11. Я хочу всё и сразу

Я купил несколько старых рекламных плакатов «Кадиллака» на прессованном алюминии. Когда я пошел вставить их в рамки, на парковке какой-то парень стал снимать меня на камеру: «Эй, Трэв, чё как?»

У нас в Риверсайде не было папарацци, так что я точно не знал, чё там как у человека, который набрасывается на меня с камерой. Я ответил: «Йоу, чувак, чё как? Чё как с камерой?»

«О, я просто поклонник. Можно с тобой сфотографироваться?»

«Ага, мне нужно вставить плакаты в рамки, а когда я выйду, сфоткаемся».

Я вышел и сфотографировался с ним, а он стал себя рекламировать: «Меня зовут Крис. Я только что переехал сюда из Сакраменто. Я мою машины: я слышал, у тебя куча «Кадиллаков», и я бы с удовольствием мыл твои машины. Я основал компанию под названием «Flawless Auto Detailing». Я работаю лучше всех, и я о тебе позабочусь».

Он дал мне свою визитку, и я сказал: «Конечно, я тебе позвоню. Можешь как-нибудь приехать и заняться машинами».

На следующий день я подъехал к складу «Famous», а Крис был уже там, мыл всем машины и на полной громкости слушал Джей-Зи. Тогда у нас было небольшое здание без вывесок. Он выполнил домашнее задание и приехал сам. Я спросил: «Как ты узнал, где находится это место?»

Он говорит: «Для меня это очень серьезно, чувак. Я хотел доказать тебе, как хорошо я умею мыть машины. Я не хочу, чтобы кто-то еще к ним прикасался, и хочу о тебе позаботиться».

Это был тощий белый парень в бандане, ростом метр шестьдесят пять, на пару лет моложе меня – он был похож на Эминема, только мыл машины. Мы стали называть его Лил Крис. Сначала он не брал у меня денег за мытье машин, поэтому я дарил ему одежду или билеты на концерты. Но я не хотел, чтобы кто-либо работал бесплатно, поэтому в конце концов убедил его брать за это деньги. Он приходил ко мне домой мыть машины и потом опрыскивал подъездную дорожку или прибирался в гараже – я даже не просил его это делать.

Пару месяцев спустя я пригласил его к себе домой; каждые две недели я устраивал вечеринку у бассейна для команды сотрудников «Famous». В тот момент у меня была компания «Famous», я играл в двух группах, у меня были все эти машины – всего было слишком много, и я понял, что мне нужна помощь. Я спросил Криса, не хочет ли он стать моим помощником. «Ты будешь ездить со мной на гастроли, – сказал я ему. – Тебе больше не придется мыть машины».

Когда Лил Крис только начал работать, его никогда не видели без меня, а меня без него. Он был моей тенью; я был его тенью. Что бы я ни попросил, он сразу приходил. Я мог позвонить ему в два часа ночи, и он говорил: «Я буду через пять минут, Трэв». Он стал мне не только помощником, но и лучшим другом и братом. Его фамилия Бейкер, что совсем немного отличается от Баркер. По какой-то причине мне это всегда казалось волшебством.

Мы с Шэнной всё больше сходили с ума. Мы вместе ходили ужинать и замечательно проводили время. Я пил, и она пила – мы пытались дойти до той точки, когда становишься глупым и беспечным. Мы доходили до нее очень часто. Если бы я мог вернуться назад во времени и изменить свою жизнь, то единственное, чего я бы не сделал, – это не садился за руль пьяным. Последний раз я ехал пьяным домой из китайского ресторана «Мистер Чоу». Я сидел за рулем «Мерседеса» за 120 тысяч долларов, заезжал на бордюры и лужайки. Иногда, когда я водил в таком состоянии, Шэнна еще и делала мне минет. Жизнь нам казалась видеоигрой. Повезло, что меня не остановили, и – что еще более важно – невероятно повезло, что я никого не убил.

Нельзя стать старым и мудрым, не побыв до этого молодым и сумасшедшим.

