6. Барабаны, барабаны, барабаны

Если бы не барабаны, я бы не стал тем, кем стал. Всякий раз, когда что-то в моей жизни шло не так, я знал, что всё равно могу играть – ударная установка мне была дороже девушек. Игра на барабанах помогала мне сосредоточиться, проникнуться духом соперничества и держаться подальше от неприятностей. Кроме моей семьи, ничто в мире не делало меня таким счастливым, как барабаны. Я ощущал, что барабанные палочки – продолжение моих рук, которое я могу отложить, когда захочу.

Я не забываю, как сильно обожал Зверя, когда был маленьким. Он никогда не играл ничего сложного – он же тряпичная кукла! – зато на него всегда было интересно смотреть. Нет ничего хуже барабанщика, который выглядит так, как будто ненавидит свою работу. Когда я рос, мне никогда не нравилось смотреть на таких людей, даже если у них было великолепное техническое исполнение. Поэтому, начав играть в группах, я не хотел превратиться в одного из таких парней, как и не хотел быть тем, кто устраивает захватывающее шоу, а играть по-настоящему не умеет.

Одним из первых моих выступлений в качестве барабанщика был конкурс талантов в начальной школе, где я исполнял песню Нила Даймонда «Song Sung Blue». Я левша, а школьная ударная установка была для правшей. Мне сказали, что, если я хочу играть на барабанах, мне придется с этим смириться. Так я и сделал, и по-прежнему играю на установке для правшей: запрет только сыграл мне на руку, потому что теперь я практически амбидекстр.

Моим первым учителем по игре на ударных стал Эд Уилл, затем были Алан Картер и Бобби Домингес. Я многим им обязан. Они были прожженными джазистами, и им было неинтересно учить меня играть рок – мне пришлось самому это освоить в свободное время. Они начинали учить с азов вроде длительности нот, т. е. сколько времени нота звучит (однако при игре на барабанах ноты не бывают длительными, просто между ними больше пауза). Меня научили читать ноты, играть независимо и разбираться в джазовых и латиноамериканских аранжировках. Босса-нова была одним из первых стилей, который я научился играть на ударных. Вскоре я уже надирал всем задницы: меня отправляли на конкурсы по игре с листа, где нужно воспроизвести мелодию на одном-единственном барабане, и я выигрывал призы.

Еще учителя ставили мне записи Колтрейна и заставляли слушать ударные. Поначалу джаз казался мне однообразным, но чем больше я слушал, тем лучше различал стили игры разных барабанщиков.

Моим героем всех времен, после Зверя, стал Бадди Рич. Бадди был диким человеком – есть сумасшедшие бутлегерские записи, где он кричит на свою группу. Зато у него была отличная манера игры – чистейшая техника, – и он звучал великолепно и один, и с группой. Как правило, барабанщик имеет преимущество только в чем-то одном: если он хорошо звучит в группе, то сольные партии ему не даются. А если он хорош в соло, то ужасно звучит в группе, потому что либо переигрывает, либо не дополняет остальных музыкантов. Бадди был одарен и тем и другим и великолепно держался на сцене, так что его не просто слушали – на него всегда было интересно смотреть.

Еще один мой кумир – Джин Крупа, виртуоз и бэнд-лидер: это он играл на ударных в песне Бенни Гудмена «Sing, Sing, Sing». Затем Луи Беллсон, который играл со всеми звездами от Дюка Эллингтона до Эллы Фицджеральд и практически изобрел установку с двумя бас-бочками. И Элвин Джонс, который исполнял ударную партию в «A Love Supreme» Джона Колтрейна: у него был чистый, выдержанный стиль. Я люблю джаз, и он лег в основу моей игры. Я всегда говорю, что, когда уйду на пенсию, снова буду играть джаз.

Между тем, слушал я много разных стилей – причем только ту музыку, где мне нравилась ударная партия. Только повзрослев, я смог оценить музыку, где нет хорошей ударной партии, да и вообще ее слушать. Если барабанщик не вытворял ничего интересного и никак не выходил за рамки, я просто говорил: «Черт, эта группа – отстой».

Папа любил современный джаз – ему нравились Чик Кориа и бунтарская кантри-музыка, например Бак Оуэнс, Джонни Кэш и Вилли Нельсон. В машине он слушал только их. Мне нравилась такая бунтарская музыка, несмотря на то что ударные не были в центре внимания. Ударные партии в кантри выделяются скорее тем, что ты не играешь. Маме нравилась группа Police, и очень здорово, что я слушал их еще в детстве, потому что Стюард Коупленд – барабанщик со вкусом: у него классный стиль, напоминающий регги, и он отлично владеет хай-хэтом.

