ГЕРОИ НЕ УМИРАЮТ

А Николая Ивановича Кузнецова уже не было в живых. Вместе со своими боевыми товарищами Яном Каминским и Иваном Беловым он погиб в неравном поединке с врагами, погиб как герой, до последнего вздоха не выпуская из рук оружие. Случилось это в ночь с восьмого на девятое марта 1944 года, через два месяца после того, как расстались мы с ним на заснеженной опушке Цуманского леса.

Два месяца… Где он был на протяжении этого времени? Что делал? Невозможно во всех деталях, шаг за шагом проследить за действиями тройки отважных советских разведчиков, так как нет человека, который бы все это время находился вместе с ними и которому бы они доверяли свои тайны. Тем, кто пытается воссоздать картину последних двух месяцев жизни и борьбы Кузнецова с врагом, приходится пользоваться отрывочными, иногда даже противоречивыми материалами, отбирая буквально по крохам наиболее вероятные факты и делая допустимые предположения.

Когда Дмитрий Николаевич Медведев писал свои книги, еще не были известны обстоятельства гибели Кузнецова, и у многих читателей «Сильных духом» возникало немало вопросов относительно последних дней Николая Ивановича. Многие сомневались, действительно ли его нет в живых. Откровенно говоря, нам, его друзьям и товарищам по разведке, тоже не давала покоя эта мысль. И мы продолжали поиски. Были еще раз тщательно проверены все имеющиеся материалы, просмотрены сотни архивных документов и газет, опрошены десятки людей, которые в той или иной мере могли оказаться хотя бы случайно свидетелями действий легендарного партизанского разведчика.

Большую работу провели Александр Александрович Лукин и Николай Струтинский, решившие разыскать место гибели Кузнецова, Белова и Каминского. Вместе с другими товарищами — бывшими партизанами — они начали изучать путь группы Кузнецова из Львова в Ганачевские леса. Были исхожены все тропинки и дороги, которыми могли пробираться навстречу отряду разведчики, детально исследована местность. И следы привели наконец в село Боратин Бродовского района на Львовщине.

Село Боратин… Как попал сюда Кузнецов?

Очевидно, это произошло так.

…Он приехал во Львов в конце января. Уже у контрольно-пропускного пункта увидел он строгое предупреждение военного коменданта, написанное большими буквами на фанерном щите:

«Внимание! Внимание!

Военным после прибытия во Львов надлежит немедленно зарегистрироваться в городской комендатуре.

Отметка о прибытии или выезде является обязательной!

Без нее устраиваться на квартиры и ночевать в городе запрещается!»

Конечно, гауптман Зиберт не имел намерения отмечать свой приезд в военной комендатуре и все хлопоты по квартирному вопросу возложил на Яна Каминского, у которого во Львове были дальние родственники и знакомые.

Целыми днями Николай Иванович вместе с Иваном Беловым разъезжали по городу в сером лимузине, а Ян Каминский навещал знакомых, надеясь напасть на след местных подпольщиков или, в крайнем случае, подыскать несколько надежных конспиративных квартир. Но его попытки не приносили результатов.

Что касается Пауля Зиберта, то его дела шли успешно. За два-три дня ему удалось завязать несколько знакомств с местными штабными офицерами, и, как всегда в таких случаях, он сразу же покорил сердца своих новых знакомых. Они начали вводить его в курс многих событий, происходивших во Львове и за его пределами; наконец, от них же он узнал о совещании, которое должно было состояться в оперном театре, и с их помощью даже получил на него пропуск.

После совещания быстро покинул театр. Он сел в машину с намерением поехать к Яну: возможно, у того появились добрые вести, — но неожиданно услышал за спиной знакомый женский голос…

Ее рассказ взволновал Николая Ивановича. Валя и Боганы арестованы. Лидии Ивановне тоже грозит опасность. Отряд далеко, в лесах, кто знает, когда удастся установить связь со своими людьми.