Женщины всегда интересовали меня на короткое время. А с Шэнной мы встречались полгода, и мне не хотелось от нее сбежать. Я подумал, что, возможно, она та самая женщина, с которой я захочу остепениться. С ней я перестал пользоваться презервативами: я считал, что не могу иметь детей. Я выкурил столько травки, а мой член побывал в стольких невероятных местах, что я решил, он больше не выполняет эту функцию.

Часто мы тусовались по ночам у меня дома в Короне, купались голышом, слушали Pink Floyd и занимались сексом в разных комнатах. Как-то вечером Шэнна пришла, и я достал бутылку лучшего вина: я приготовился к очередной дикой пьяной ночи. А она сказала: «Я не пью». Мне это показалось странным – выпить она любила.

Мы пошли в мою комнату, и она объявила, что у нее для меня подарок. Это был маленький жираф, одетый в голубое, и детские вещи голубого цвета, включая маленькую голубую вязаную шапочку. Я был в полном недоумении. Наконец она говорит: «Ну скажи уже что-нибудь!»

Я говорю: «Да ладно – ты беременна?!» Я был самым счастливым человеком на земле, и в то же время недоумевал: я поверить не мог, что способен иметь детей, способен создать жизнь. А у нас будет мальчик.

ДОКТОР БРАЙАН УИКС (друг)

У Трэвиса в сердце и в том, как он относится к жизни, есть что-то такое чистое. Он подошел ко мне за кулисами на концерте Blink-182 за руку с Шэнной. Они познакомились всего пару месяцев назад. Он спросил меня: «Доктор Би, если мы довольно регулярно занимаемся сексом, как думаете, велика ли у Шэнны вероятность забеременеть?»

Я говорю: «Ну, Трэвис, вы пользуетесь противозачаточными?» Он говорит: «Ну, нет, чувак, нет».

«Ну тогда, чувак, вероятность забеременеть высока. Я бы даже сказал, она очень высока».

Он посмотрел на меня как-то озадаченно. А примерно через три месяца она забеременела.

Я видел молодого парня, страстно влюбленного в красивую женщину, несмотря на то что во многом они с Шэнной полные противоположности.

В тот день, когда Шэнна сказала мне, что беременна, я пробежал четыре километра до шоссе и столько же обратно. Пока она была беременна, я бегал эту дистанцию два-три раза в день. Я хотел быть в лучшей форме в своей жизни. Я начал ходить в спортзал каждый день и учился боксу у Джона Брейса, спарринг-партнера Майка Тайсона. Я знал, что у меня будет сын, и был одержим идеей стать здоровым и крепким, чтобы подавать ему пример.

Спустя год Blink-182 наконец закончили работать над альбомом. Некоторые думают, что альбом так и называется «Blink-182», но Марк настаивает, что это альбом без названия. В общем, к тому времени, как мы его доделали, мы его очень полюбили. В нем было понемножку из разных стилей: мы достаточно рискованно выходили за границы своего жанра, чтобы самим быть довольными, но не настолько далеко, чтобы расстроить своих поклонников. Мы пришли к золотой середине, и этим альбомом мы с Марком и Томом гордимся больше всего.

МАРК ХОППУС (басист / вокалист, Blink-182)

Трэвис любит прийти, немного послушать, записать свою партию и перейти к следующей задаче. Когда мы записывали альбом без названия, то мы с Томом мучились с каждым звуком и отрывком, хмурились и фыркали. Может, записать акустическую гитару? А что будем делать с электрогитарой? А как сделаем это? А как то? Мы словно работали в лаборатории, а Трэвис был как хирург с четкими отточенными движениями.

Том привносит в Blink-182 эмоции и импульсивную креативность. Я привношу чувствительность к трендам и всё заземляю. А Трэвис – это икс-фактор. Например, когда мы записывали альбом без названия, он как-то раз пришел и говорит: «А что, если мы сделаем какой-нибудь логотип, какой-нибудь узнаваемый смайлик, например?» И он занимался всеми рисунками для обложки и продвижения этого альбома. По всему Лос-Анджелесу были расклеены плакаты и стикеры со смайликами, и это была его идея.