Когда я поступил в среднюю школу, то открыл для себя метал, и мне от него просто башню снесло. «Angel of Death» группы Slayer просто безжалостен, а Дейв Ломбардо в нем не щадит барабаны. King Diamond тоже оказал на меня большое влияние – у него всегда были замечательные барабанщики, такие как Микки Ди и Сноуи Шоу. Еще я слушал гоу-гоу-фанк и ударников вроде Зигабу, известного как Зигги Моделист, – восхитительный барабанщик из Meters. Я подыгрывал записям Зигабу и оценил его творчество. В группе Sly and the Family Stone главным барабанщиком был Грег Эррико, а в группе Джеймса Брауна играли такие фанковые барабанщики, как Клайд Стабблфилд, Джон «Джабо» Старкс, Клейтон Филлио и Мелвин Паркер.

Единственной группой, которую я не мог слушать, – была группа Rush. Нил Пирт – отличный барабанщик, но вокал Джедди Ли я не могу терпеть больше тридцати секунд. Пару песен я еще могу переварить, но хотел бы, чтобы Джедди не пел и я мог спокойно слушать Нила.

Я с религиозным рвением читал журнал «Модерн Драммер» («Современный барабанщик». – Прим. пер.): еще у них была серия видеокассет, и их я тоже смотрел. На видео разные барабанщики играли с группой и сольно. Эти записи привлекли мое внимание ко многим барабанщикам, которых я полюбил, но, когда я смотрел видео, особенно выделялись трое: мой герой Бадди Рич, Деннис Чемберс и Стив Гэдд.

У Денниса Чемберса были сумасшедшая скорость и взрывные удары. Из его интервью я узнал, что он не умел читать ноты и всё играл на слух. Он был одним из первых, кто начал делать кроссоверы с молниеносной скоростью – это когда барабанщик перекрещивает руки – и исполнял довольно яркие вещи. Он играл со многими группами, а в семидесятых и восьмидесятых много лет провел в Parliament-Funkadelic.

Стив Гэдд играл с Чиком Кореей и Стили Дэном. У него был самый жесткий и самый сумасшедший грув. И он включал в игру такие марширующие удары, что меня очень цепляло. Он никогда не играл миллион ударов в минуту – всё, что он выбирал, было подобрано с большим вкусом. Технику можно усовершенствовать, бесконечно упражняясь, но настоящее чувство приходит с годами работы в группе других музыкантов. Здесь нужны и техника, и чувство: они находятся в балансе. В детстве тебе могут нравиться парни с сумасшедшей техникой, потому что она впечатляет как физическая способность, но Стив Гэдд научил меня тому, что чувство не менее важно.

Перед выпуском из школы я немного занимался с барабанщиком по имени Бобби Рок. Он преподавал у себя дома в Лос-Анджелесе, раз в месяц меня к нему возила моя сестра Тамара. Бобби играл в разных группах с длинноволосыми парнями и был барабанщиком на замену в группе Kiss. Он учился в музыкальном колледже Беркли, и у него было классное видео под названием «Металоморфозы». Он убедил меня, что я на правильном пути, и напоминал о том, что мне предстоит создать свою собственную музыкальную палитру. «Ты играешь джаз и латину с детства, – говорил он. – Рок покажется тебе легким – закинь всё, что знаешь, в плавильный котел, и позволь ему создать твой собственный стиль».

Упражнения нужны до определенной поры – можно освоить все существующие в мире техники, но ты ведь не хочешь звучать как робот. Цель состоит в том, чтобы создать свой собственный стиль. Моя игра быстрая, жесткая и дикая, но, помимо этого, она основана на многих часах репетиций в марширующем оркестре и уроков джаза. Я вырос на латиноамериканских и афро-кубинских ритмах и по-прежнему пользуюсь этими знаниями сегодня[12].

Первая задача барабанщика – придумать свою партию. Цель состоит в том, чтобы сочинить интересную партию, которая хорошо дополнит песню[13]. И нужно любить играть свои партии, чтобы не стало скучно. А потом их нужно играть и каждый раз стараться изо всех сил. Если справишься и людям захочется барабанить руками по воздуху, когда они тебя слушают, значит, ты победил.

