Глава шестая

Наступил две тысячи второй год, и шесть месяцев Muse закончились. Первые три месяца года отводились под сочинение и подготовку демо-версий для третьего альбома (в дневнике не отмечено никакой официальной концертной активности; их первый длительный перерыв в гастролях и записях за четыре года), Мэтт решил применить на практике свою идею, что переезды каждые шесть месяцев помогут поддержать творческий фонтан в рабочем состоянии. Лондонская квартира Мэтта, Дома и Тома была для них, по сути, складом вещей, в котором они иногда спали в те редкие дни, когда приезжали домой с гастролей; на этот раз им нужна была более спокойная и вдохновляющая обстановка, чтобы обеспечить свободный поток музыки.

Поначалу они собирались переехать в Сан-Диего, потом задумались о шестимесячном проживании чуть дальше на Западном побережье Америки, в Сан-Франциско. Они уже составили планы, обо всем договорились, начали переговоры по визам и уже были готовы ехать, но тут Том Кирк предложил не менее кардинальную смену обстановки, но намного ближе к дому. Он обнаружил, что усадьба в Брайтоне, которой когда-то пользовался Уинстон Черчилль в качестве летней дачи и жилья для множества собак, сдается в аренду. Группе понравилась эта идея во многих отношениях: усадьба была у моря, где они чувствовали себя как дома; Крис мог периодически ездить в Тинмут, чтобы бывать со все растущей семьей[97]; Брайтон достаточно близко к Лондону, чтобы они могли возить туда всю свою аппаратуру и репетировать с полной концертной расстановкой; наконец, там был тот самый исторический дух, притягивавший группу, которая вдохновлялась звездами классической музыки XVIII века и записывалась на старой барже для вечеринок Чарли Чаплина.

Дом был прекрасен. Наклонные газоны постепенно спускались от зимнего сада к бадминтонной площадке, и все выглядело как настоящий особняк, а не старая псарня Черчилля. Так что группа сняла его на шесть месяцев и переехала туда – Мэтт, Дом и Том на постоянной основе, Крис периодически надолго приезжал в гости.

За шесть месяцев сравнительного покоя в Брайтоне перед их глазами прошло много перемен. Origin Of Symmetry в конце концов добрался до платинового статуса. Taste Media сумели разорвать контракт с Maverick и стали искать для Muse новый американский лейбл. Пока товарищи по группе тратили появившиеся у них деньги на быстрые машины и дорогие отпуски, Крис запланировал свадьбу со своей подругой Келли.

Они много времени тратили, обсуждая прошедшие годы гастролей и решая, что будут делать по-другому в будущем. Балы-маскарады сыграли свою роль и помогли группе и фанатам преодолеть смущение, но потом поклонники стали моложе, вечеринки больше и, по сути, превратились в автограф-сессии, так что они решили не устраивать их на будущих гастролях (кроме всего прочего, «происходили кое-какие вещи», которые помогли группе понять опасность «института» фанаток, и к Мэтту снова вернулись прежние чувства – для него не было ничего менее привлекательного, чем девушка, которая хочет с ним переспать только из-за того, какой он на сцене). Они решили, что, хотя работа с двумя продюсерами на Origin оказалась успешной, для третьего альбома они найдут одного продюсера, чтобы подборка песен оказалась более связной. А еще они вспомнили выступление в «Доклендс-Арене»; группа была в восторге от того, что отыграла такой большой концерт, но ей было жаль фанатов в задних рядах, которым ничего не было видно из-за маленьких экранов и минимального светового шоу. Если им доведется снова играть такие большие шоу, решили они, то нужны большие экраны, крутые эффекты, настоящее стадионное шоу. Им нужно устраивать спектакль.

В первые месяцы 2002 года ребята играли в бадминтон на морозе, джемовали и заново сдружились как «просто» люди, а не приятели по гастрольному автобусу, и в тот период появился кое-какой новый материал. За восемь месяцев после того, как Мэтт познакомился в Римини с той самой «особенной» девушкой – студенткой-психиатром по имени Гайя Поллони, – у них завязалось общение, и они начали по-настоящему встречаться. Доминик нашел себе девушку из Пенсильвании, а Крис женился, так что новый материал оказался более позитивным и «долюбленным». В первой половине 2002 года они записали в брайтонской усадьбе демо-версии восьми или девяти песен; одни напоминали ABBA, другие были помрачнее, но большинство из них начали жизнь как откровенные любовные песни, настроение группы в целом кардинально изменилось. Если запись Origin Of Symmetry проходила в зловещей тени недавнего расставания Мэтта, то третий альбом (поначалу) купался в лучах спокойствия и радости.