Лидия Ивановна рассказала, что ровенское гестапо проявляло к его особе немалый интерес, что его разыскивают. Что ж, пусть ищут. Пауля Зиберта не так легко заманить в ловушку. А если это случится, то живым они его не возьмут.

И, наверное, в эти минуты он, как бывало и там, в Ровно, рассказывал своим друзьям легенду об отважном соколе, который истек кровью в борьбе с врагами, но навсегда остался живым в песне смелых и сильных духом.

Нет, он не жалел, что приехал в этот город. Он успел собрать немало полезных разведывательных данных. Беседы со штабными офицерами… Совещание… То, о чем он узнал, дойдет до наших, обязательно дойдет.

Не об этом ли думал он тогда? Ему было понятно, что Пауль Зиберт уже перестал быть для гитлеровской контрразведки обыкновенным фронтовым офицером и что здесь, во Львове, он больше не будет иметь возможности с такой же активностью вести разведывательную работу, как в Ровно. Фронт приближается. Поднялась паника. Вокзал переполнен всякими чинами, спешащими отправить свои семьи и награбленное добро. Да и по настроению участников совещания можно было догадаться, что гитлеровцам не придется оказывать во Львове упорного сопротивления советским войскам. Значит, пришло время оставить город и ему, Кузнецову. Если же не удастся встретиться с отрядом, необходимо будет перейти линию фронта. Оккупантам уже недолго осталось хозяйничать на советской земле, но пока жива фашистская гадина, он не может оставаться в стороне от борьбы. Его поле боя — вражеский тыл. И он потребует, чтобы его снова отправили на оккупированную территорию — в Польшу, Чехословакию, Югославию — куда угодно, даже в Берлин.

Надо пробираться на восток. Но перед этим он еще напомнит о себе, еще преподнесет врагам прощальный сюрприз.

…Утром девятого февраля сторожиха музея Ивана Франко, выйдя во двор, заметила у ворот серый лимузин.

«Наверное, за вице-губернатором», — подумала она, но в то же мгновение закралось сомнение: «Нет, за Бауэром всегда приезжает большой черный автомобиль, а на таком ему ехать не к лицу. Да и останавливается вице-губернаторская машина не здесь, а у ворот следующего особняка. Может, это кто-нибудь к нам?»

Она подошла к ограде. Дверца лимузина была открыта, капот поднят, и шофер в солдатской шинели склонился над мотором. Возле него стоял немецкий офицер и что-то сердито бубнил. «Ну и достается парню на орехи», — подумала она, наблюдая эту сцену. Офицер, вероятно, очень спешил и громко подгонял шофера, время от времени поглядывая на часы. А с мотором, видать, дела были плохи.

Вот и черный автомобиль подъехал. Офицер подошел к нему и что-то сказал водителю, — очевидно, попросил помочь наладить мотор. Шофер вылез из кабины, но, заметив своего шефа, который вместе с другим немцем вышел из особняка, поспешно открыл перед ними дверцу.

То, что произошло потом, было настолько неожиданным и невероятным, что сторожиха долго не могла опомниться.

Едва Бауэр и его спутник ступили на тротуар, как офицер почти вплотную подошел к ним и громко спросил:

— Зинд зи доктор Бауэр?

— Их бин Бауэр, — послышалось в ответ.

Офицер произнес еще какую-то фразу, и потом один за другим прозвучали несколько пистолетных выстрелов. Часовой, стоявший во дворе вице-губернаторского особняка, вскинул автомат, но упал, срезанный автоматной очередью из серого лимузина. Еще мгновение — и лимузин, набирая скорость, помчался вниз по крутому извилистому спуску улицы.

А на тротуаре около длинного комфортабельного автомобиля остались два трупа: вице-губернатора и его спутника.