Как только мы начали исследовать разные музыкальные жанры, нам захотелось по-разному раздвигать границы. Мистер Картун, который рисовал многие из моих татуировок, сделал рисунки для альбома[37]. Эстеван Ориол, мой хороший друг, сделал фотографии для альбома[38]. Его стиль, воплощенный в стиле Blink-182, помог нам не выглядеть совсем гангстерами – просто крутыми парнями. Было круто чувствовать, что в Blink-182 есть что-то опасное.

Мы сняли сумасшедший клип на песню «Feeling This» с Дэвидом Лашапелем, скандальным фотографом и режиссером, который тогда был на пике популярности. В клипе мы играем в вольере, а подростки устраивают бунт в тюрьме. На съемках Дэвид настоял, чтобы я играл без футболки, и постоянно велел своим помощникам поливать меня маслом. Когда я объяснил им, что не хочу, чтобы меня поливали маслом, потому что от этого палочки становятся скользкими и мне трудно играть, он расстроился и намазал меня сам.

Потом мы наконец-то отправились на гастроли. В каждом турне Blink-182 я устраивал «барабанное шоу»: я играл соло, а техники устраивали какое-нибудь безумие на сцене. В первый раз была движущаяся платформа, которая загоралась вокруг меня. Во второй я сидел в клетке, которая взмывала в воздух и переворачивалась вверх ногами, – старый добрый трюк Бадди Рича. В третий раз мою ударную установку подвесили на тросах, и я вращался и переворачивался в обоих направлениях.

Я говорил своему технику Дэниэлу: «Придумай, что я буду делать в этом году», – и он устраивал барабанное шоу. Перед началом гастролей у нас был один репетиционный день, когда я приходил и мы с техниками прогоняли эту часть выступления. Иногда на такой технической репетиции конструкция застревала посреди барабанного соло, и я так и оставался висеть вверх ногами. Я кричал: «Снимите меня отсюда, черт побери!»

«Подожди, Трэвис, у нас проблема».

«Это я вижу! Снимите меня, на хрен, пожалуйста!»

В конце концов меня снимали. За день до начала турне я всегда около трех часов разбирался в устройстве конструкции, которую придумал Дэниэл, исправлял неполадки, думал, что именно буду играть во время барабанного соло, и напоминал людям, чтобы в случае чрезвычайной ситуации они не оставляли меня висеть там вверх ногами. Перед барабанным шоу я каждый раз произносил молитву. У меня был такой же распорядок, как и когда я садился в самолет. Я начинал со слов «Мама, это тебе», произносил молитву, а потом закрывал глаза. С закрытыми глазами я видел яркую горизонтальную линию – значит, всё будет хорошо.

Были случаи, когда команда говорила мне перед концертом: «Сегодня было странное ограничение веса – мы не будем поднимать тебя настолько высоко». Погодите – что значит странное? Почему мы тогда вообще собираемся это делать?

Я всегда волновался, когда мы ездили в Европу, потому что мы не знали площадок так же хорошо, как в Штатах, и было сложнее понять, где безопасно устраивать такое шоу. Марк или Том всегда меня подбадривали: «Чувак, это лучшая часть концерта. Не сомневайся. Просто иди и отожги». Как только я вливался в процесс, мне становилось весело, потому что это был мой шанс показать себя на концерте.

Роберт Смит из группы The Cure спел с нами песню «All of This» на безымянном альбоме. А мы сделали кавер на песню The Cure «A Letter to Elise» на шоу «Икона MTV» про группу The Cure. Когда мы играли в Англии на стадионе «Уэмбли», Роберт Смит вышел с нами на сцену и исполнил эти две песни. У него была и прическа, и весь сценический образ. Все были в полном восторге.

Когда мы ушли со сцены, с меня градом капал пот; я играю на сцене без футболки, потому что ужасно потею. И тут я почувствовал, как кто-то массирует мне спину. Я оглянулся через плечо и увидел Роберта Смита. Черт, это было очень неловко. Я весь мокрый от пота, а он растирает мне спину – в этой ситуации я почувствовал себя очень странно. Наш гастрольный менеджер Гас Брандт увидел, что происходит, и каким-то образом отвлек его, так что массаж длился всего пару минут. Всё это было довольно забавно. Он по-прежнему один из моих героев.