Впрочем, даже счастливые песни Muse, конечно, не были похожи, скажем, на Supergrass. Впервые получив возможность спокойно записать демо-версии, Muse стали экспериментировать с каждым новым треком, и многие песни значительно поменялись в течение 2002 года – группа искала разные способы их исполнить. Из тех песен, над которыми они работали в Брайтоне, Butterflies And Hurricanes, которую стали играть на гастролях 2001 года в инструментальном виде, приняла собственную, постоянно меняющуюся форму – Мэтт начал работать над ней за роялем «Steinway», засев в фортепианной комнате гостиницы в турне Origin на несколько часов и наращивая ноты над простым двухнотным парадидлом до тех пор, пока не обнаружил, что играет мощные пятинотные аккорды, которые звучат словно подбирающиеся грозовые тучи. Потребовалось несколько месяцев эволюции и сырых концертных исполнений в инструментальной форме, прежде чем песня превратилась в помп-рокового левиафана, которым всегда должна была стать, а в это время четкую форму уже стали принимать другие, более свежие композиции.

Рифф, вдохновленный System Of A Down и поначалу названный New D или De-Tuned Riff, начал свою жизнь на фортепиано в Брайтоне и присоединился к ряду инструментальных пьес Muse, которые благодаря постепенной концертной работе превратились в знаменитые на весь мир классические песни: из него вырос Stockholm Syndrome. Яростный поп-металлический шум в духе In Your World с рабочими названиями Action Faust и TSP (в конце концов остановились на The Small Print) вышел на первый план; он словно пересказывал миф о Роберте Джонсоне и перекрестке[98] от лица дьявола: «Sell, I’ll sell your memories/For ?15 a year/But just the good days… And be my slave to the grave/I’m a priest God never paid»[99].

Еще одна песня, которую начали сочинять еще до 11 сентября, но которая словно предсказала общие чувства о катастрофе своими трескучими, зловещими фортепианными аккордами и апокалиптическим текстом, называлась Emergency. В конце концов ее переименовали в Apocalypse Please; группа знала, что песня будет эффектной – в том числе благодаря завывающему припеву «This is the end of the world!»[100] – но тогда еще не решила, как ее лучше всего аранжировать. Но одна песня буквально мчалась к завершению, обгоняя всех: веселая поп-конфетка с грувом в стиле диско, перемешанного с напыщенным фанк-металом, под названием I Want You Now, несомненно, посвященная новой девушке Мэтта. Она началась с гитарного прохода, который Мэтт играл на саундчеках в турне Origin; потом этот проход «отдали» на бас-гитару, и появилась мелодия. Через несколько месяцев в ходе разговоров Мэтта со своей девушкой о ее учебе появилось название Hysteria; истерия – это устаревший психоаналитический термин, которым называли состояние сексуальной неудовлетворенности у женщин, которое снималось массажем гениталий, вплоть до «истерических пароксизмов». Тогда это была замечательная новая поп-песня, потенциальный будущий сингл и первая новая композиция, вошедшая в концертный сет; лишь через восемнадцать месяцев она превратилась в самую хулиганскую в истории рока отсылку к женскому оргазму.

* * *

Прошло три месяца сочинения и демо-записей – они отвлеклись лишь 3 марта, чтобы исполнить Plug In Baby на ирландском шоу Meteor Music Awards в Дублине, – и Muse уже не терпелось снова поехать на гастроли. Они не планировали записывать никаких новых песен до Рождества, так что воспользовались этой возможностью, чтобы съездить в короткие гастроли по Европе, «окучив» те места, куда не удалось добраться в прошлом году, и воспользоваться более престижными местами, которые им давали на летних фестивалях. Группа сделала лишь две небольших паузы – сначала посетили «Сомиллс», чтобы записать In Your World и Dead Star с продюсером Джоном Корнфилдом для сингла с двумя сторонами «A» (он вышел в июне), а потом Мэтт отравился, поев каких-то сомнительных устриц, и несколько дней перед турне его постоянно рвало. В апреле они выступили в таких городах, как Афины, Стамбул, Хельсинки, Порту и Лиссабон, обкатав вживую Hysteria; впервые ее исполнили на концерте в Осло 10 апреля, и она осталась в сет-листах до конца года. А еще это стало возможностью насладиться восхищением тех регионов, которые раньше были обделены концертами Muse.

После апрельского тура они приехали на студию BBC «Риверсайд» в Хаммерсмите, чтобы исполнить кавер-версию стандарта Фрэнки Валли Can’t Take My Eyes Off You[101] для передачи ReCovered, вышедшей в эфир 3 мая, а потом началась серия из 24 фестивалей, длившаяся до самого конца августа. Несмотря на несколько «прохладных» месяцев, проведенных в Брайтоне, их сценический огонь никуда не делся. 5 мая они стали первой группой, собравшей аншлаг в Дублинском замке – когда-то он был тюрьмой, потом – официальной резиденцией вице-короля Англии, а сейчас превратился в концертный зал, который сняли для Heineken Green Energy Festival на майские праздники, – и Мэтт отпраздновал это событие, исполнив легендарные скольжения на коленях по скользкому полу и сымпровизировав несколько фортепианных пьес, а у Криса сломалась бас-гитара, и позже выяснилось, что ремонту она не подлежит.

