком языке ответил ему: «Стоять будем до утра, потому что возле Киверцов партизаны пустили под откос военный эшелон…»

Именно тогда, когда мы услыхали о Киверцах, о партизанах, возникла мысль о побеге.

Но как узнать, когда будет станция Киверцы? Выручил смазчик вагонов. Он как раз подливал масло в буксы (эшелон готовился к отправлению) и, ничего не подозревая, ответил на наш вопрос.

Пятьдесят километров железнодорожного пути отсчитывали под стук колес и одновременно выламывали доски в вагонном полу. Нелегкая это была работа. Но желание вырваться на волю придавало силы. И когда, по нашим подсчетам, поезд приблизился к Киверцам, мы по одному начали пролезать в отверстие и прыгать под вагон.

— Что, на ходу поезда? — удивился ординарец Маликова.

— А ты думал, что для этой цели гитлеровцы специально остановили поезд? — пошутил кто-то.

— Не знаю, какова судьба других узников, сколько их осмелилось покинуть вагон, — продолжал Несен, — но мне и моему товарищу — капитану пограничных войск Коржу — удалось бежать…

Михаил умолк, снова закурил. Ординарцу Маликова не терпелось:

— А потом что? Как вы попали в партизанский отряд?

— А потом?.. Просто страшно становится, как вспомню, что было потом: более месяца бродили по Киверским и Цуманским лесам, искали партизан. Случайно узнали, что неподалеку от села Знамировки в дубовой роще остановился большой отряд. Сразу же отправились туда.

— И это был наш отряд? — спросил ординарец.

— Отряд, да не ваш.

— А чей же?

— Мы не сразу сообразили, кто они. Думали — наши. Они себя так и называли: советские партизаны. Мы рассказали им все: как попали в плен, как ехали, как бежали. Они кое-что записали, кое-что уточнили. А потом пришел их старший в немецкой форме. Смотрю, а у него на фуражке трезубец. Тут я все и понял.

— И что же они с вами делали?

— Делали, хлопче, все, что могли…

— Били?

— Если бы только били. Били бы гитлеровцы, — кажется, терпеть муки еще можно бы. А эти гады и на твоем языке разговаривают, и на каждом шагу Украину вспоминают… Слов не нахожу, чтобы рассказать обо всем… Вначале сам сотенный вел с нами переговоры, предлагал добровольно вступить в его войско, обещал даже военный чин. Все доказывал: «Это ничего, что вы служили в советском офицерстве, нам такие вышколенные кадры нужны. В штабе атамана Тараса Бульбы половина бывших советских офицеров…» И еще много гадостей плел. Капитан Корж прямо ему сказал: «Если вы и в самом деле за Украину, то почему не идете к советским партизанам, которые борются с оккупантами?» Ох, как рассвирепел этот бандит! «Вон от меня, большевистское кодло. Немедленно передать службе безопасности!..» После этого и началось: кололи шилом, булавками, подвешивали вниз головой, лили в нос болотную воду, били всем, чем могли, — шомполом, колючей проволокой, палками, а в последний день начали жечь раскаленным железом. Хотелось быстрее умереть. Потеряешь сознание — они прекращают свои упражнения. Придешь в себя — начинают опять. Еще и приговаривают: «Не будем торопиться, чтобы подольше хватило…»

Михаил Андреевич снова замолчал. Молчали и мы… Даже всегда веселый ординарец скрипнул зубами:

— Вы меня извините, Михаил Андреевич, я понимаю, что вам нелегко рассказывать эту историю, но хочется услышать ее до конца…

— А конец расскажу я, — улыбнулся Валентин Семенов, который неизвестно когда вошел в комнату. — Послушайте. Когда мы переходили из-за Случи в Цуманские леса, все время встречали на пути этих вот топорников и, ясное дело, давали им достойный отпор. Однажды мы с Борисом Сухенко получили от командования задание подыскать место для лагеря. Мы облюбовали сосновый бор, отметили это место на карте и возвратились в колонну. Доложили полковнику и повели туда отряд. Правда, пошли другой дорогой и наткнулись на бандитскую сотню Цыгана. Эту сотню мы разгромили начисто. Даже самого сотенного с трезубцем на фуражке прихватили. Досталось много трофеев. Когда бой закончился, Борис Сухенко неожиданно услышал стон. Там мы нашли двух полуживых, замученных советских людей. Дальше сами знаете… Одно скажу, в рубахе ты родился, Михаил, это уж точно.

Отозвался Михаил Григорьевич Киреев, приятель Несена:

— Я уже не впервые, Миша, слышал эту историю и пришел к выводу, что из тебя никогда не получится даже плохонький дипломат…

Ребята засмеялись, а Несен вспыхнул:

— А ты что — готовый Чичерин или, может, Литвинов?

— Не Чичерин я и не Литвинов, но на твоем месте можно было поступить по-иному.

— Что же, по-твоему, я должен был сделать? Записаться в хорунжие в штаб бандитов?

— Не хочу тебя поучать, но перед этими выродками бить себя в грудь и доказывать, что ты — коммунист, — не стоило. И что ты за разведчик, если не мог войти к ним в доверие? Были же случаи, когда наши люди, попав к оуновцам, находили с ними «общий» язык, а при первой возможности со всеми националистическими секретами убегали к своим. Если желаете послушать, расскажу вам еще одну историю, — предложил Киреев. — До сих пор я ее никому не рассказывал.

— И даже мне? — удивился Несен.

— Даже тебе.

— Хлопцы, приготовиться! Нас ждет нечто необыкновенное, — пошутил Несен.