Известие об этом убийстве облетело весь город. Разные слухи — один удивительнее другого — передавались из уст в уста. На каждом шагу можно было услышать: «Кто этот неизвестный немецкий офицер? Где он? И немец ли он вообще?» Никто не мог дать ответа на эти вопросы — ни тысячи жителей Львова, ни те, что считали себя его новыми хозяевами. Оккупанты чувствовали, что земля под их ногами горит, что их владычеству приходит конец, и страх охватывал их, страх перед неминуемой расплатой за все злодеяния, учиненные на этой пылающей земле.

О, как бы им хотелось закрыть людям рты и уши, чтобы они не могли ни говорить, ни слышать о каждой новой диверсии подпольщиков! К каким только средствам не прибегали фашисты, чтобы запугать народ. Но напрасны были их старания: никакие угрозы, никакие расправы не могли убить в людях веру в быстрое освобождение. Убийство двух гитлеровских сатрапов вселило в сердца львовян надежду, подбодрило их, прибавило им силы в борьбе с захватчиками.

Немецкие газеты и желто-блакитные листки националистических предателей упорно молчали об убийстве Бауэра. Очевидно, оккупанты никак не осмеливались расписаться в своей беспомощности и бессилии: ведь все чрезвычайные меры, предпринятые гестапо для обнаружения и ареста неизвестного убийцы, оказались тщетными.

Весь аппарат гестапо был поднят на ноги. Ни днем ни ночью не прекращались розыски, эксперты перевернули вороха различных секретных документов о террористических действиях подпольщиков в разных местах оккупированной гитлеровцами советской земли. И вот на стол начальника гестапо гауптштурмфюрера СС Петера Краузе легли сообщения, полученные в разное время из Ровно о ранении сенатспрезидента Пауля Даргеля, об убийстве имперского советника финансов Гееля, об убийстве заместителя рейхскомиссара Украины Кнутта, оберфюрера СС доктора Альфреда Функа, о похищении генерала фон Ильгена. В последнем, совершенно секретном сообщении были описаны приметы опасного большевистского агента и названо его имя — гауптман Пауль Зиберт. Сопоставив все обстоятельства, эксперты пришли к выводу, что убийство во Львове является логическим продолжением ровенских событий. И во все концы Галиции разлетелось срочное распоряжение: любой ценой поймать и уничтожить террориста. В бумаге указывалась и награда за поимку гауптмана Зиберта — двадцать пять тысяч злотых.

Лишь после принятия решительных мер губернатор Галиции Вехтер дал разрешение на опубликование некролога в газетах «Лембергер цейтунг» и «Львивски висти».

Пятнадцатого февраля 1944 года это известие донесла до советских людей «Правда»:

«Стокгольм. По сообщению газеты «Афтенбладет», на улицах Львова средь бела дня неизвестным, одетым в немецкую военную форму, были убиты вице-губернатор Галиции д-р Отто Бауэр и высокопоставленный чиновник д-р Генрих Шнайдер. Убийца не задержан».

Да, убийца не был задержан, несмотря на все меры, принятые службой безопасности.

Двенадцатого февраля, в то самое время, когда набирался номер немецкой газеты «Лембергер цейтунг» с некрологом, Пауль Зиберт снова напомнил о себе. За Львовом, недалеко от села Куровичи, на контрольно-пропускном пункте был убит немецкий майор, пытавшийся проверить документы у пассажиров серого лимузина. Вслед за майором отправились на тот свет четверо жандармов: они выбежали из будки, услышав выстрелы. Начальник гестапо Краузе, который лично выехал на место происшествия, опросил свидетелей и установил, что в майора стрелял из пистолета немецкий офицер, сидевший рядом с шофером, а по жандармам выпустил автоматную очередь мужчина в штатском. После этого машина помчалась дальше. Гестаповец кинулся в погоню, но, проехав с десяток километров, увидел недалеко от дороги разбитый, обгоревший кузов серого лимузина — такого, какой, по описаниям свидетелей, утром девятого февраля остановился неподалеку от вице-губернаторского особняка. Специально вызванный отряд жандармов осмотрел рвы, обыскал каждый кустик, прочесал близлежащий лесок. Пассажиры лимузина исчезли.