Выступив на паре немецких фестивалей (Rock Am Ring в Нюрбурге и Rock Im Park в Нюрнберге) и на голландском Pink Pop, 26 мая Muse вернулись в Россию, чтобы выступить на Фестивале каскадеров в московском спорткомплексе «Крылатское»; эту поездку Мэтт очень подробно описал в статье, написанной для The Guardian позже в том же году. Muse довелось выступать на фестивалях с очень причудливыми названиями – Insolent («Наглый»), Bizarre («Странный»), Two Days A Week («Два дня в неделю») в Австрии, – но ни один из них не был настолько до странности подходящим для группы. На Фестивале каскадеров главные безумцы Москвы выполняли самые невероятные трюки: прыгали в реки, гонялись на грузовиках и тракторах по гаревым трекам, ездили на мотоциклах внутри сферических металлических клеток. Muse была единственной выступавшей группой, и, чтобы отпраздновать общее сумасшествие, они устроили премьеру трех совершенно новых песен в дополнение к Hysteria: The Small Print, Apocalypse Please и инструментал Stockholm Syndrome. Эти самодовольные, мощные песни сделали сет-лист крепче и слаженнее и вытеснили старый материал – Showbiz, Megalomania, Cave, Agitated; затянутость и хвастливость уступили место точности и напряженной помпезности, и сет Muse сделал очередной шаг к тому, чтобы звучать как 90-минутный набор мастерских рок-хитов.

Если говорить не только о концерте, то второй приезд в Россию оказался не менее странным, чем сам фестиваль. Интервью с российским MTV провели не в блестящей современной студии, как в большинстве стран, а в какой-то каморке, подходящей скорее для бюджетного цифрового телеканала, а на пресс-конференции, проведенной в гостинице, Мэтту не пришлось, как он ожидал, отвечать на вопросы о русских композиторах вроде Рахманинова и Чайковского или о том, как музыка Muse строит мост над зияющей пропастью между русской классикой и роком. Вместо этого их стали спрашивать о сходстве с Yes, Rush и Queen – прог-группами семидесятых, с творчеством которых Мэтт был в основном не знаком, но сравнение с которыми дало ему понять, что его считают великолепным рок-шоуменом. В конце концов, организаторы европейских фестивалей тогда считали большинство британских групп «скучными» и ставили их на более низкие места, чем Muse.

После Фестиваля каскадеров Muse тусовались в дрянных ночных клубах, где музыку регулярно останавливали и конферансье объявлял конкурсы для присутствующих, призом в которых служила водка. На следующий день они поехали на север, в Санкт-Петербург, и там все стало куда мрачнее: в день приезда какой-то милиционер наставил на Мэтта оружие за то, что он насвистывал на улице, а вечером они попросили своего российского гида отвести их в какой-нибудь более «андеграундный» клуб, чем те, в которых они побывали в Москве, и группу вместе с техниками привели к крепкой металлической двери бывшего атомного бункера. Огромный вышибала не хотел их пускать, но когда ему объяснили, что это знаменитая британская группа, дверь открылась, а потом закрылась за ними, и они оказались в грязном подвале, где за столами сидели героинщики и в открытую кололись, а по полу были разбросаны шприцы. Muse из вежливости выпили по рюмочке, а потом сбежали в стрип-бар, где недавно бывал Мэрилин Мэнсон.

Назавтра потрясенные Muse выступили перед тремя тысячами фанатов инди в Ленинградском дворце молодежи, больше всего напоминавшем школьный актовый зал; они добавили к сету инструментал Butterflies And Hurricanes и пятую новую песню, которая тогда называлась Get A Grip (в конце концов она получила название Fury). Мрачная, атмосферная, задумчивая инструментальная версия появилась на живых выступлениях еще в феврале 2000 года, но в полной версии продолжились антирелигиозные выпады Беллами: «And we’ll pray that there’s no God/To punish us and make a fuss»[102]. Вечеринка после шоу оказалась такой же странной и пугающей, как и героиновый клуб прошлой ночью: пятьдесят девушек стояли в очереди, чтобы попасть в гримерку Muse, и они буквально задавили группу собой. Одна девушка подарила Мэтту затейливую картину маслом – его портрет, на который она потратила пять месяцев тщательной работы. То было пугающее изображение голого, исхудавшего до костей Мэтта; на плечах у него сидели птицы, а к паху он прижимал бьющееся жилистое сердце. Мэтт, что естественно, перепугался, но, выйдя на пять минут на балкон гримерки подышать воздухом, он услышал снизу крики еще десяти девушек, выкликавших его имя. Когда Мэтту наконец удалось покинуть зал, он решил, что потерял картину где-то по пути, но, приехав в аэропорт, увидел, что Дом носит ее с собой и показывает незнакомым людям в зале ожидания.

