РОКОВАЯ ИГРА МАЙОРА ВАЙНЕРА

Две недели из Здолбунова не вылезали различные комиссии и инспекции. Одни уезжали, другие приезжали. Майор Вайнер сам сопровождал их на место диверсии, давал пояснения — устные и письменные, изрядно истратился на угощения и наконец убедил-таки, что следы взрыва на мосту следует искать не в Здолбунове, а совсем в другом месте, где-нибудь на том берегу реки Горыни.

Последствия диверсии еще не были ликвидированы — разрушенный взрывом мост не восстанавливали, движение поездов не возобновилось, ими были забиты все железнодорожные пути, но это не влияло на самочувствие майора, крайне довольного тем, что ему удалось выпутаться безнаказанно из неприятной истории и отвести от себя удар. К нему возвратилось хорошее настроение, он даже снова начал шутить и улыбаться. Беспокоило его только, что вся эта передряга весьма ощутительно потрясла его карманы и почти полностью истощила запасы продовольствия, заготовленные бессменным поставщиком и верным прислужником — Аврамом Ивановым. Но майор понимал: пройдет немного времени, и все затраты будут возмещены с лихвой. Опять-таки благодаря стараниям Иванова.

Ежедневно Аврам являлся к майору — и не с пустыми руками. Вайнер с удовольствием принимал дары услужливого бригадира уборщиков, угощал его сигаретами, а то и рюмочкой коньяку с лимоном. Иванову даже начало казаться, что майор вовсе начисто забыл о другом поручении, которое надлежало выполнять его «верноподданному», — служить личным агентом-информатором.

Но Вайнер помнил об этом. Попросту теперь, когда утихли страсти вокруг диверсии на мосту, ему самому хотелось забыть об этой досадной истории, рассеяться, успокоить нервы, а главное — подправить свои финансовые и материальные дела.

Но действительность снова сорвала его планы, нарушила покой.

Прошло свыше двух недель, как исчез штурмфюрер бангофжандармерии Ясневский. Поначалу на это никто не обращал внимания: все были заняты расследованием диверсии на мосту. Но когда все обстоятельства были «установлены» и последняя комиссия покинула Здолбуновский узел, дошла очередь и до Ясневского.

Оказалось, кто-то видел, как штурмфюрер садился в поезд, подорвавшийся на мосту. Но начальник бангофжандармерии тут же опроверг это.

— Если штурмфюрер выехал на том поезде из Здолбунова, — заявил начальник, — как же он мог меньше чем через час после взрыва оказаться в штабе бангофжандармерии?

— А кто его там видел? — задал вопрос гауптштурмфюрер, занимавшийся расследованием.

— Лично я, — ответил начальник бангофжандармерии. — И не только видел, а немедленно же, как только он явился, направил его с группой жандармов в район катастрофы.

Допрошенные жандармы подтвердили, что штурмфюрер Ясневский действительно ехал с ними к месту взрыва. В дороге он очень нервничал, то и дело смотрел на часы, ругал тех, из-за кого должен был оторваться от какого-то весьма важного дела. Когда подъехали к мосту, он первым выскочил из вагона и куда-то убежал. Было большое смятение, и штурмфюрером никто больше не поинтересовался.

Тогда высказали предположение, что штурмфюрер мог принять участие в охоте на мадьяр — караульных моста. После взрыва они рассеялись по окрестным лесам, поэтому на них и пало первое подозрение. В лесу многие погибли — как из числа беглецов, так и из числа тех, кто охотился за ними. Но ни среди трупов, найденных в лесу, ни среди раненых Ясневского не было.

Наконец расследователям надоело без конца заниматься каким-то штурмфюрером. Пришли к выводу, что Ясневский погиб во время операции, а тело его осталось где-нибудь в лесу.

Почему же теперь встревожился Вайнер? И какое отношение к нему имел этот штурмфюрер Ясневский? Может быть, они были близкими приятелями, оттого майор так болезненно переживал тяжелую утрату? Нет, приятелями они вовсе не были, и Вайнер даже испытывал антипатию к этому прилизанному плешивому пройдохе в гестаповском мундире. Причина была другая.

За полчаса до того, как в кабинет Вайнера вошел Аврам Иванов, майор разговаривал по телефону со своим давним соперником — шепетовским комендантом. Этот разговор поверг Вайнера в полное расстройство.

— Спешу вас порадовать, уважаемый коллега, — насмешливо кричал в трубку шепетовский комендант, — только что до меня дошла потрясающая новость…

Вайнер сразу же почувствовал, что оттуда, с того конца провода, направлена стрела в его сердце.