Мы полетели на Ближний Восток сыграть пару концертов для вооруженных сил США. Так мы стали еще ближе и превратились в нечто большее, чем мы сами. Шэнна тогда была беременна, и мне было тяжело: я не только уезжал в другую страну, но еще и отправился в зону боевых действий. Один концерт мы давали на военно-морской базе в Бахрейне, островном государстве рядом с Саудовской Аравией. Температура поднялась до 48 градусов, из-за чего сыр, который одну минуту несли на подносе с закусками из здания с кондиционером в палатку с кондиционером, нашу гримерку, плавился и пузырился.

Еще один концерт мы играли на американском авианосце «Нимиц» в Оманском заливе: чтобы туда попасть, мы совершили трудный перелет на большом военном вертолете с открытой задней частью. Я, тупой осел, умудрился протащить травку в Бахрейн и на сам авианосец. В Бахрейне очень строгие законы: за хранение могут казнить. В страну запрещено ввозить порнографию, но я привык курить травку настолько открыто, что даже не догадывался о последствиях. Я был настоящим наркоманом: я засунул пакетик в бутылочку от шампуня и думал, что, если они его найдут, просто ударят меня по руке. Эстеван пришел пофотографировать[39], и, когда они с Дэниэлом узнали, что я притащил травку на авианосец, они велели мне либо выкурить ее, либо выбросить. Естественно, я ее выкурил. Травки там достать больше было негде.

На «Нимице» не разрешалось употреблять алкоголь, но у капитана корабля в каюте имелась бутылка бренди на всякий случай. Мы с Марком и Томом убедили его, что этот «всякий случай» как раз настал, и он открыл ее для нас. Мы провели на авианосце двадцать четыре часа, и я не спал всю ночь, изучая корабль и знакомясь с моряками. Мне даже удалось с ними потренироваться. В лазарете мне предложили пройти процедуру, где тебе в вену вводят охлажденный физиологический раствор, чтобы снизить температуру тела. Я ее сделал, потому что мне было интересно, как это, но это то же самое, что и обычная капельница. Всё, что понижало температуру, было очень приятно.

Я всё время спрашивал, как мы доберемся обратно и причалит ли куда-нибудь «Нимиц», – наш гастрольный менеджер отвечал, что они думают над этим вопросом. Когда пришла пора возвращаться, нас посадили уже не на вертолет – а в небольшой транспортный самолет, что было еще страшнее[40]. Взлетная полоса у такого самолета короткая, и они практически катапультируют его в воздух с помощью большого крюка, чтобы он летел по инерции. С потолка самолета капала какая-то жидкость, и перед взлетом кабина начала наполняться паром. Я поехал туда для того, чтобы помочь нашим морякам, поэтому сделал всё, что должен был, но мне было ужасно страшно, и я трясся на своем сиденье в ожидании взлета. Я закрыл глаза – всё равно из-за пара было ничего не видно, – стал всматриваться в свою воображаемую горизонтальную линию и ждал, когда всё закончится. Всё произошло невероятно быстро, и я никак не мог контролировать ситуацию.