Если у тебя уходит пятьдесят дублей на запись партии, а потом ты не можешь исполнить ее вживую, ее стоит переделать. Сегодня барабанщику можно не очень стараться, и звукорежиссер просто исправит запись в программе «Про Тулз» – меня это просто бесит. Каждый альбом блинков до одноименного (который вышел в 2003 году) был записан на двухдюймовую пленку. Ничего нельзя было исправить – мне нужно было сыграть каждую песню идеально от начала до конца. Правда, с годами я стал меньше критиковать других барабанщиков. Если ты не тряпичная кукла и сам пишешь и исполняешь музыку, я это уважаю.

Главное, чего я хочу от других барабанщиков, – чтобы они отрывались. Чувак, ты же барабанщик – ты самый крутой в этой гребаной группе. Веди себя так, будто ты очень рад здесь быть, и дай мне повод на тебя посмотреть.

Что касается моей ударной установки, то в этом вопросе я всегда был минималистом. Я не пользуюсь двойной бас-бочкой. У меня один том-том, один флор-том, малый барабан и бас-бочка. (И иногда дополнительный малый барабан.) В некотором смысле это ограничивает мои возможности, но я всегда хотел добиваться большего, имея как можно меньше: играть на небольшой установке как можно круче. И, когда я только начинал, я всегда сам устанавливал барабаны. Мне не хотелось таскать с собой в клуб огромный чемодан. Я хотел ставить небольшую установку, не волноваться об этом и наслаждаться игрой.

ДЭНИЕЛ ДЖЕНСЕН (техник по ударным)

Я начал помогать Трэву с барабанами, когда он играл в Aquabats, и остался с ним, когда он перешел в Blink-182. Несколько лет спустя я начал ездить с ним на гастроли в качестве техника – я был с ним дольше его жен, менеджеров и звукозаписывающих компаний. Забавно, но это правда. Мы побывали во всех уголках планеты, и, где бы мы ни были, везде мир вращается вокруг игровой доски.

Когда мы только познакомились, Трэвис играл на маленьких тугих барабанах с высоким звуком – и играл очень быстро. Из-за его манеры игры людям всегда казалось, что он по жизни шумный человек, а на самом деле он тихий, несколько закрытый парень. В Blink-182 у него никогда не было микрофона на сцене. Поэтому на концертах Марк или Том спрашивали у зала: «Эй, все хотят услышать, как говорит Трэвис?»

Толпа одобрительно кричала, и кто-нибудь подносил Трэвису микрофон, а тот говорил: «Привет». И люди просто с ума сходили. Они никогда не слышали, как он говорит, так что это всегда было здорово.

Он очень сосредоточенный человек. В жизни есть место удаче, но то, что у него есть, не свалилось на него с неба. Он определенно тот поросенок, который построил домик из кирпичей, а не из соломы. Когда он пришел в Blink-182, Марк с Томом шутили: «Наконец-то у нас в группе появился музыкант!»

У Трэвиса по-прежнему барабаны с высоким звуком – не таким высоким, как раньше, но более высоким, чем у большинства барабанщиков. Это пошло еще из марширующего оркестра: таким образом его игра словно прорезает общее звучание. Он часто играет сложные, быстрые партии, и на высоком звуке слышно, что у него получается гораздо лучше, чем на пониженном звуке, где это получилось бы мягко и неряшливо.

У нас довольно простая установка по сравнению с инструментами многих других барабанщиков. Трэвис не устанавливает инструменты, которыми не пользуется. Для концерта с диджеем мы обычно берем барабаны поменьше. Для большого рок-концерта – побольше, но установка та же самая. Для Трэвиса не существует желтого света: либо красный, либо зеленый, – и всегда, когда он работает, он выкладывается на 100 процентов.

Большинство барабанщиков устанавливают свои барабаны под наклоном к себе – так легче по ним бить. Но я всегда ставлю их ровно, вероятно, потому, что привык так играть за многие годы в оркестре[14]. Есть еще несколько барабанщиков, которые так делают, – Стюарт Коупленд ставит их почти ровно. Микки Ди ставит ровно. Майк Бордин, который играл с Faith No More и Оззи Осборном, тоже ставит ровно. Но у нас маленький клуб. Когда ребята становятся постарше, они начинают наклонять барабаны, чтобы не делать лишнюю работу. Когда я играю на чужой установке, наклоненные барабаны оказываются очень удобны, и я понимаю, почему люди так делают.