— …Спешу вас порадовать, — неслось из трубки, — мост взлетел на воздух после того, как на него была сброшена мина. И сбросил эту мину знаете кто? Ваш здолбуновский кондуктор Ходаковский. Вы слышите меня, дорогой коллега? Что-то я не замечаю, чтобы вы были восхищены этой новостью. Но погодите, это еще не все. Приготовьтесь к главному. Мину этому Ходаковскому дал… Кто бы, вы думали? Не догадываетесь? Сотрудник бангофжандармерии штурмфюрер Ясневский. Да, да, Ясневский! Что вы теперь скажете? Видать, здорово вы там всех пораспустили, если даже в вашу бангофжандармерию пролезли большевистские агенты…

Вайнер остолбенел.

— Не может быть! Это ваша выдумка! — изо всей мочи рявкнул он в трубку. — Какие у вас доказательства?

— Доказательства у нас есть, коллега, — голос шепетовского коменданта звучал триумфально. — Этого Ходаковского, царство ему небесное, подобрала наша спасательная команда возле моста. При взрыве ему оторвало ногу, обожгло лицо, взрывной волной отбросило на самый берег реки, но он остался жив…

— Почему же вы сказали: царство ему небесное? — растерянно спросил Вайнер.

— Повторяю: остался жив, — продолжал шепетовский комендант, — и попал к нам в госпиталь. А когда опомнился, тут же начал просить соседей по палате, чтобы дали ему чего-нибудь крепкого выпить. У одного нашелся шнапс. Ходаковский напился и начал жаловаться на свою судьбу. Плакал. Говорил, что все о нем забыли. Вспоминал какого-то Генека с Костельной улицы, который должен дать ему тысячу марок. «А за что же он даст вам такую большую сумму?» — спросил сосед. И тут Ходаковский проговорился… Вы понимаете, конечно, что узнать у него, кто такой этот Генек с Костельной улицы, для нас не представило больших трудностей. Бедняга, правда, не выдержал и отдал богу душу, но ведь для него это лучше, чем остаться калекой…

Это не была выдумка. Это была правда, горькая правда. И Вайнер, ошеломленный услышанным, решил принять срочные меры, чтобы хоть в какой-то степени предотвратить бурю — а она непременно должна была нагрянуть. «Рано торжествуете, уважаемый коллега, — рассуждал он. — Курт Иоганн не такой пень, как вы думаете. Я найду козла отпущения. Я сумею снова отвести от себя удар. И на сей раз он будет направлен против тех, у кого на службе состоял и чей мундир носил этот Ясневский, — против гестапо».

А с гестапо у майора Вайнера были старые личные счеты. Еще в декабре сорок второго года, когда ему, раненному в руку, удалось уйти от партизан, гестаповцы начали выматывать из него душу. Приходили в госпиталь, где он лежал, и устраивали ему форменный допрос: якобы он, майор армии третьего рейха, пострадавший в стычке с партизанами, на самом деле трус, если не изменник своего отечества. Гестаповцы не давали покоя Вайнеру и после того, как он выписался из госпиталя. Несколько раз вызывали в мрачное здание на Дубенской улице и опять допрашивали, почему он остался жив, тогда как подполковник Райс, граф Гаан и остальные офицеры, возвращавшиеся вместе с ним в Ровно из Киева, погибли. Как мог Вайнер ответить на столь бессмысленный вопрос? Разве он виноват, что партизанская пуля только ранила его, а не разлучила с жизнью?

И в том, что ему, майору инженерных войск, приходится прозябать теперь на захолустной станции, тогда как он мог бы сделать блестящую карьеру на инженерном поприще, он тоже винил гестаповцев.

Он ненавидел их, этих напыщенных болванов в черных мундирах, ненавидел и старался на каждом шагу чем-нибудь унизить, подчеркнуть их неполноценность, беспомощность в делах, которыми они занимаются.

Потому-то он и задумал создать свою агентурную службу, которая действовала бы гораздо тоньше, успешнее и проницательнее, чем гестаповская. Первым и пока единственным его агентом был Иванов — человек, которому он вполне мог довериться и на которого возлагал немалые надежды. И теперь, после разговора с шепетовским комендантом, Вайнер решил вызвать Иванова, посвятить в свои планы и с его помощью осуществить их.

Иванов сразу заметил, что Вайнер чем-то раздражен, но тот сумел подавить свою злость и, изобразив на лице довольно кислую усмешку, заговорил:

— Рад вас видеть, герр Иванов…

«Вас»… «Герр Иванов»… Уже по этой манере обращения Аврам понял, что он майору очень нужен и что разговор будет важный.

