* * *

Станислав Юрьевич Куняев с молодости не брезговал доносами в партийные органы, которые, будучи секретарем правления Московской писательской организации, оформлял как “сигналы” и “докладные записки”. После известной дискуссии семьдесят седьмого года “Классики и мы” одну из таких бумаг я держал в руках и внимательно читал, ибо речь в ней шла именно обо мне как организаторе вышеупомянутого зловредного диспута и потворщике еврейского влияния в литературной среде. Да и в театральной тоже, имея в виду чеховские постановки А.В. Эфроса и его выступление на дискуссии. Время как бы поворачивалось вспять, в эпоху борьбы с космополитизмом. Спасибо Леониду Матвееву, секретарю горкома партии, чья жена была актрисой театра Эфроса, и он, Матвеев, фактически нарушая партийную конфиденциальность, показал мне куняевское сочинение.

Я не верю в истовость Куняева, в его русофильские экстазы. Настоящий благородный русский человек совестливо поостерегся бы действовать подобными методами против своих оппонентов. Не с Мамаем же, не с польской интервенцией тысяча шестьсот двенадцатого года… Любовь к России носят у сердца, а не разбрасывают сомнительными сочинениями в стихах и прозе, отрицая чужелюбие во имя патриотизма.

Впрочем, православной складки в нем никогда не ощущалось. Куняев был и остается поэтом комплекса неполноценности. Ему было как бы недодано в свое время признания и почета, и его направление приняло отрицательный и узкий характер.

Еврейский вопрос погубил русского поэта Станислава Куняева.