Вскоре после приземления мы сели на другой самолет и отправились выступать перед военными в Кувейте. В какой-то момент во время этого перелета экипаж получил ракетное предупреждение и резко снизил высоту на тысячи метров. Всё это было так отрывочно – я и так боялся летать, а это были и вовсе самые страшные перелеты в моей жизни. На обратном пути с Ближнего Востока нам то и дело отказывали в полетах: мы были перегружены топливом и оборудованием, из-за того, что над некоторыми странами запрещено летать, мы не могли их пересечь, а потом в Англии отключилось электричество, и аэропорты стали неисправны. Я решил вернуться домой один, потому что не хотел сидеть и ждать, пока военные определятся с моим маршрутом, и оставлять беременную Шэнну надолго одну. Мы с Дэниэлом покинули военных и добирались до Лос-Анджелеса коммерческими рейсами. Мы совершили шесть стыковочных рейсов и вернулись домой за сорок восемь часов (дорога должна была занять в два раза меньше времени). Я приехал в Лос-Анджелес всего за пару часов до Марка и Тома, но это стоило того, чтобы вернуться домой к Шэнне. Я так хотел увидеться с матерью моего еще не рожденного ребенка, которого мы зачали, так и не дойдя до спальни, – мы занимались сексом на лестнице. В армии я познакомился с парнями, которые ни разу не видели своих детей, потому что служат за границей, и мне особенно хотелось побольше присутствовать в жизни ребенка. Вся эта поездка заставила меня задуматься о своем отце и том, что он очень храбрый, потому что служил в армии. Я очень уважаю американских военных.

Blink-182 поехали на гастроли с No Doubt и Cypress Hill: смесь получилась огненная. Мы с Гвен Стефани вместе курили травку. Иногда мы останавливались в одном и том же отеле и виделись на афтепати в вестибюле; я говорил ей, что мы идем наверх покурить, и она шла с нами. Как-то раз нам попался классный охранник, который показал нам место, где можно покурить. Мы с ней курили, и в какой-то момент я подумал: о да! Я был очень взволнован и думал о том, как было бы здорово, если бы ее охрана или моя охрана не пришла за нами и просто про нас забыла. Она была такая классная.

Мы просто болтали. Я уже не чувствовал себя тем парнем, который ходил на ее концерты в «Спэнки», и не рассказал ей о том, как фанател от нее тогда и как был рад, что она попросила у меня зажигалку. Это была настоящая проверка моих отношений с Шэнной: я не хотел ей изменять, несмотря на то что Гвен была девушкой моей мечты. (Не то чтобы Гвен собиралась со мной встречаться, но всё же.) Мне было просто классно в ее компании после того, как я весь день провел с парнями. А потом в какой-то момент с нами на гастроли поехала Шэнна, а с Гвен поехал ее старик, и наши сеансы курения подошли к концу. Я подумал: не-е-е-е-ет! Ну ладно.

Cypress Hill должны были уехать еще до окончания турне – у них были запланированы другие выступления. В последний день перед их отъездом я пришел к ним в гримерку и сказал, как мне понравилось с ними гастролировать. «Это было словно глоток свежего воздуха – вы, ребята, невероятные».

Би-Риал говорит: «Сегодня наш последний день, и мы уезжаем во время вашего выступления, поэтому давайте покурим сейчас».

Я схватил Тома, хотя он редко курил травку, и сказал: «Давай, Том, не боись, пойдем покурим с нами». Так вот, мы с Томом и Лил Крисом покурили с группой Cypress Hill: пару косяков, пару бонгов, неважно. Даже в период, когда я курил больше всего, я никогда не употреблял прямо перед концертом. Всегда расслаблялся только после шоу. Минут через пятнадцать блинки вышли на сцену. Мы всегда выступали в бешеном ритме, а этот концерт словно происходил в замедленном режиме. Мои руки двигались, но мне казалось, что я где-то не здесь. Было такое ощущение, что мы плаваем по сцене, а не играем на инструментах.

В какой-то момент Том повернулся ко мне и сказал: «Я хочу домой». Я был с ним полностью согласен. Мне хотелось уползти за кулисы, чтобы никто не заметил, и просто поехать домой. Концерт казался бесконечным: по ощущениям я пробыл на сцене часа четыре. Том был так обкурен, что даже не мог отмачивать с Марком шуточки между песнями.

В конце концов Марк сказал: «Вы что, ребята, под кайфом?» Кажется, он сказал это прямо в микрофон. Мы были совсем не в форме для сцены и еле-еле справлялись. Но что поделать, если ребята из Cypress Hill уезжают, кроме как попрощаться с ними как следует?

