Лукреция Борджиа

Иногда бывает, что сама по себе личность никакого голоса и веса в своем алькове не имеет. За нее распоряжается ее умом и телом некто, стоящий намного выше ее. Не бог, конечно, но часто батюшка родной, как это было с Лукрецией Борджиа, дочерью римского папы Александра VI. Она из женщины превратилась в какой-то послушный механизм, не имеющий своих чувств и воли, и стала дорогим политическим товаром в руках Александра VI. И можно даже сказать, что весь ход истории Александр Борджиа перекраивал в алькове своей дочери.

Об этом могущественном римском папе и при жизни его страшные вещи ходили, а после смерти он оброс такой «славой», что разбойник с большой дороги куда более гуманен, чем он. Никакое преступление ему не было чуждо для достижения своей цели. Тут и убийства, и различные там отравления, и бросание невинных кардиналов в тюрьмы, и открытые военные наступления. Словом, если для кого-то ничего человеческое не есть чуждо, то для Александра Борджиа ничего преступное не есть чуждо. Неугодным кардиналам беспардонно, запросив к себе на ужин, наливал в кубки с вином отраву, и, бывало, еще кардинал от стола-то встать не успевал, как тут же под него мертвый падал. У Александра Борджиа было такое колечко, ну в смысле перстень, с тайной пружинкой, и он прямо на виду жертвы мог того в любой момент отравить: нажмет пружинку, наливая вино, и никто и никогда даже не догадается, что в этот момент ему отрава в рюмки высыпана. Собственно, поплатился он жизнью за свое «остроумие». Как-то раз, угощая одного неугодного кардинала, перепутал кубки, и они оба с сыном Цезарем случайно отравились. Ну Цезарь молодой и с организмом еще крепким (это у него потом сифилис так лицо и тело изъест, что ходить без маски и перчаток он уже не мог) быстрехонько в бычьей крови выкупался (яд вытягивает), какое-то там противоядие принял и выздоровел, а Александр VI богу душу отдал. Собственно, не богу, а дьяволу, ибо надеемся, что справедливый бог такого злодея к себе на небо не принял.

Некоторые историки его оправдывают, дескать, для укрепления могущества государства старался, ну по тому самому принципу, по которому некоторые и Гитлера оправдывают: он, дескать, безработицу в Германии уничтожил. Другие, а их большинство, прямо негодуют, когда о деяниях Александра VI описывают, и открыто заявляют, что никогда римско-католический костел не падал так низко, как за время правления Александра VI. «Не было порока, от которого папа был бы освобожден, ни преступления, которым не был бы он запятнан. Он царствовал двенадцать лет среди интриг, преступлении и злодейства»^[112].

Но одну хорошую черту мы все же нашли у Борджиа: он безумно любил своих детей. Мы не касаемся моральной стороны вопроса: прилично ли римскому папе иметь огромное количество внебрачных детей? Сколько, он и сам не знал, поскольку «притягивал женщин, как магнит». Но, кажется, раньше на этот факт сквозь пальцы смотрели и особенно к эротическим похождениям римских пап не придирались. Так, слегка только старичок римский папа Пиюс II пожурит своего непутевого кардинала Родригу Борджиа, что у того слишком много в приватном дворце проституток развелось, и все. Вечерами папы, устав от трудов денных и вечных молитв, услаждали свое натруженное тело телесными утехами, потом сами себе грехи отпускали и до следующего сурового поста уже не грешили. Это потом уже у римских пап тяга к туризму развилась, а раньше они Ватикан не очень охотно покидали. Но Александр VI, прямо как бык какой неуправляемый, где бы ни был, вечно за собой женский пол таскал или даже в отменные римские бордели хаживал. И вот в одном таком борделе он познакомился с известной красавицей куртизанкой Ваноссой Катанини и решил сделать ее себе постоянной любовницей. Это куда сподручнее и безопаснее, чем многочисленные посторонние связи. Того и гляди какую болезнь прихватишь. Раз еле-еле римский папа вылечился от венерической болезни, которую за чуму выдавали, как более приличное недомогание, чем сифилис. Ваносса моложе Борджиа на одиннадцать лет. Он купил ей особняк роскошный, из борделя забрав, конечно, а чтобы все было вполне прилично, выдал ее замуж. Теперь можно вполне законно незаконных детей приживать. И как только один муж Ваноссы умирал, он тут же подыскивал ей другого. Попробуйте теперь, римские аристократы, придеритесь к неморальным хождениям римского папы в дом Ваноссы? Он, может, там в семейном кругу супругов священное писание им излагает! Но почему-то все мужья Ваноссы нежизнестойкими оказались. Они почему-то умирали рано, так что четыре раза выдавал римский папа Александр VI замуж свою любовницу. Мужьям, конечно, строго-настрого было приказано к спальне Ваноссы ни за какие коврижки не приближаться. Но один из мужей не выдержал вынужденного сексуального поста со своей супругой и результат — ребенок не от Александра Борджиа. Словом, к пяти незаконно рожденным еще и законный отпрыск притесался, которого, конечно, Александр VI ни в коем случае за своего сына не принял. А так у него славные дети растут, а среди них знаменитый сын Цезарь и дочь Лукреция.