* * *

В недели отдыха между летними фестивалями Muse были заняты работой над DVD с концертом в «Зените», который назвали Hullabaloo. Группа придумала идею DVD совместно с Taste Media и сказала своим менеджерам, что согласится его выпустить только при условии, что будет лично контролировать его содержание. Как и во всем, что связано с творчеством, группа твердо намеревалась контролировать то, что выходит с их логотипом на обложке, так что они принимали непосредственное участие в продакшне DVD, наблюдая буквально за всем, кроме разве что подсчета экземпляров, сошедших с фабричного конвейера. Мэтт настаивал, что звук должен быть записан в формате 5.1, потому что считал, что DVD станет стандартным форматом для выпуска музыки будущего, а сам релиз должен состоять из двух дисков: на первом будет 19 песен, собранных с двух концертов в «Зените», а на втором – документальный фильм о гастролях 2001 года, снятый Томом Кирком. А сопровождаться он будет выходом альбома на двух CD: первый диск – песни с разных синглов, ставшие саундтреком для документального фильма Тома Кирка, а второй – парижский концерт. Если же перемотать диск назад с первого трека, то можно найти скрытую дорожку: What’s He Building? Тома Уэйтса[103].

В процессе производства Muse практически каждый день приходили на монтаж, отбирая кадры, которые войдут в документальный фильм. Этим занимались только Мэтт, Дом, Крис и Том, держа записи «в семье», потому что опасались, что для любого стороннего монтажера некоторые кадры могут показаться слишком неприличными. На записях были и хорошие, и плохие стороны гастрольной жизни, но группу беспокоило, что Том мог запечатлеть на камеру слишком личные и интимные моменты, которые не стоит видеть широкой публике, так что документальным фильмом они занимались лично. Впрочем, даже законченный продукт был далеко не мирным: размытые изображения извивающихся тел, сцены разгрома инструментов и аппаратуры, страх и ненависть в гостиничных фойе, закулисные дружеские потасовки и совместная рыбалка в далеких краях. В общем, показали, конечно, не все до последнего прыщика, но кое-какие интересные шишки и синяки мы увидели.

Сам DVD по настоянию группы стал довольно передовым. На группу было направлено множество камер, снимавших самые разные крупные и дальние планы, так что в опциях DVD зрителю предоставили возможность на шести песнях следить, например, только за ртом или за микрофоном, а каждая песня была смонтирована режиссером Мэттом Аскемом в своем особом духе, и результаты напоминали скорее «живые» клипы, чем простые съемки с концерта. Группа настолько плотно работала над DVD и так настойчиво заставляла Аскема сделать все идеально, что в какой-то момент Аскем в шутку предложил Мэтту 500 фунтов, чтобы тот пролетел над концертом Jamiroquai в Вероне на открытом воздухе на своем парамоторе и заснял сверху зрителей, чтобы все казалось еще более невероятным.

Hullabaloo был предназначен для того, чтобы зритель ощутил себя прямо посреди концерта Muse, и это сработало идеально – даже для самого Мэтта. У него была такая плохая память, что он реально не помнил, что происходит на сцене, и ему приходилось щипать себя каждый раз, спускаясь с нее, так что просмотр законченного DVD стал для него опытом «не от мира сего», практически таким же реальным, как и само выступление.

Фотосессия для обложки Hullabaloo – едва освещенного кадра с тремя музыкантами, одетыми в белые костюмы шпрехшталмейстеров и держащими трости на фоне огромного синего воздушного шара (специально для нее Мэтт сделал особенно суровую шипастую прическу), – дала возможность для новых выходок. Забравшись в костюмерную лондонской студии, группа стала забавляться с разнообразными цирковыми костюмами, космическими шлемами и ботинками с «Юнион Джеком» на высоком каблуке в поисках идеального образа. Фотостудия была заполнена их воздушными шарами с конфетти, так что они сполна воспользовались возможностью по-настоящему с ними поиграть, балансируя на тростях, прогуливаясь по декорациям походкой Чарли Чаплина и разбрасывая конфетти; трое друзей никак не могли наиграться в костюмированный бал. День был веселым – пока Мэтт не отправился домой. На улице шел дождь, а Мэтт только что поругался с Гайей по телефону, так что торопился домой, чтобы помириться. По пути перед одним из светофоров вдруг решила перестроиться в правый ряд BMW 7 Series, а Мэтт ехал слишком быстро, чтобы вовремя затормозить, и врезался в нее сзади, так что половина его новенького, только что из шоурума Lotus Elise исчезла под другой машиной. BMW повреждений не получила, а вот Lotus Мэтта был разбит; впрочем, до мордобоя дело не дошло: ситуация тут же разрядилась, когда Мэтт выскочил из своей машины, одетый в белый костюм с цилиндром и сюртуком и вооруженный тростью. Водитель BMW едва живот не надорвал от хохота, записывая данные о страховке Мэтта.