Дома после гастролей мы с Лил Крисом как-то ехали на моем «Эскалейде», курили травку, и нас остановил коп. Мы выбросили косяки, но машина провоняла травкой, поэтому коп арестовал нас и посадил на заднее сиденье полицейской машины. Он обыскал мою машину и нашел пакет травки. Нас он отпустил, а пакет оставил себе. Точно не знаю, отнесся ли он к нам снисходительно из-за меня или просто хотел забрать мою травку. Расстроен я был как раз из-за пакета: как только я вышел из полицейской машины, мне сразу захотелось покурить.

РОБ АСТОН (вокалист, Transplants)

Когда Трэвис жил в Короне, я приезжал к нему потусоваться. Я тогда еще ездил на своем старом зеленом «Линкольне-Континентале» компании «Форд». А у него в семье были исключительно «Шевроле» и «Кадиллаки», поэтому его отец не разрешал мне парковать на подъездной дорожке «Континенталь». Приходилось парковаться на улице у соседнего дома.

Что бы ни случилось, Трэвис всегда меня прикроет. Мне приходилось занимать у него деньги, чего я терпеть не могу, но он всегда меня выручает. А я всегда возвращаю, даже если это занимает больше времени, чем мне хотелось бы, – ненавижу быть кому-то должным. Не хочу чувствовать себя обузой. Сейчас у меня нет машины – только мотоцикл. Если мне понадобится машина, он скажет: «Бери «Эскалейд», даже если я не попрошу. Ящики с фирменными товарами группы не получится возить на мотоцикле. Много раз Трэвис говорил: «Просто приходи и бери одну из машин – на столько, на сколько нужно». Я никогда этого не делаю, потому что живу не в лучшем районе и не хочу, чтобы с его вещами что-то случилось. Я очень благодарен ему за всё, что он для меня сделал, – он самый щедрый человек в мире.

Он не считает себя рок-звездой или знаменитостью – он просто Трэвис.

В Короне к нам по-прежнему приставали люди, так что зная, что буду скучать по невероятному бассейну, я всё равно сказал: к черту всё. Папа с Мэри остались жить в том доме и присматривать за ним, а я переехал к Шэнне в Лос-Анджелес. Теперь мы проводили больше времени с ее дочерью Атианой, которой уже исполнилось четыре. Она пряталась за углами и называла меня Слэвисом. Это было очень мило. Мне нравились дети. Я присматривал за своим племянником Брандтом, когда сам был подростком: мы с ним были очень близки. И я много общался с Атианой. Поэтому я знал, что, когда у меня будут дети, всё будет замечательно. И я оказался прав. 9 октября 2003 года родился мой сын Лэндон, и я подумал, что могу вообще больше не работать, всё время сидеть дома и быть счастливым, потому что я его очень люблю. В роддоме я ложился в постель к Шэнне, обнимал его и смотрел на него часами[41]. Я слушал песню «Your Song» Элтона Джона, когда укачивал его на руках. Я ужасно боялся, что с Лэндоном что-нибудь случится, если меня не будет рядом: я всё время ложился на подушку прямо напротив него, чтобы чувствовать, как он дышит. У Лэндона были такие же глаза, как у меня: когда я на него смотрел, мне казалось, что это уменьшенная копия меня[42].

Напоминаю, я тогда еще был наркоманом. Пока Шэнна лежала в роддоме, ей давали перкосет, потому что она только что перенесла операцию. Он служил ей обезболивающим, но она делилась им со мной – от него немного другой кайф, чем от викодина. Я говорил: «Скажи медсестре, что уронила таблетку на пол».

Мы стали искать дом побольше; я продал собственность в Короне, и мне хватало денег, чтобы купить дом в закрытом коттеджном поселке Бель-Эйр Крэст. Я сказал: «Здесь я хочу вырастить своего ребенка». Так вот, я купил новенький дом площадью четыреста шестьдесят квадратных метров: для того поселка он был даже маленьким, а для нас очень большим. Мы переехали примерно за месяц до Рождества, а потом в рождественское утро у нас случился первый ливень. Когда мы проснулись, в доме было сантиметра два с половиной воды.

