* * *

Когда я читаю Владимира Шарова, то всегда вспоминаю его отца, Шеру Израилевича Шарова.

Шера был похож на большую раненую птицу. Костлявую высокую фигуру венчала нахохлившаяся голова с легкими летящими перьями последних волос и с классически грустными, умными глазами, как бы приготовившимися к слезам.

Он прошел всю войну, работал военным корреспондентом и стал хорошим детским писателем, сказочником, которого несправедливо забыли. Большая разница в возрасте для нас почти ничего не значила. Работая в “Литературке” и в “Юности”, я встречался c ним и любил это мимолетное общение и разговоры. Шаров неподражаемо шутил, не улыбаясь и не вбирая внутрь свою печаль.

Из примечательных постоянных посетителей ЦДЛа он внешне чем-то напоминал только одного — бывшего зека Юрия Иосифовича Домбровского, автора знаменитых романов “Факультет ненужных вещей” и “Хранитель древностей”. Тот, правда, в отличие от Шарова, выглядел совсем импозантно, ибо решительно отвергал такие условности, как рубашка, и надевал пиджак прямо на майку.

С Шерой Израилевичем мы встретились в конце шестидесятых в Гагре, в писательском Доме творчества. Стоял теплый ноябрь, седьмого числа Дмитрий Благой в своей неизменной тюбетейке поднял бокал шампанского за праздничным столом и вскричал Тютчевым: “Блажен, кто посетил сей мир!..”. К Шере Шарову это явно не относилось, роковые минуты эпохи никак не были связаны для него с блаженством… В Гагре мы здорово поиздержались и купили на последние непропитые копейки пятнадцать красивых мандаринов, чтобы хоть что-то привезти в зимнюю Москву. Надо было делить добычу. “В какой руке?” — спросил Шера, — и я угадал, получив восьмой по счету плод. Многое забылось, а вот этот Шерин мандарин почему-то до сих пор благодарно светится в моей памяти.