Мэтт же смеялся всю дорогу в банк, чтобы купить себе новую машину с доходов от Hullabaloo; концертный альбом, вышедший в начале июля, поднялся на десятое место[104]. Релизу предшествовал сингл с двумя сторонами «A», Dead Star/In Your World, который вышел 17 июня – как обычно у Muse, на двух CD. На первом диске был зернистый черно-белый видеоклип Dead Star, снятый на переносную камеру Томом Кирком за 50 фунтов: группа исполняла песню в подвале брайтонского особняка. Еще туда попала песня Futurism, бонус-трек японского издания Origin Of Symmetry (ее не включили в английскую версию, потому она оказалась слишком сложна для исполнения вживую) и еще одно предупреждение о будущем обществе, где свободомыслие запрещается власти предержащими: «a future that won’t let you disagree»[105]. На втором диске был клип In Your World (концертное исполнение в «Зените») и кавер-версия на Can’t Take My Eyes Off You с передачи BBC ReCovered.

Сингл стал единственным на тот момент релизом Muse, в котором «основные» песни не были выпущены еще ни на одном альбоме; такой межальбомной тактикой любили пользоваться, например, The Smiths в восьмидесятых: заполняли промежутки между альбомами, выпуская отдельные синглы, которые позже выходили на отдельных компиляциях. Muse, впрочем, выпустили только один такой «промежуточный» сингл, и он занял в июне вполне респектабельное тринадцатое место.

Закончив работу над Hullabaloo, Muse поехали на свой следующий фестивальный ангажемент (Can’t Take My Eyes Off You заняла место Feeling Good в качестве иногда исполняемого единственного кавера), в итальянскую Имолу на Jammin Festival. 15 июня там было очень жарко. Группа прошлой ночью хорошо отдохнула – Мэтт в Имоле должен был познакомиться с отцом своей девушки; он собирался сказать ему, что работает композитором, потому что синьор Поллони не очень-то хорошо относился к рок-звездам, – а с утра поиграли в бадминтон и немного порепетировали. Впрочем, несмотря на свежую голову, они слегка налажали в новых песнях[106], возможно, из-за того, что в райдере у них значились две большие бутылки водки, а также Baileys, Jack Daniel’s, различные вина и фрукты для коктейлей. Такой же разлад был и на фестивале Eurokeennes во французском Бельфоре, прошедшем под проливным дождем – сама группа прямо со сцены назвала происходящее «репетицией», а в короткой поездке в Японию для выступления на фестивале Fuji Rock на живописном лыжном курорте Наэба на склоне горы Фудзи Мэтт настолько сильно ошибся в фортепианной партии на Apocalypse Please, что под конец просто стал стучать по клавиатуре в случайных местах, очень злясь на себя. В Швейцарии, на Rock Oz Arenas, Мэтт ошибся во время премьеры эпического нового синтезаторного трека под названием Eternally Missed и сказал, что «немного не в форме». Песню потом так и прозвали – «Не в форме» (Rusty One).

Несмотря на все уверения, что после каждого недельного отдыха им не терпится снова ехать на гастроли, Muse были явно измотаны, и им уже начинал постепенно надоедать сет-лист времен Origin Of Symmetry, так что они нуждались в отдыхе, чтобы довести до ума новый материал и прийти в себя. Так что после фестивального сезона (они объездили такие далекие места, как Стамбул, бельгийский Остенде, швейцарский Монтрё, норвежский Кристиансанн, финский Йоэнсуу и датский Ринге) Muse завершили гастроли 2002 года, вернувшись на Carling Weekend в конце августа. Они выступали предпоследними на главной сцене, после старых гастрольных друзей Foo Fighters, буквально одной ступенькой ниже их собственной цели, после которой можно было считать, что «карьера удалась», хотя в Рединге, под проливным дождем, публика и без того встречала их как героев-хедлайнеров, а группа поблагодарила ее за такой теплый прием головокружительным сетом.

Экономичный набор из двенадцати хитов прошлого, настоящего и будущего был идеально составлен для того, чтобы довести промокших зрителей до пароксизмов; кроме того, именно там впервые был исполнен (в качестве инструментала) будущий альбомный трек Falling Away With You; в последний раз его сыграли на следующий день, во время такого же шумно-восторженного сета в Лидсе[107]. Автор этих строк смотрел на концерт сбоку сцены, чтобы спрятаться от ливня, и, видя, как Глен Роу, тур-менеджер группы, одетый в насквозь промокший костюм шпрехшталмейстера, тащит огромные воздушные шары в фотозону и кидает их в безумную 60-тысячную толпу, я определенно решил, что карьера Muse удалась.

Обожженные концертами, измученные трудностями успеха, Muse ушли со сцены в Лидсе усталыми, но торжествующими. Сет-лист времен Origin Of Symmetry наконец окончательно отправили в отставку, и после этого – что весьма неожиданно для группы, которая пять лет практически не вылезала с гастролей, – Muse за целый год не сыграла со сцены ни одной ноты.