Вообще-то что сын, что отец один другого стоят. Вместе оргиями занимались, вместе и кардиналов отравляли. У Александра VI кроме отравляющего перстня был еще знаменитый комод со вставленным ключом. Он какому неугодному человеку предложит самолично открыть такой комод, дескать, манускрипт там редкий покоится, его учености было бы любопытно его просмотреть. Ну «ученый» силится ключ из отверстия вытащить, а в это время ключ выставляет свой «кинжальчик» в виде иглы и больно жалит гостя. Тот, еще не придя в себя от боли и недоумения, почему, дескать, в Ватиканском дворце такие кусачие мухи, ну точно шмели, уже бездыханный падал. А у Цезаря было кольцо с двумя львиными головами, и кому быть отравленным, подавалась для рукопожатия рука Цезаря. А в это время он нажимал скрытую пружинку, и игла в виде язычка льва смертоносно жалила подавшего руку. Видите, все как просто и все механизмы отравления разнообразием не отличались: это шприц со смертоносным ядом, укрытым или в комоде, или в перстнях. А вот другие римские императоры, папы большей изворотливостью и изобретательством отличались. Чем только они своих сотоварищей неугодных пап и кардиналов не травили? Реестр самый разнообразный, то-то и погибло от различного вида убийств римских пап великое множество. Мы вам, дорогой читатель, приведем несколько примеров. Бонифаций VII был отравлен. Девка Марозия убила римского папу Иоана X, чтобы власть над католиками захватил ее сын, который и стал Иоаном XI. После него Иоан XII был убит ревнивым мужем любовницы римского папы. Иоан XXI был убит или случаем, или подстроенным покушением: на него вдруг ни с того ни с сего свалился потолок и убил его. Стефана VI задушили его же сторонники. По трупам двух пап взошел на римско-католический престол папа Бонифаций VII, который приказал убить двух римских пап: Бонифация VI и Иоана XIV, сам тоже не избежал насильственной смерти: бунтующий народ заколол его кинжалом. Перед тем, как убить Иоана XVI, его дико мучили: оторвали глаз, нос и вырезали язык. Потом привязали окровавленное тело задом к ослу и так возили по всему Риму. И случилось это в 998 году. Бонифация VIII мучили еще более жестоким и изощренным способом: ему медленно забивали гвоздь в череп. Римский папа Урбан VI, правящий в 1378–1389 годах, не только физически уничтожил пять своих кардиналов, но засолил их тела и возил сзади своей кареты. А шесть неугодных кардиналов приказал посадить в темный подвал и уморил их голодом. Этого папу называли чудовищем Ватикана. Так что видите, дорогой читатель, какими жесточайшими преступлениями вымощена историческая дороженька римских пап. Только, конечно, распространяться об этом, как и о злодеяниях римского папы Александра Борджиа, духовным властям не резон. Поэтому так редко историки пишут на тему «черных» дел римско-католического костела. Документы хранятся в хорошо охраняемых архивах и публичному обозрению не подлежат. Но эта черная, тайная карта истории была, хоть ты о ней сто раз замалчивай. Так что в свете этих делишек костела наш Александр VI злодей не из самых худших. А так посмотришь со стороны, этот Александр VI ну прямо хороший отец семейства. И пуще всех на свете любит своего сына Цезаря и свою единственную дочь (остальные все мальчиками рождались) Лукрецию. И вот эта дочь Лукреция вошла в историю чуть ли не римской Мессалиной или египетской Клеопатрой, а на самом деле она ни то ни другое, а вполне порядочная и даже не красивая девушка, но всецело ставшая игрушкой в руках отца. Он распоряжался ею по своему усмотрению.