…Оставив подожженную машину, Николай Иванович, Белов и Каминский углубились в лес. Возможно, жандармам и удалось бы их схватить, но разведчики встретили подводу с хворостом, возница был одет в форму полицая. Заметив немецкого офицера, он струсил и без колебаний взял на подводу пассажиров. По дороге он на все лады восхвалял немецкую власть, «освободившую нашу Украину от большевизма и противных ляхов».

— Вот еще расправятся с партизанами, тогда совсем легко будет дышать, — добавил он.

— Во зинд партизанен? — спросил у него Кузнецов.

— Вон там, в нашем лесу, — дядька показал рукой влево и, вероятно желая доказать свою преданность оккупантам, добавил: — Я старостой тут недалеко. Мне обещали награду, если я выслежу партизан. Вот и езжу по лесам на подводе. Уже на след напал, и вот увидите: пройдет день-два — я их поймаю.

Он довольно захохотал и хотел еще что-то добавить, но не успел: большие, крепкие руки Каминского охватили его голову и прижали к подводе…

Два дня блуждали Кузнецов и его товарищи по лесам, надеясь встретить партизан, о которых рассказывал староста. А на третий день разведчики случайно набрели на группу бежавших из еврейского гетто и скрывавшихся в лесу. Беженцам эта местность была хорошо знакома, знали они также, где находятся партизаны.

— Ведите, — обратился к ним Кузнецов.

Идти пришлось долго. Тяжело было уже который день подряд шагать и шагать, почти не зная отдыха. Но они твердо верили в то, что достигнут цели, встретятся с партизанами. И встретились.

Партизаны привели их в шалаш, и здесь разведчики увидели истощенных болезнью, бледных наших двух товарищей — Дроздова и Приступу, которые лежали без движения, накрытые тулупами.

Василий Дроздов чуть приоткрыл глаза, и, как в тумане, перед ним возникло знакомое лицо Кузнецова.

— Николай Иванович! Это вы? — тихо спросил он.

— Да, Вася, я. Что с тобой?

— Тиф свалил меня и Приступу.

— А где отряд, далеко?

— Да… Нашу группу послали вперед. Мы должны были пробраться во Львов и думали встретить вас. Но вот видите: двоих нас болезнь свалила, радист погиб. Почти каждый день приходилось вести бои. Наши ребята решили пойти дальше. Вы их не встречали?

— Нет, не пришлось.

— Рассказывайте, как там во Львове?

И Николай Иванович рассказал, как они приехали во Львов, как пытались установить связь с подпольщиками, как уничтожили Бауэра и Шнайдера и как добрались до этих мест.

— Ну, теперь мы будем вместе, — обрадовался Дроздов. — Дождемся, пока придет отряд, а там…

— Нет, — перебил его Кузнецов, — я здесь не останусь. Нам необходимо идти дальше, — он посмотрел на Каминского и Белова. — Я должен перейти линию фронта. Тут от меня пользы мало.

Дроздов уговаривал Николая Ивановича и его товарищей остаться, но Кузнецов даже не хотел об этом слушать. Поняв, что ему не удастся переубедить товарищей, Дроздов пожелал им счастливого пути.

Николай Иванович Кузнецов, Ян Каминский и Иван Белов пошли на северо-восток, по направлению к Бродам…

…Двадцать седьмого июля Советская Армия освободила Львов. Через некоторое время, оправившись после болезни, сюда приехал Дмитрий Николаевич Медведев. Встретились боевые друзья, те, кто два года вместе делили радость побед и горечь утрат.

Радостные вести приходили с фронта: гитлеровцы, терпя поражение за поражением, под напором советских войск откатывались на запад, и ничто уже не могло остановить победоносного движения нашей армии-освободительницы.