* * *

В сентябре 2002 года Muse разошлись. Ну, не в этом смысле, но они впервые с 1998 года провели отпуск не вместе. Дом потратился на отпуск на яхте в Швейцарии – то был первый раз, когда он на самом деле почувствовал себя «богатым». Крис тоже поехал в отпуск – на семейный отдых на Мальорке, где они с Келли вплотную занялись третьим ребенком. А подвижный ум Мэтта оказался разделен между личной жизнью и политикой. Он проводил время со своей девушкой в Италии и в то же время неотрывно следил за мировыми новостями: война в Афганистане бушевала уже целый год, но союзным силам так и не удалось обнаружить местонахождение Усамы бен Ладена. Несомненно, Мэтт придумывал какие-нибудь совершенно иные «истинные» причины для вторжения, но романтическая, блаженная природа его отношений и медленная нисходящая спираль, по которой мир погружался в бездну на новостных экранах, вскоре объединились, породив мощные и противоречивые новые теории и стихи.

24-летний Беллами преодолел некий порог. Турне Origin стало для него преображающим опытом: он настолько отдал себя прессе, фанатам, и съемочным группам, что у него практически исчезло чувство «самости». Он сильно изменился, и даже отпуск не сделал его прежним, «догастрольным» Мэттом. Собственно, он уже даже не помнил, кто вообще это такой: 20-летний парень, которым он был до того, как все это началось, превратился в тень, в тайну даже для него самого. Мэтт твердо верил в разлагающий эффект застоя, так что когда начались первые успехи Muse, он дал себе слово никогда не оглядываться, дать себе стать тем, кем суждено, и забыть прежнюю жизнь. Так что Мэтт сошел с американских горок Origin Of Symmetry пустой оболочкой рок-звезды, отчаянно борясь с инерцией. Ему нужно было снова открыть для себя личную жизнь; успокоиться, найти что-нибудь, что можно запомнить в этой жизни, кроме гастрольных автобусов и студий звукозаписи. Он уже все повидал, прошел дорогой эксцессов, набрался кое-какой мудрости; теперь же ему нужна была домашняя, приватная жизнь. Он, что понятно, стал изо всех сил защищать эту новую приватность (иначе зачем она вообще нужна?), но иногда – очень редко – некоторые подробности все-таки всплывали. В одном более позднем интервью, например, Мэтт сказал, что как только приезжает домой, сразу переодевается в какой-нибудь забавный костюм и ходит в нем все время. Он так и не рассказал, в кого именно переодевается, потому что, по его словам, «это не обязательно что-то очень крутое», но заверил интервьюера, что замечательно проводит время.

Итак, в мире Muse назрели изменения. Снова встретившись, они уехали из дома Черчилля в Брайтоне и переехали в отдельные квартиры в Лондоне со своими подругами (за исключением Криса, который так и не уехал из Тинмута). Они ходили по супермаркетам, покупали мебель и пили вместе как друзья, заново узнавая друг друга и ища новый подход к группе. Они арендовали большой лофт на складе в Хакни, которым раньше пользовались художники по металлу, переоборудовали его часть в квартиру, где останавливался Крис, приезжая в Лондон, и стали репетировать там по четыре раза в неделю, сочиняя новые песни, разрабатывая старые и делая демо-записи.

А еще к ним снова вернулся прежний, немного большевистский антикорпоративный дух. Когда Селин Дион объявила, что собирается назвать свое трехлетнее резидентство в Лас-Вегасе Muse, группа (которая владела эксклюзивными правами на использование названия в любом музыкальном контексте по всему миру) запретила ей использовать это название, потому что сочла ее музыку «отвратительной»[108]. Позже Мэтт шутил, что они могли бы стать аккомпанирующей группой Селин, играть кавер «на песню из «Титаника» в характерном стиле Muse и жить в крутом отеле в Вегасе.

Новое расслабленное поведение Muse словно возвращало их во времена до гастролей длиной в год и контрактов на запись; казалось, что можно не напрягаться и никуда не спешить. На них никто не давил, чтобы что-либо записать – они просто репетировали до тех пор, пока у них не наберется достаточно музыки для альбома. Впервые Мэтт не чувствовал такой необходимости все контролировать, сочиняя песни; они стали в большей степени плодом сотрудничества всего трио, чем любой предыдущий материал Muse, потому что теперь Мэтт мог в достаточной степени доверить другим свою музыку, чтобы работать с ними вместе. До этого ему приходилось проталкивать свои идеи, несмотря на недоверие окружающих; теперь же он смог расслабиться и разделить ответственность.