Мне пришлось потрудиться, чтобы убедиться, что всё в порядке и нигде нет плесени, потому что кто-то установил на дом плохую крышу. Я по-прежнему бегал кроссы и заметил один особняк, нижний этаж которого представлял собой гараж на пятнадцать машин. Как-то раз я проходил мимо, а там были рабочие. Я спросил, продается ли этот дом, и один из них сказал: «Ага, только он дорогой».

«Сколько стоит?»

«Семь-восемь миллионов долларов». Еще он сказал мне, когда они закончат работу, и у меня в голове завращались шестеренки. Это был дом моей мечты. В следующие несколько месяцев я стал работать еще больше, записывался в студии со всеми, кто меня просил, а всё остальное время посвятил развитию магазина «Famous».

Папа всё время говорил мне, что дом в Короне слишком большой для них с Мэри, а электричество и содержание дома обходятся нам в целое состояние. Как-то я сказал ему: «Пап, а что, если я продам дом в Короне, продам дом в Бель-Эйре, куплю нам дом в Бель-Эйре, а вам с Мэри местечко в Лейк-Элсиноре?»[43].

«Конечно, если хочешь, приятель».

Так мы и сделали. Я заставил ребят, которые строили мой дом в Бель-Эйре, починить крышу и другие неисправности, а потом продал этот дом, и мы переехали в большой дом в Бель-Эйре.

РЭНДИ БАРКЕР (отец)

Как-то раз Трэвис приехал к нам в гости. Он говорит: «Пап, у меня новая татуировка», – и показал мне слово «приятель» у себя на плече. Мы всегда так друг друга называли с тех пор, как он научился говорить. Чтобы показать ему свою поддержку, я тоже решил сделать такую татуировку.

Я пошел на склад «Famous» и взял стикеры – мы собирались их расклеить. Я пошел к татуировщику Франко, другу Трэвиса, и показал ему логотип «Famous» на стикерах. Я говорю: «Сделай мне вот эту здесь, а вот эту на руке».

Он говорит: «Сделаю всё, что скажешь». И он набил мне букву «F» из «Famous» на левой руке.

Я говорю: «Ладно, Франко, это первые и последние татуировки, которые ты мне делаешь. Мне всё равно, что говорят другие, мне больно».

Когда я показал татуировки Трэвису, я сказал: «Гляди, приятель, у меня татуировка».

Он говорит: «Папа, это наклейка».

Я говорю: «Нет, не наклейка. Это татуировка». Он был очень взволнован, потому что я наконец-то сделал татуировку.

Я очень горжусь Трэвисом. Я никогда не мечтал, что он станет по-настоящему знаменитым. Я знал парней, которые играли в группах, но они никогда не доходили дальше первой базы. То, чего ему удалось достичь, поражает меня.

Чем старше становился папа, тем больше я о нем беспокоился. Он по-прежнему всюду ездил на своем «Харлее», и я боялся, что он попадет в серьезную аварию. Когда он нас навещал, ему приходилось проезжать по 160 км в одну сторону. Я сказал ему: «Приятель, я люблю тебя, но мне нужно, чтобы ты перестал ездить на мотоцикле».

«Ни за что на свете я не избавлюсь от своего мотоцикла».

«А что, если я куплю тебе что-то взамен?»

«Нет ничего, на что его можно заменить. Я люблю свой мотоцикл».

Я связался с организаторами телепередачи «Верни долг», где участник дарит машину тому, кто помогал ему всю жизнь. Я говорю: «Я хочу вернуть долг своему отцу за то, что он всю жизнь обо мне заботился. И я хочу, чтобы он перестал ездить на гребаном «Харлее». Мы договорились купить ему «Корвет».

В день съемок он приехал к нам, и я попросил его сходить разобраться с доставкой. Он выходит из дома, а прямо перед ним отгружают новенький «Корвет» модели следующего года, кастомизированный, серебристо-черный, просто улет. Он говорит: «Ребята, вы доставили не ту машину, черт побери. Трэвис не ездит на «Корветах»».

Они говорят: «Нет, сэр, адрес правильный».