Тарелки у меня чертовски высоко – когда другие садятся за мой инструмент, то спрашивают, как я вообще до них достаю. Первым делом они наклоняют барабаны и опускают тарелки. То, как я устанавливаю инструменты, усложняет мне игру, но я всегда так делаю. Мне странно, когда я что-то меняю, как будто я еду на «Форде» вместо «Шевроле».

Я знаю, что делаю то, чего не должен делать, когда играю: размахиваю руками, бью в барабаны слишком сильно, и правильнее по технике было бы держать палочки пониже. Конечно, я мог бы сесть за инструмент и играть как самый техничный в мире монстр. Но вам скоро стало бы скучно, как и мне. Я играю так, как играю, потому что это сложнее, интереснее и, что самое главное, веселее.

Я уже так давно играю, что запястья у меня очень громко хрустят. Перед выступлениями я обычно немного разминаюсь и разогреваюсь часа полтора. Полчаса я играю на тренировочном пэде, чтобы почувствовать себя свободно, а потом еще целый час либо на пэде, либо на обычной установке. После этого я выхожу на сцену и отыгрываю концерт, так что всего я играю три часа. Как только начинается шоу, я попадаю в другой мир. Я отключаюсь и не думаю: я просто играю на барабанах. Если я начну думать – о барабанах или о чем-то еще, – то не смогу быть в моменте и, вероятно, сыграю не очень хорошо.

Для меня нет ничего необычного в том, чтобы уйти со сцены и увидеть на руках кровь, особенно спустя неделю или пару недель гастролей. Я мог бы сразу забинтовывать руки, но мне всегда нужно ускоряться. Раньше я закрывал раны суперклеем, а теперь друзья дают мне хирургический клей. Это всего лишь часть работы, и я не люблю жаловаться. Как я всегда говорю: всем плевать, жги дальше.

Особенно это верно для игры на барабанах. Я с нетерпением жду долгих поездок на автобусе в турне, потому что знаю, что смогу играть без перерывов. От моего дома до Сан-Франциско семь часов дороги? Отлично, это значит, что у меня много времени позаниматься. Я часами сижу за пэдом с метрономом. Иногда я делаю тренировки на скорость: когда я так делаю, добавляю себе еще пять ударов в минуту[15]. Сейчас, когда я пробую дойти до 250, я начинаю отставать через сорок пять секунд, поэтому не двигаюсь дальше, пока не смогу выполнять упражнение в течение минуты. Как только я заканчиваю работу с метрономом, я начинаю играть в два раза быстрее.

Так я развиваю выносливость для игры с такими агрессивными группами, как Transplants, у которых во многих песнях 210–220 битов в минуту. Многие барабанщики выходят из себя, когда им приходится играть под звуки специальной записи с компьютеризированным метрономом. Но я занимался с метрономом с детства, поэтому он мне всегда нравился. Я говорю другим барабанщикам, что они должны подружиться с метрономом.

Подростком я часами играл под разные записи, а это не так уж отличается от игры под метроном. Я учился играть под записи Van Halen, King Diamond, Run-D.M.C. или Beastie Boys, а потом мои сестры включали, например, Дженет Джексон или Мадонну. Я многому научился, играя под все эти альбомы, даже те, в записи которых не участвовали барабанщики.

Какой бы у тебя ни был инструмент, если любишь его, то не перестаешь учиться. Я часами торчу у себя в репетиционной комнате и именно там придумываю новый материал для будущих проектов. Или часами играю в сумасшедшем темпе, который мне, вероятно, никогда не понадобится, просто чтобы бросить себе вызов. Сейчас я заново учусь играть весь свой материал, используя левую руку в качестве ведущей вместо правой. Даже если я не буду постоянно пользоваться этим навыком, когда-нибудь он мне пригодится – и, поскольку я тренировался, мне будет легко. Если занимаешься боксом или скейтбордом, можно добиться большего, если ставить в позицию ведущей разные ноги. (Скейтеры называют противоположную позицию «гуфи».) Если научиться быть амбидекстром, или гуфи, при игре на барабанах – это может привести к чему-то новому, а развитие никогда не заканчивается.

Для того, кто любит свое дело, быть посредственным недостаточно. Не обязательно быть лучшим в мире, но нужно быть лучшей версией самого себя.