Радовались партизаны-медведевцы. Но в то же время беспокоила их судьба Кузнецова, Белова и Каминского. «Что с ними?» — не раз спрашивал себя Дмитрий Николаевич Медведев. От Дроздова и Приступы он узнал, что Кузнецов пошел по направлению к Бродам; сторожиха музея Ивана Франко рассказала об обстоятельствах убийства Бауэра и Шнайдера, свидетелем которого она случайно оказалась. Больше ничего не было известно.

Тогда Дмитрий Николаевич решил пересмотреть дела гестапо, которые оккупанты, удирая, не успели уничтожить или захватить с собой. И тут его внимание привлекло несколько документов. В одном из них сообщалось о покушении на вице-губернатора Бауэра и Шнайдера, в другом — об автомашине, найденной в районе Куровичей («12.2.44 г. был убит военный патруль, майор Кантер»), а еще в одном — о том, что оуновцами схвачен и уничтожен опасный разведчик, действовавший под видом немецкого офицера Зиберта…

…Давно отгремели залпы войны, страна залечила нанесенные раны. Вчерашние воины и партизаны стали людьми мирного труда. Почти через пятнадцать лет после разгрома гитлеровской Германии нам стали известны обстоятельства гибели легендарного разведчика Героя Советского Союза Николая Ивановича Кузнецова.

…Морозной мартовской ночью подошел он со своими товарищами к селу, окруженному старыми дубами и буками. Они решили погреться и постучали в крайнюю хату. Открыл хозяин. Кузнецов обратился к нему по-немецки:

— Вир воллен эссен[6].

Вдвоем с Каминским они зашли в дом, а Белов остался на улице.

Пока хозяин ходил на кухню за молоком и хлебом, Николай Иванович вытащил из-за пояса гранату и положил ее на скамейку у стены, прикрыв тряпкой. Не знали разведчики, что под полом этой хаты засели националисты.

Бандиты неожиданно ворвались в комнату, и началась жестокая схватка. Бандеровцы оглушили Каминского ударом приклада по голове и набросились на Кузнецова. Толчком ноги в живот он свалил одного, второму свернул челюсть, третьего ударил головой о стену. Но силы были неравные, и им удалось его схватить.

— Кто вы? Бандиты? — обратился он к бандеровцам по-немецки.

— Нет, мы Украинская повстанческая армия, — обиделся один из них.

— Почему же вы тогда нападаете на немецкого офицера?

— С немцами мы живем хорошо. Только у таких, как вы, бродяг, отбираем оружие. А большевиков уничтожаем.

— В таком случае не держите меня. Дайте отдохнуть.

— Можете сесть, — сказал бандит.

Кузнецов опустился на лавку.

Через несколько минут в комнату вошел здоровяк полицай в бараньей шапке. В руках он держал удостоверение, отобранное одним из бандитов у Кузнецова.

— Так это ты? — громко пробасил он, уставившись на Николая Ивановича. — Как тебя там? — Он заглянул в удостоверение. — Зи-берт, да? — Достал из кармана какую-то бумагу, посмотрел в нее и, весело блеснув глазами, заорал: — Попался! Хлопцы, берите его на мушку! Только смотрите! Вы знаете, что это за птица? Я сейчас пойду позову панов атаманов, пускай посмотрят, какую птичку я поймал. Пусть позавидуют: двадцать пять тысяч злотых у меня в кармане!

И с хохотом вышел из комнаты.

Вскоре с улицы послышались пьяные голоса.

— Ребята, дайте закурить, — попросил Кузнецов.

Один из охранявших насыпал на стол немного самосада и положил кусочек газеты. Этого Кузнецову и нужно было. Он свернул цигарку и поднес ее к лампе, пытаясь прикурить. Открылась дверь, и в ней показалась знакомая фигура в бараньей шапке.

В то же мгновение лампа погасла. Раздался возглас:

— Вот как умирают советские партизаны!

И вслед за этим разорвалась граната.