Что неудивительно, в такой спокойной и плодотворной атмосфере альбом сочинился достаточно быстро. Три месяца репетиций в Хакни, и они уже были готовы записывать некоторые из сочиненных песен. Исходный план работать с одним продюсером стал сложнее; они обнаружили, что у них получаются песни трех типов: фортепианно-струнные с влиянием классики, которые исполняются в основном на акустических инструментах, хард-роковые и электронные. Они решили работать с тремя продюсерами, каждый из которых – эксперт в одном из этих стилей, так что в декабре 2002 года Muse отправились на студию AIR, располагавшуюся в переоборудованной церкви в Хэмпстеде (владельцем был экс-продюсер The Beatles Джордж Мартин) с Полом Ривом, который, как они уже знали, хорошо умеет записывать группы акустических инструментов, и Джоном Корнфилдом, который сводил Origin Of Symmetry, чтобы записать пять песен в первом из трех жанров. План состоял в том, чтобы записать воодушевляющий альбом, полный мощных оркестровок; включился настрой «мы против них», и группа решила ответить на подколки критиков в адрес Origin, который называли слишком навороченным, и записать еще более невероятную и грандиозную пластинку. Над ними насмехались за претенциозность и даже смехотворность, но их альбомы в общей сложности разошлись тиражом в полтора миллиона экземпляров, так что почему бы не довести эту смехотворную претенциозность до крайности? И они именно этим и занялись: наняли большой оркестр из тридцати двух музыкантов и 98 бэк-вокалистов, чтобы придать Butterflies And Huricanes и Blackout максимальный оркестровый «бдыщ».

Blackout, написанный для мандолины и вдохновленный оперной и народной музыкой, которую Мэтт слушал в своих регулярных летних поездках в Италию к Гайе, был пышным, эмоциональным вальсом, который, наверное, мог бы стать идеальным саундтреком для номера в фигурном катании и идеально подходил под новый настрой Мэтта. «Don’t kid yourself/And don’t fool yourself/This love’s too good to last»[109], – напевал он под оркестровые красоты; в любви он так и остался пессимистом. Позже Мэтт объяснял, что песня о том, что жизнь слишком коротка, и написана от лица любящего человека на смертном одре, который оглядывается назад, на целую жизнь «любви, слишком хорошей, чтобы продлиться долго».

Butterflies, напротив, была оптимистическим катаклизмом. На репетициях в Хакни она обрела твердую форму – песни из двух различных половин, с романтичным, невероятно технически выверенным фортепиано в духе Басби Беркли посередине – эта песня потом изумляла зрителей годами, словно походя доказывая, насколько виртуозно Мэтт владеет инструментом. Она выделялась на третьем альбоме Muse: лобовое столкновение пылающих рок-гитар и тягучих струнных, словно взятых из фильма ужасов, а Мэтт вопит один из самых душераздирающих и позитивных своих припевов: «Best, you’ve got to be the best/You’ve got to change the world/And use this chance to be heard/Your times is now»[110]. Это песня о том, что нужно найти в себе силы и преодолеть любые преграды, которые встанут перед тобой, а еще она содержит, пожалуй, самое мощное крещендо из всех, что делала Muse; когда классическая интерлюдия перерастает в последний взрывной припев, то, если слушать все это на полной громкости, зубы слушателя вполне могут вылететь наружу через затылок. Чтобы вы представляли себе, насколько непомерно раздутыми стали сеансы записи: на Butterflies And Hurricanes звучат 48 сопровождающих треков с вокалом Мэтта – целая опера из одного Беллами, – и все только потому, что Дом постоянно спрашивал Мэтта: «Нам это точно сойдет с рук?», когда слоев оркестрового пафоса становилось все больше, а Мэтт всегда отвечал: «Конечно, можем!» и продолжал все дальше[111].

Этот опыт стал самым приятным для Мэтта с точки зрения записи, но нельзя сказать, что самым успешным. Не во все пять песен так идеально вписались оркестровки и хоры. Apocalypse Please со струнными почему-то казалась слабее, а для Eternally Missed оркестровка показалась как-то уж слишком. К тому времени как работа над пятью песнями завершилась, подавляющее оркестровое сопровождение сводило Muse с ума. Нормально получились только две с половиной песни, так что они решили выкинуть все результаты, кроме Blackout и Hurricanes, и перезаписать Apocalypse Please в более простой аранжировке в следующем году.

Воодушевляющий, пропитанный любовью альбом, который был запланирован, таковым что-то совсем не получался (на самом деле на третьем альбоме Muse обнаружили, что лучше всего получаются песни, под конец работы над которыми они уже забывали, что собирались сделать изначально), так что Muse решили на Рождество прерваться и подумать над новым подходом. Для начала им нужно было уехать из Лондона – улицы были полны протестующих против вторжения в Ирак, на котором настаивала Америка, студийное время было ограничено, весь город был «лихорадочным». После Нового года они решили продолжить запись на студии «Грауз-Лодж» в Уэст-Мите, Ирландия, чтобы сменить скорость и поработать над более экспериментальными новыми песнями. А еще они решили обратиться к продюсеру, с которым раньше не работали, – парню по имени Рич Кости. Они выбрали его для более рокерской части альбома, потому что их впечатлило его сведение альбомов Audioslave, The Mars Volta и обожаемых Rage Against The Machine. Кроме того, он прислал им и некоторые свои более мягкие работы, в частности, с Фионой Эппл и Филипом Глассом, чтобы убедить их взять его на весь альбом. У него были драйв, амбиции, видение, а также, по слухам, довольно странные студийные практики; в общем, очень «мьюзовский» продюсер.