— И я рад, господин майор, — в тон майору ответил Иванов. — Я вам до самой смерти буду благодарен за вашу доброту ко мне. И готов служить вам всю жизнь.

— Я вам обещаю, герр Иванов: когда окончится война, мы поедем к моим родителям, на Рейн. Там вы узнаете подлинное счастье. Но об этом поговорим позднее. Сейчас у меня к вам одно очень серьезное дело.

— Весь к вашим услугам, господин майор. Приказывайте — исполню.

— Я это знаю, потому и позвал вас. То, что я вам сейчас скажу, никто, кроме нас двоих, не должен знать. И вообще о наших отношениях никому ни слова.

— Буду нем как рыба.

— Так вот, слушайте. Я убедился, что у нас на станции действует какая-то хорошо замаскировавшаяся шайка большевистских агентов. И проникли они даже в бангофжандармерию и гестапо. Понятное дело, зачем им идти в уборщики или в смазчики вагонов? Работы много, и ни черта не заработаешь. А там… В железнодорожной охране служил раньше один партизанский агент. Царенко его фамилия. Вот уже несколько месяцев, как он сбежал к партизанам, отправив своему шефу письмо об этом. Вы знаете, что к поездам, проходящим через нашу станцию, кто-то подвешивает мины. А листовки! Откуда они берутся в вагонах? Должен вам сказать, всего полчаса назад я услышал такое, что все еще не могу опомниться.

И он рассказал Иванову о телефонном разговоре с шепетовским комендантом.

— Я докажу этим зазнайкам из гестапо, — продолжал Вайнер, — что они ни к чему не способны! Я сам, лично, с помощью таких людей, как вы, наведу порядок на нашем узле.

— Рад буду помогать вам, господин майор.

— А я постараюсь вас за это хорошо отблагодарить, — подхватил Вайнер. — Отныне я даю вам возможность действовать гораздо свободнее прежнего. Можете меньше заниматься своими служебными обязанностями. Один выявленный партизан или какой-нибудь там большевистский агент во его крат ценнее, чем месяц работы всей вашей бригады.

— Что же я должен делать?

— Я уже вам говорил. Как можно больше бывать на людях, беседовать с ними, стараться вызвать их на откровенность, иногда даже — конечно, с осторожностью — давать им понять, что вы сами настроены против нас и можете вредить нам. А для того чтобы вашими разговорами не заинтересовались гестаповцы, вы сами должны прийти к ним и предложить свои услуги. Да, да, не удивляйтесь! Вы должны стать гестаповским агентом. Но не для того, чтобы помогать им, а чтобы информировать меня обо всем, чем будут интересоваться ваши новые хозяева. Не исключено, что они даже поручат вам следить за мной. Ведь они знают, что вам ежедневно приходится являться в комендатуру с нарядами на выполненную работу. Надеюсь, вы понимаете, — обо всем увиденном и услышанном нужно в первую очередь докладывать мне, а я буду указывать, о чем можно сообщить в гестапо.

— Я все понял и не подведу вас, господин майор. Я благодарен за доверие. Накажи меня бог, если я только вздумаю изменить вам…

— Клятвы мне не нужны, — перебил Вайнер, — найдите мне ключ от большевистского подполья.

— Буду стараться, господин майор. А как же коммерческие дела? Мне не хотелось бы бросать их. И вам и мне пригодится лишняя копейка, да и сушеных грибочков и меду не помешало бы…

— Прекращать коммерцию не нужно, однако и ее надо подчинить основной цели. Кажется, за грибами вы ездите в Клевань?

— Так точно! — подтвердил Иванов.

— А вы разведайте у людей, не заходят ли к ним, случаем, партизаны. Лесов там, я слышал, много, а где леса, значит, там и лесные жители могут быть. Вот если б вам удалось напасть на партизанский след!..

— Вполне возможно, господин майор!

— Так желаю вам успеха, герр Иванов.

В тот же день Аврам Владимирович сообщил мне об этом разговоре. В сущности, такой разговор нисколько не удивил ни его, ни меня. Странным казалось только, почему так поздно гитлеровцы дознались, что к диверсии причастен штурмфюрер бангофжандармерии Ясневский.

И что с Ясневским? Почему он не пришел в тот день к Ванде? И вообще — где он теперь? Этого мы не знали.

…Через три дня после того, как Аврам Иванов отвез Ванду на клеванский «маяк», на квартиру к Жукотинским с самого утра прибежал Владек.

— Что случилось? — спросил я, увидев его волнение.