Чуть только она, его дочь, в какого своего мужа влюбится, глядь, у отца, римского папы, уже другие относительно нее матримониальные планы. Не дадут ей, бедняжке, семейной жизнью пожить, ибо батюшке желательно ее по политическим соображениям наново замуж выдать. А что с первыми двумя мужьями делать? Отравить, конечно, если сами умереть не догадаются. Первый догадлив был, второй муж нет. Но и поплатился за свою недогадливость. Его подушкой придушили, а первого всего лишь импотентом объявили. А это уже веский повод для бракоразводного процесса. Но сами знаете, дорогой читатель, как уморительны были эти разводы того времени даже при акцептации римского папы! И римскому папе не то что чужим, заморским королям, но и своей дочери Лукреции трудно было развод уделить, ибо надо было доказывать перед синодом или какой другой церковной властью, что супружество «не было испробовано». Римский папа утверждает, что дочь его «неиспробованной девицей» осталась, поскольку муж ее — импотент импотентом. То есть в алькове супруг за что угодно супругу «трогал», но только не за то, что для продолжения рода требуется.

Словом, римскому папе Александру VI очень трудно было устроить развод своей дочери Лукреции с ее новым мужем. Александр VI пробует: «попытка не пытка», и для начала объявляют, значит, что альков его дочери — это «ялувка», а не альков, если она непорочной девицей там каждую ночь спать укладывается, хотя всем было известно и шептались об этом почти громко, что Лукреция давным-давно стыд и девственность потеряла: с тремя братьями как с мужьями живет и отцом как мужем не брезгует. Но это, так сказать, слухи, поди докажи, а здесь явное обвинение такого авторитета, как римский папа: его зять есть импотент и дочь «не тронул». Кавалер Гиованни Сфоза с пеной у рта обратное доказывает. «Ну хорошо, — согласился наконец, — не жеребец я, но ведь забеременела же моя первая жена Магдалена Гонзага, умершая во время родов». У римского папы и на это объяснение есть: первая жена Сфозы забеременела не от мужа, а от любовника. «А доказательства? Доказательства у вашего преосвященства есть?» — вскричал обиженный супруг! Доказательств не было. То-то! Словом, Гиованни легко отдавать свои позиции не собирается. Но и римский папа не отступает. И предложил компромиссное решение: публично совершить акт совокупления и этим свою мужскую силу доказать. В присутствии, так сказать, прелатов и прочей духовной братии. А Гиованни ни в какую. Это вам не уступчивый Карл VIII Французский, который согласился в присутствии шести горожан совершить в брачную ночь акт совокупления со своей супругой Анной Бретанской, чтобы экс-жених Максимилиан Австрийский, у которого невесту из-под носа увели, не объявил бы на всю Европу, что супружество было «non consumatum» — «неиспробовано», так сказать. А вот Гиованни Сфозе было стыдно публичному сраму свою гордость подвергать.