Я выхожу и говорю ему, что дарю ему этот «Корвет» за то, что он всегда был ко мне добр и заботился обо мне всю мою жизнь. Еще я попросил его отдать мне свой мотоцикл и пообещать больше никогда на нем не ездить. Он разрыдался и отдал мне мотоцикл. Я его продал, и с тех пор папа ездит на «Корвете»[44].

Я нечасто бывал дома и не задерживался там надолго: Blink-182 постоянно гастролировали. В одном турне мы полетели в Австралию. На следующий день после перелета мы выписывались из отеля в Мельбурне, и я спешил сесть в автобус. Со мной были Лил Крис и наш охранник по имени Джейк. Обычно Джейк помогал нам с багажом, потому что он такой мускулистый парень весом за 130 кило. Но почему-то на этот раз нам с Крисом досталась большая часть багажа. У меня на спине висела куча сумок, и я потерял равновесие. Я споткнулся на тротуаре в паре метров от автобуса – тротуар был неровный – и приземлился прямо на правую ногу. Я услышал ужасный хруст и ощутил сильную вспышку боли.

Гас, наш гастрольный менеджер, сказал: «Чувак, просто походи, погоняй кровь». Я стал хромать по парковке – турне еще даже не началось, и я не хотел подводить ребят.

Но Крис увидел, что у меня всё неважно. Он спросил: «Ты в порядке, парень?» – «Чувак, я даже ходить не могу, черт побери».

Мы сняли ботинок и увидели, что нога у меня сине-черная. В тот вечер я отыграл концерт: Дэниел поставил мне педаль от двойной бас-бочки, чтобы я играл левой ногой. На следующий день мы отправились в путь, но ноге лучше не стало. Через пару дней я полетел домой в Штаты показать ее врачу (и увидеться с Лэндоном): в той части Австралии, где мы были, не было аппаратов МРТ, только рентген, и к тому же мой хирург-ортопед доктор Феркель очень хотел позаботиться обо мне сам. Оказалось, нога сломалась пополам. Она сломалась в семи или восьми местах, и все сухожилия и связки порвались. Такая травма называется переломом Лисфранка: она случается у многих футболистов, а еще ее получали участники рыцарских турниров, когда они еще проводились. Нужно было сделать операцию, а потом носить гипс несколько месяцев. Тогда-то я и подсел на обезболивающие. Нога так сильно болела, что из удовольствия и необходимости для полетов на самолете они превратились в зависимость.

Мне сделали операцию (у меня в ноге было три винта), наложили гипс, а потом я сел на самолет и полетел обратно в Австралию. Одну неделю выступлений мы отменили, а потом я гастролировал с группой два с половиной месяца прямо в гипсе. Меня выкатывали на сцену в инвалидном кресле, я запрыгивал на табурет и играл левой ногой, хотя ведущая у меня правая. (Так как я не пользуюсь двойной бас-бочкой, левой ногой я обычно играю только на хай-хэтах. Это всё равно что пытаться писать правой рукой, хотя я левша.) Я принимал болеутоляющие горстями, но, вспомнив, как мне было плохо, когда я сломал пальцы, не мог играть и просто болтался без дела по дому, я решил, что будет лучше, если я буду играть каждый день. И это было лучшее время в моей жизни. Я даже исполнял соло на ударных и так сильно потел, что гипс приходилось менять раз в неделю. Я всё время боролся, и мне казалось, что это круто.

Всем плевать, жги дальше.

Винты мне вынули[45], я поправился и сразу поехал в следующее турне с Blink-182, только с викодина не слез. У меня были приятели, которые поставляли мне его с улиц: я покупал большую банку за 600–1000 долларов, и ее хватало на пару месяцев, учитывая, что я принимал по восемь-десять таблеток в день.

После операции я потерял рассудок от морфина; у меня с собой был карманный нож, так что я начал резать себя без всякой причины. Я не хотел себя убивать, просто тело работало не так, как я от него хотел, и это вывело меня из равновесия. Мне было любопытно, что я ничего не чувствовал: я резал собственную плоть, но мне было не больно. Если бы было больно, то появился бы лишь новый повод принимать больше таблеток. Я находился в приятном оцепенении.