— Жених объявился, — проговорил Владек, чуть отдышавшись. — Генек.

— Где же он был?

— Это он сам расскажет. Этой ночью выхожу во двор и вижу: какая-то тень за кусты метнулась. Подхожу ближе, слышу: «Пан Владек, это вы?» Ночь светлая, полнолуние, вот Генек и разглядел из кустов. «Выходите, говорю, чего прячетесь». А он: «Где панна Ванда?» — «Нет ее. Ждала вас тогда, не дождалась и одна уехала, куда собиралась». — «Дурень я, дурень! — с отчаянием воскликнул он, а после спрашивает: — А пан Богинский, он тоже с ней уехал?» — «Нет, пан Богинский пока еще здесь». — «У вас» — в его голосе прозвучала надежда. «Нет, не у нас, но я знаю, где его можно найти». — «Так найдите, найдите, прошу вас», — начал он меня умолять, да так жалобно — пожалуй, вот-вот заплачет. «Найду, только не сейчас. Сейчас ночь. Идемте в дом, а утром я схожу и позову пана Богинского». Но в дом он не пошел — боялся, что там его может искать гестапо, и мне пришлось спрятать его в сарае. Он и сейчас там, ждет вас.

Генека трудно было узнать. В каких-то лохмотьях, лицо бледное и заросло густой щетиной, ввалившиеся глаза, как две застывшие стекляшки, губы потрескались и позеленели.

— Пан Богинский, дорогой мой! — кинулся он мне в ноги. — Умоляю вас, спасите меня! Вы всегда делали мне только хорошее и на этот раз не оставите на произвол судьбы.

— А где же вы были все эти дни, пан Ясневский? Почему не пришли сразу же, как обещали Ванде?

— Ой, пан дорогой. Не спрашивайте меня, не спрашивайте. Всю жизнь буду каяться, никогда себе не прощу этого.

— Чего именно?

— Того, что мне вздумалось зайти на минутку в бангофжандармерию.

— Зачем?

— Я собирался взять из своего сейфа… У меня там кое-что было… Кольца, сережки, медальон, браслет, немного денег… Ну, понимаете, мы с Вандочкой собирались пожениться, вот я и думал сделать ей свадебный подарок.

— А где вы все это достали?

В его глазах мелькнул испуг.

— Нет, вы только не подумайте, — начал оправдываться он, — это не я сам… Я никогда никого не убивал и не грабил. Это они, наши парни…

— А брать награбленное можно? Ведь эти вещи наверняка политы кровью…

— Простите, простите, милостивый пан. Бог меня за это покарал. Они остались там, в сейфе.

И он рассказал мне то, что я уже знал, — что не успел он переступить порог бангофжандармерии, как ему было приказано немедленно выехать с командой к мосту.

— Что я мог поделать? — жаловался он. — Поезд наш шел на всех парах, прямиком, нигде не останавливаясь, и я не мог убежать по дороге. Приехали к мосту. Матка боска, что там было, что там было! Я бросил свою команду и побежал к реке. Мне хотелось знать, что с Михалем, вправду ли он погиб…

— А почему он должен был погибнуть? — перебил я. — Ведь я предупреждал вас, что в мину вмонтирован запал замедленного действия. Он должен был сработать через семь секунд после того, как мина ударится о мост. А за семь секунд вагон, с которого ее кинули, уже мог оказаться в полной безопасности…

— Пан Богинский, — снова заговорил Генек, — сегодня я перед вами, как перед ксендзом на исповеди. Признаюсь вам: я сменил запал. Боялся, что Михаль останется жив и выболтает все немцам. Лучше уж пусть этот негодяй замолчит навсегда…

«А ты каковский? — подумал я. — Разве ты лучше?» И спросил:

— Зачем же вы тогда взяли у меня для него вторую тысячу марок?

— Поймите меня, поймите меня, пан Янек, я ничего худого не имел в виду…

— А то, что вы сменили запал, — разве не худо? Разве это не преступление? Мы специально смастерили такую мину, чтобы сохранить жизнь тому, кто будет ее сбрасывать, а вы… Вы — убийца. Вы убили человека.

— Поверьте мне, я никого не убивал, — заторопился Ясневский.

— А Ходаковского?

— Он жив.

— Да вы сами сказали, что подменили запал.

— Да, подменил. Но Михаль остался жив. Он только ранен. Я сам видел, как его внесли на носилках в санитарный вагон.

— Так он сейчас где-нибудь здесь, в больнице?

— Нет, этот вагон стоял на том берегу реки, его пригнали из Шепетовки.

— Вы что же, даже через реку переправились?