А папа и на этот раз не уступает и новое предложение делает: ну хорошо, не желаете по причине стыда публично с женой акт совокупления произвести, приведем в ваш альков красивую проститутку. Ее-то что стыдиться! Но Гиованни и это лестное предложение отвергнул. Он, видите ли, не будет свою честь и достоинство на посмешище выставлять. Ну, это уж ни в какие ворота не лезет! Другой, менее амбициозный кавалер так бы не артачился, а постарался бы приятное с полезным совместить и утер бы нос римскому папе. А Гиованни своим упрямством и неуступчивостью еще больше шаткое ложе супруга расшатал. Теперь ведь каждый знает, почему он испытания боится. Раз кавалер не желает с красивой куртизанкой бесплатно проспаться (кардиналы заплатят!), значит, не жилец он, как мужчина, на этом свете. А он какие-то там веские аргументы выискивает по причине своего отказа. Дескать, «не могу я согласиться с таким предложением, которое богу и здравому смыслу противоречит. А если бы даже согласился с таким предложением, не было бы оно важно по причине того, что уже было между мной и моей женушкой Лукрецией и было бы как прелюбодеяние расценено»^[113].

Чуете, дорогой читатель, какую антимонию сложную развел из-за такого пустяка, как проспаться с проституткой, да еще даром? Нет, нам кажется, что не только с… но и с головой этого Сфозы не все в порядке. И еще говорит, что готов даже своей жизни лишиться, но ни на какие уступки в интимной материи не пойдет.

И начинается, дорогой читатель, как это часто бывает с двумя противоборствующими сторонами, стирка грязного белья в угоду публике. Римский папа всему авторитетному Риму сообщает, что с какой это горе-балалайкой, не мужиком, его дочь вынуждена жить, не умеющим ее женщиной сделать, а Сфоза по всем кабачкам Рима распространяет весть, что, собственно, особо трудиться в ложе с Лукрецией ему не пришлось, поскольку она давным-давно уж секс испробовала с тремя родными братьями и отцом в придачу. Словом, противники один другого стоят.

Но где уж Сфозе воевать с могущественным римским папой, который одним пальчиком, пардон, одним кубком вина неугодных кардиналов с лица земли сметал. И, поняв, что дальнейшее сопротивление и борьба за свою честь и впрямь могут привести к печальному концу его жизни, вынужден был уступить. Перестал артачиться и свои права на жену доказывать, ибо бороться с всесильными мира сего — бесполезное занятие. Они, как колеса мельницы, которую Дон Кихот вздумал копьем прошибить., сметают на своем пути все препятствия, кто бы на их пути ни повстречался. И вот, как нам исторические документы доносят, накануне Рождества Христова в 1497 году брак Лукреции с Гиованни Сфозой был расторгнут.

И это было крайне своевременно. Потому что «тихоне» Лукреции, которую многие историки явно защищают, ее порочность в нравственность превращая (дескать, она только жертва гнусного папочки, а сама по себе святая добродетель), надоела вся эта волынка с ожиданием своего публичного полового слияния с супругом, и она решила не мешкая на деле его осуществить с неким… Ну кто тут смазливый под рукой? Ага, молоденький слуга Педро Кальдерон, пусть он! И вот, к вящему ужасу папы, который импотенцию мужа дочери с эмфазой доказывает, ему шепчут на ушко, что дочь его… в тягости. Вы понимаете положение римского папы, дорогой читатель? Ведь верховные костельные власти не будут там взваливать вину за содеянное любовнику, они живо мужу это припишут. С одной стороны, римский папа мужа объявляет импотентом, с другой стороны, жена рожает ребенка. Авторитету римского папы могло быть нанесено серьезное увечье беспутной дочерью. Такого скандала римско-католическая церковь на протяжении веков не имела, ну с того самого момента, когда римский папа Иоан посередке Рима ребеночком разродился во время крестного хода, ибо папой почти два года была женщина. Это ведь с того самого времени повелось, что перед тем, как папе на папский трон сесть, его снизу дьякон щупает «сильным осязанием», убеждаясь в его мужском естестве. Ну, конечно, в мужском естестве сегодняшнего римского папы никто не сомневался, у Александра VI детишек внебрачных видимо-невидимо, он и сам им счет потерял, в этом его обвинить нельзя, так ведь в клевете на собственного зятя обвинят. Словом, принимая во внимание опасность положения, причиной которой был излишний темперамент его дочери (мало ей было на копуляцию мулов с кобылами смотреть!), Александр VI объявляет ее обложно больной, якобы от испытанных треволнений, и помещает в отдаленный монастырь, где она в молодости воспитывалась и где ее нравственности учили, теперь она на деле всем этим монахиням свое нравственное брюхо покажет. И вот в этом монастыре Лукреция рожает ребенка, по которому след потом абсолютно затерялся. Но не совсем, однако, затерялся. Некоторые дотошные историки и хроникеры докопались до сведений, что вскоре возле Лукреции начал бегать ребенок, который ее за юбку дергал и сестричкой величал. «Это для камуфляции», — решили историки. «Нет, это не камуфляж, это ребенок ее брата Цезаря или даже самого римского папы Александра VI, от его последней любовницы», — возражали другие. Вот только зачем римскому папе подсовывать на воспитание своего ребенка дочери, если любовница благополучно могла его при себе воспитывать и никто худого слова бы не сказал, она ведь замужняя дама. Ее римский папа по примеру французских королей для камуфляжа тоже замуж выдал.