— Сегодня уже можно и пошутить, так как завтра переходим линию фронта и начнем разыскивать свои воинские части.

— Давай, Миша, давай! — попросили партизаны.

— Не очень приятно об этом вспоминать, да и поверите ли?.. Рано или поздно — нужно, чтобы знали. Так вот, слушайте. Я, как и мой друг Михаил, перед войной учился в военной школе младших командиров. Когда началась война, нас, молодых офицеров, направили в воинские части. Меня послали в город Дубно. Не успели мы опомниться, как очутились во вражеском окружении. Что делать? Сдаваться в плен? Нет.

Когда фашисты заняли Ровно, вокруг появились разные объявления, в которых сообщалось о новых гитлеровских порядках. В первую очередь оккупанты требовали, чтобы заявили о себе все военнопленные, коммунисты и комсомольцы, евреи и комиссары. Тем, кто этого не сделает, и тем, кто их будет укрывать, угрожала смерть. Я решил не заявлять о себе и устроиться на работу в организацию немецкого Красного Креста. Как удалось туда попасть — это уже другая история…

Михаил передохнул.

— Спасти свою жизнь кое-как можно было. Где-то тихо пересидеть и дождаться наших. Но так прозябать я не мог. Сколько раз сердце обливалось кровью… Сами знаете, что фашисты с нашими людьми делали. Я решил мстить, бороться. В Красном Кресте я старался завоевать доверие немцев. И представьте, это мне удалось. Несколько месяцев упорных поисков, и я напал на след подпольной организации советских патриотов. Вскоре я уже выполнял их поручение. Когда на Ровенщине появились партизаны, немало нас, подпольщиков, с оружием в руках влилось в отряд…

— Выходит, Михаил, что, придя в отряд, ты совершил великий подвиг? — сыронизировал Несен. — Товарищи, давайте поаплодируем нашему отважному Михаилу Кирееву за его героизм…

Рассказчик будто и не слышал этих слов.

— Остаться живым при немцах мне было труднее, чем другим. Я же все это время жил не под своей фамилией…

— Не может быть! Разве ты не Киреев? — вскочил Несен.

— Моя настоящая фамилия Сапир. По национальности я еврей.

Это сообщение было для нас сенсационным. Миша Киреев, который не раз ходил с нами на опасные операции, выполнял сложные разведывательные задания, наш скромный, отважный Миша Киреев оказался вовсе не Киреевым.

— Так оно было, ребята. Я не мог раньше рассказать об этом. Вы вот и теперь не верите. А тогда… Что тогда подумали бы, когда среди разведчиков появляется человек под выдуманной фамилией?.. Может, я один из немногих, кто рискнул пойти по такому пути. Но я не ошибся, и вот сегодня я здесь с вами. История, как видите, простая…

Мы молчали, удивленные и озадаченные тем, что рассказал нам мужественный наш товарищ. Мы поняли, что путь его в наш отряд был настоящим подвигом советского человека.

Пятого февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года отряд подошел к шоссейной дороге Ровно — Луцк. Разведчики кавалерийского эскадрона первыми встретили передовые части регулярных войск. Мы ступили на освобожденную от врага землю родной Отчизны.

Этот день был особенно памятным. Памятным еще и потому, что он чуть не стал для отряда роковым.

По правде говоря, никто из нас по-настоящему не представлял, какой он, фронт, когда враг отступает. А в данном случае фронта, по существу, не было. Немцы под натиском советских войск удирали на запад, удирали панически, небольшими группами и целыми воинскими частями. Когда мы встретились с подразделением Советской Армии, всем казалось, что уже никакая опасность нам не угрожает.

Отряд расположился на отдых на хуторе у самой шоссейной дороги.

Настроение у партизан было чрезвычайно приподнятое. А тут мы услышали, что со стороны Ровно движутся танки. Встретить их вышли все. Выстроились вдоль шоссе, как на параде. Вдали появились коричневые силуэты бронированных машин. Еще минута — танки поравняются с нами. Но что это? Фашистская свастика. Послышался возглас:

— Это немцы!

— Нет, это, видимо, для маскировки, — возразил кто-то другой.

— Ты разве не знаешь, что на фронте такая маскировка запрещена? — бросил более сведущий во фронтовых делах товарищ.

— Может, это наши на фашистских танках?

Но это были вражеские танки. Заметив нас, фашисты растерялись. Они не предполагали, что возле самой шоссейной дороги, которой фактически советские войска еще не овладели, могла так спокойно разместиться какая-то воинская часть.

Из минутного оцепенения нас вывели пулеметные очереди. Кто-то швырнул под первый танк гранату, засвистели пули противотанковых ружей.

«Вот тебе и фронт! — подумал я. — Что же дальше? От танков не сбежишь».

Фашисты, конечно, не знали, какая сила противостоит им. И когда загорелось несколько машин, колонна остановилась. За это время мы успели отойти на хутор, в небольшой лесок, занять боевые позиции и связаться с регулярными частями Советской Армии. Прибыли самоходные пушки, которые открыли огонь по вражеской колонне. Это окончательно заставило гитлеровцев повернуть назад. Но путь отступающей колонне фашистов был закрыт со всех сторон. Не удалось бежать оккупантам с карающей земли.

Стрельба не затихала целый день. Только уже за полночь, проведя тщательную разведку, мы пересекли шоссейную и железную дороги. Пересекли именно в том месте, где месяц назад попрощались с Николаем Ивановичем. Первый день на освобожденной родной советской земле провели в Цумани. Первый день спокойного отдыха после долгих партизанских скитаний.