Так погибли Николай Иванович Кузнецов и Ян Каминский. А с Иваном Беловым бандиты расправились еще раньше…

Обо всем этом рассказали Николаю Струтинскому и другим боевым друзьям героя-разведчика жители села Боратин. Они и помогли найти место, где утром девятого марта 1944 года по приказу бандеровских атаманов двое боратинских жителей — Громак и Олейник — закопали изувеченное взрывом тело «немецкого офицера».

Для них он был лишь немецкий офицер…

А в октябре 1959 года в Москву к известному советскому ученому, доктору исторических наук М. М. Герасимову приехал ассистент кафедры судебной медицины. Львовского медицинского института В. Н. Зеленгуров. Он положил перед профессором фотографию молодого человека, не называя его имени, а рядом поставил коробку, в которой находился череп, раздробленный на пятнадцать частей.

— Мы просим вас, — обратился Зеленгуров, — установить, действительно ли это череп человека, изображенного на фотографии.

После кропотливой, сложной работы, проведенной М. М. Герасимовым и его ассистентами, оказалось: портрет и череп принадлежат одному и тому же человеку.

Этим человеком был Николай Иванович Кузнецов.

…Он родился двадцать седьмого июля 1911 года в небольшом русском селе Зырянка на Урале. Отец и мать были честными и трудолюбивыми крестьянами. Такими же воспитывали своих детей — Агафью, Лидию, Нику (так в семье называли Николая Ивановича) и Виктора.

С детства Ника был сообразительным и любознательным. Шести лет научился читать и писать. Мальчонкой полюбил рассказы отца о славных русских богатырях — Илье Муромце, Евпатии Коловрате, матросе Кошке, заучивал наизусть патриотические стихотворения Пушкина и Лермонтова, которые читала ему старшая сестра.

Шел бурный восемнадцатый год, когда семилетний Ника Кузнецов сел за парту начальной школы.

А кругом пылал огонь гражданской войны. Простые люди с оружием в руках защищали молодую Советскую республику. Был среди них и Иван Павлович Кузнецов — отец будущего разведчика. Тяжело было бороться. По-звериному зарубили белоказаки дядю Николая — Осипа Павловича. Надолго запомнил это русоволосый мальчик.

Его любимым героем позже стал Григорий Котовский. Быть таким же сильным, смелым, ловким и неуловимым, как он, — об этом мечтал Ника. И спустя десятилетия, в Ровно, мы не раз слышали от него восторженные слова о легендарном герое гражданской войны.

Школа… Техникум… Комсомол…

Не было и шестнадцати, когда похоронил отца: туберкулез. Пришлось оставить Тюменский сельскохозяйственный техникум и поступить на первый курс Талицкого лесного — ближе к родным.

Книги, конспекты, комсомольские диспуты, походы на лыжах, стрельба в тире, городки, баскетбол, драматический кружок. Иностранного языка в техникуме не изучали, но второкурсник Кузнецов, на удивление всем, изучал немецкий, а чтобы не только знать грамматику и отдельные слова, но и говорить, — частенько заходил в домик лесничего Гунольда.

После техникума — Коми-Пермяцкий округ, город Кудымкар, работа, общественные поручения. Он — уполномоченный окружкома ВЛКСМ по учету комсомольских билетов, руководитель кружка политграмоты. Выкраивает время, чтобы почитать книгу, посидеть над учебником: готовится к поступлению в институт иностранных языков. Знакомится с преподавателем педагогического училища, который хорошо владел немецким языком, и часто встречается, разговаривает с ним.

Однако стал Николай Иванович не преподавателем иностранного языка и не переводчиком, а инженером-конструктором «Уралмаша». Перед этим же был Свердловский индустриальный институт. И на заводе не расставался он с учебником немецкого языка. Нашлись иностранные специалисты (в частности, немецкий инженер коммунист Затлер), которые стали частыми собеседниками Кузнецова. Дипломный проект он защищает на немецком языке.