— Да, я искал труп Ходаковского.

Мне гадко было слышать этого подлеца. Его рассказ полностью раскрывал всю его мерзкую натуру. Он ничем не брезговал, лишь бы свою шкуру спасти. Откровенно говоря, у меня не было никакого желания отправлять его в отряд (кому он там нужен?), но и бросать его здесь на произвол судьбы я не мог. Он пробирался в Здолбунов пешком, а когда добрался до города, забился на кладбище в какой-то старый склеп и просидел там два дня. Ничего не ел и не пил, только нарвет между могилами щавеля и жует.

— Пане Богинский… Злотый мой Янек… Молю вас: выручьте меня. Вот вам та тысячка, она мне не нужна. Возьмите ее, больше у меня ничего нет. Мне ничего не нужно, только спасите.

— Встаньте, Ясневский, и перестаньте реветь. Вы думаете, что мы такие же, как вы, и ради денег готовы на все? Если мы выручим вас, то потому только, что не имеем права оставлять вас в опасности. Я обещал вам сделать это и сделаю.

— А как Вандочка? Сдержит ли она свое обещание?

— Не мне за нее отвечать, — сказал я, — но я на вашем месте, после всего случившегося, не заводил бы с ней такого разговора.

Но он завел. Завел сразу же, едва только Леня Клименко доставил его своим газогенератором на клеванский «маяк». Ванда выслушала Ясневского и сказала:

— Я знала, что имею дело с негодяем, но не представляла себе, как низко вы можете пасть. И после всего этого вы еще просите моей руки? Вы мне не нужны.

— Но, Вандзюня…

— Вандзюни больше для вас не существует. Одно могу вам посоветовать: выполните клятву, которую вы давали.

— То есть?

— Стать партизаном.

— Рядовым партизаном?

— Да. Взять винтовку и вместе с этими парнями бить фашистов.

— О нет, я это сделаю только тогда, когда вы, драгоценная Вандочка, скажете мне «да».

— Этого никогда не будет.

— Тогда я не пойду в партизаны.

— Что ж, они жалеть не станут.

…Я бы и не вспоминал Ясневского, если бы Иванов не сообщил мне о своей беседе с вице-комендантом.

— Как быть? — спрашивал он. — Стать гестаповским агентом, как советует Вайнер?

Я не знал, что ответить. Вообще-то, если бы Иванов начал сотрудничать с гестапо, он увереннее чувствовал бы себя. Но очень не хотелось, чтобы Аврам стал орудием в той грязной и опасной игре, которую начинал майор Вайнер. Возникни у майора любая осечка — и он не задумываясь пожертвует своим любимейшим агентом. От такого типа, как Вайнер, можно чего угодно ожидать.

Обо всем этом мы толковали с Ивановым и пришли к выводу: майор Вайнер начал нам мешать. Пока он довольствовался лишь щедрыми дарами бригадира уборщиков, их отношения были нам на руку. Но теперь они могут обернуться для нас другой стороной.

— Следует хорошенько это обдумать, — сказал я Авраму.

Я выехал в Ровно, а когда через несколько дней возвратился в Здолбунов, Иванов встретил меня неожиданным известием:

— Майора Вайнера уже нет.

— Как нет? — удивился я. — Куда же он девался?

— Не знаю. На другой день после того, как вы уехали, он вызвал меня к себе и сказал, что спешно выезжает в Ровно. Был очень расстроен и озабочен. «Должно быть, — сказал он, — эта шепетовская каналья подложила мне свинью. Но мы еще посмотрим, кто кого. Будет серьезная стычка с гестапо. И если она закончится моей победой, мы заживем с вами, милый друг. Я знал, что меня вызовут, но не думал, что так скоро. Жаль, что вы не успели подкинуть мне что-нибудь против них. Но я еду не с пустыми руками. У меня есть козырные карты, и я буду играть ва-банк: или — или». Уехал, и с тех пор я его не видел. А вчера на его место прислали какого-то гауптмана.

Так и не пришлось Авраму Иванову стать участником игры, задуманной майором Вайнером.

Позднее мы узнали, что бывшего здолбуновского вице-коменданта понизили в звании и отправили на фронт.

Карьера, с которой так мечтал один из самых способных инженеров фирмы «Золинген», непревзойденный «дегустатор оружия», карьера, ради которой он добровольно распрощался с тепленьким местечком в фатерлянде и отправился на Восток, карьера, которая началась для него так блестяще, — вдруг бесславно лопнула. Игра ва-банк оказалась для Курта Иоганна Вайнера роковой: его карта была бита.