Изменения в лагере Muse не ограничились только подходом к музыке: перемены произошли и в «машинном отделении» Muse. Тома Кирка взяли медиаменеджером, потому что у него были очень близкие и доверительные отношения с группой. Бухгалтер группы, Энтони Эддис, стал менеджером, а Алекс Уолл занялся повседневными делами коллектива. Деннис Смит и Сафта Джеффери согласились уйти с менеджерских ролей, хотя контракт на шесть альбомов с Taste Media все равно действовал[112]. Если же говорить о прессе, то группа отказалась от услуг пиар-агентства Мел Браун Impressive и ушла к очень уважаемой компании Hall Or Nothing, сыгравшей ключевую роль в успехе Manic Street Preachers, Radiohead и – о да – Stereophonics.

На Рождество Мэтт побаловал себя несколькими новыми игрушками. Он следовал философии «Если ты играешь на старом Fender, то конкурируешь с Хендриксом, а вот если придумываешь собственные гитары – то только с самим собой», и, консультируясь с Хью Мэнсоном, он стал выдвигать все более невероятные технологические требования, чтобы узнать, что сможет придумать Мэнсон. Он просил гитары, которые сильнее «заводятся», со встроенным питчшифтером (прибором для изменения высоты звука) и фейзером, даже «гитару-терменвокс» с сенсорным питчшифтером, похожим на коврик для мыши, и реагирующий на расстояние тональный прибор, напоминающий «электронный смычок». В то Рождество и в последующие годы Мэнсон исправно исполнял заказы, используя революционный дизайн. Когда Мэтт, например, попросил его сделать гитару со встроенным «питчем», конструкция казалась невозможной, потому что эти педали требуют такого мощного питания, что Мэтту пришлось бы носить на себе еще и рюкзак с батарейками. Так что Хью поставил вместо педали MIDI-контроллер, который потребляет намного меньше мощности; это была первая попытка сделать подобное сочетание, и гитара стала известна как «Черный Мэнсон». Еще Мэтт взял семиструнную гитару, которую Мэнсон сделал для джазового музыканта, а тот от нее отказался, и попросил Мэнсона сделать ему гитару с тремоло и таким же зеркальным покрытием, как для «Серебряного Мэнсона». Дизайн для этого «Хромированного Мэнсона» едва не превратился в катастрофу: у Мэнсона не было времени, чтобы правильно его хромировать, и верхняя пластина пошла пузырями. Так что, импровизируя на ходу, он побежал на ближайшую свалку, купил там несколько клепок из самолета времен Второй мировой войны, вкрутил эти клепки в гитару так, словно она сделана из листового металла, и покрыл все это краской из баллончика, чтобы конструкция напоминала кусок обгоревшего крыла из бомбардировщика B?52. Мэтт был в восхищении.

Шли годы, и сам Мэнсон тоже стал вдохновляться идеями для гитар Мэтта – несколько лет спустя, в 2006 году, он придумал устанавливать в гитару лазеры, проезжая однажды ночью мимо Хитроу и увидев, как садятся самолеты с включенными прожекторами. Чтобы сделать для Мэтта «Лазерного Мэнсона», Хью долго прыгал по листу зеркального стекла, пока он не пошел трещинами, прикрепил его к деке гитары, а потом нанес растворитель на деревянную поверхность, чтобы зеркало выглядело старинным. Чем больше Мэтт играл на «Лазерном Мэнсоне», тем больше лазеров из него исходило; дебютировала гитара на Редингском фестивале того года.

Впрочем, возвращаясь к зиме 2002 года, Мэтт думал не только о новых подходах к созданию альбома. Он размышлял и о новых подходах к восприятию мира. Он стал чаще видеться с семьей, потому что понял, что прошло уже немало лет с тех пор, как гастроли слились воедино, и он общался с родными слишком редко; въехав во взрослую жизнь на башне боевого танка Muse, он очень ценил свою независимость, которая помогала ему почувствовать себя сильнее, но, пообщавшись со сплоченными итальянскими семьями, он понял, что ему не хватает отцовского влияния в жизни.

Особенно остро он ощутил эту семейную сплоченность на Рождество. Приехав в Италию, чтобы провести праздник с родителями подруги, Мэтт оказался на шумном семейном мероприятии и почувствовал там себя лишним, словно ему там не место. Это оказалось для него слишком: Мэтт вышел из дома, уехал на машине один в горы, припарковался в самом пустынном месте, какое смог найти, и долго сидел, смотря вокруг на свое первое снежное Рождество, размышляя о тьме и свете в его жизни, о нетронутом белоснежном спокойствии за ветровым стеклом и надвигающейся буре войны за горизонтом. На личном уровне то было едва ли не лучшее время в его жизни, а вот на глобальном – едва ли не худшим.

И, возможно, когда он бродил по заснеженной долине, хруст свежего льда под его ногами напоминал стук армейских сапог.