Приобретенный практический опыт, теоретические знания, безупречное владение иностранным языком — все это делало Кузнецова ценным специалистом, и его приглашают в Москву на должность военного инженера. Когда же начинается Великая Отечественная война, он добровольно идет в парашютно-десантные части Красной Армии. Рвется в бой, во вражеский тыл, в разведку, но ему отвечают: «Погоди, придет и твой черед».

Вот отрывок из рапорта командованию, написанного Кузнецовым третьего июня 1942 года:

«Я, как всякий советский человек, в момент, когда решается вопрос о существовании нашего государства и нас самих, горю желанием принести пользу моей Родине… Дальнейшее пребывание в бездействии я считаю преступным перед моей совестью и Родиной.

Прошу довести до сведения руководства этот рапорт…

Я вполне отдаю себе отчет в том, что очень вероятна возможность моей гибели при выполнении заданий разведки, но смело пойду в тыл врага, так как сознание правоты нашего дела вселяет в меня великую силу и уверенность в конечной победе. Это сознание даст мне силу выполнить мой долг перед Родиной до конца».

Он выполнил эту клятву, выполнил свой долг советского гражданина-патриота. И вот двадцать седьмого июля 1960 года, в тот день, когда ему должно было исполниться сорок девять лет, в украинском городе Львове, ровно через шестнадцать лет после его освобождения, народ провожал в последний путь бессмертного разведчика Николая Ивановича Кузнецова.

Через весь город растянулся торжественно-траурный кортеж. На артиллерийском лафете — гроб с останками героя.

Впереди венки: от партийных и советских органов, от бывших партизан, от коллектива «Уралмаша», от рабочих, ученых, воинов Советской Армии, учащихся…

За лафетом — людской поток. Идут друзья и товарищи Николая Ивановича по борьбе: Лукин, Стехов, братья Струтинские, Шевчук, Валя Довгер, Семенов, Цессарский, Мария Ких… Идет брат Николая Ивановича — Виктор, тот самый Виктор, о котором Кузнецов нам столько рассказывал и которому незадолго до вылета из Москвы в партизанский отряд писал:

«Витя, ты мой любимый брат и боевой товарищ, поэтому я хочу быть с тобой откровенным перед отправкой на выполнение боевого задания. Война за освобождение нашей Родины от фашистской нечисти требует жертв. Неизбежно приходится пролить много своей крови, чтобы наша любимая Отчизна цвела и развивалась и чтобы наш народ жил свободно. Для победы над врагом наш народ не жалеет самого дорогого — своей жизни. Жертвы неизбежны. Я и хочу откровенно сказать тебе, что мало очень шансов на то, чтобы я вернулся живым. Почти сто процентов за то, что придется пойти на самопожертвование. Я совершенно спокойно и сознательно иду на это, так как глубоко сознаю, что отдаю жизнь за святое, правое дело, за настоящее и цветущее будущее нашей Родины. Мы уничтожим фашизм, мы спасем Отечество. Нас вечно будет помнить Россия, счастливые дети будут петь о нас песни, и матери с благодарностью и благословением будут рассказывать детям о том, как в 1942 году мы отдали жизни за счастье нашей горячо любимой Отчизны. Нас будут чтить освобожденные народы Европы. Разве может остановить меня, русского, большевика, страх перед смертью? Нет, никогда наша земля не будет в рабской кабале у фашистов! Не перевелись на Руси патриоты, на смерть пойдем, но уничтожим дракона! Храни это письмо на память, если я погибну, и помни, что мстить — это наш лозунг за пролитые моря крови невинных детей и стариков — месть фашистским людоедам. Беспощадная месть! Чтоб в веках их потомки наказывали своим внукам не совать своей подлой морды в Россию. Здесь их ждет смерть.

Будь здоров, братец. Целую крепко, твой брат Николай».

Венки, венки… Море цветов… Кажется, сама земля расстилается разноцветным ковром перед своим славным сыном…