Но все эти вопросы оставим без ответа. Да это и не важно, чей ребенок, — одним больше, одним меньше. У Лукреции потом с третьим мужем столько детишек будет, что и пальцев на руке не хватит, она и умрет-то во время родов. А первый муж ее, хоть и поздно, но доказал, что обвинение его в импотенции было ложно, женившись на одной флорентийке и имея с ней сына. Но папа римский, если бы еще жил в это время, и тут, наверное, бы памятную отговорку нашел: ребенок не от мужа.

В папской тайной канцелярии энигматично было записано о дальнейшей судьбе Педро Кальдерона, осмелившегося Лукрецию сделать беременной. С ним, конечно, не церемонились, не дворянин, простого звания человек. Его сначала в тюрьму потащили, потом в тюрьме закололи, потом труп в мешок положили, потом в речку Тибр труп бросили, потом те, которые труп бросали, его выловили и где-то на задворках по-христиански похоронили. Убивал Педро Кальдерона в присутствии Александра VI брат Лукреции Цезарь, у которого чувства брата и любовника переплелись в такую ярость, что он наносил удары Педро с таким ожесточением, как будто перед ним был не человек, а бык на корриде, и кровь брызгала в лицо римскому папе. Какой только кровью не запачкался этот святой служитель римского костела? Макбет перед ним — невинное дитя. Но Александр VI хотя и соболезновал холодному алькову своей дочери, в ложе которой якобы импотент пребывает, сам Не всегда его «теплым» имел. Иногда, как в зимнюю стужу, без камина, было в этом алькове и холодно, и пусто, и одиноко. Особенно, когда последняя, любимая его куртизанка Юлия делала с шестидесятивосьмилетним римским грозным папой что хотела, как хотела и когда хотела. А он, послушной собачонкой, даже тявкать не смел. Все ее капризы — закон для него. Эта красивая девка водворилась в его дворце и сердце, когда римский папа, эротоман страшный, имеющий в свои двадцать лет — двести наложниц, отлюбил красавицу Ваноссу, мать его пятерых детей, и разглядывался по сторонам, какую бы обольстительную дамочку надолго в альков свой завлечь. А то «делов» у римского папы по горло, беспорядочные связи ему надоели и отнимали много времени. Ему свои низменные страсти надо было удовлетворять без особого ущерба для времени. Для него время не только деньги, но это еще сила и власть. Пока какую куртизанку разыщешь, медицинскому осмотру подвергнешь, манерам утонченным выучишь — сколько времени пройдет! Да и не каждая была способна тяжелый экзамен любви выдержать. Тут особая сноровка требовалась, поскольку римский папа в сексуальных делах не новичок, а конессер, и требования огромные к объекту своей любви предъявлял. Словом, римский папа пришел к тому же выводу, к которому короли приходили: нужна своя, постоянная любовница! И не подозревал этот шестидесятивосьмилетний здоровый мужчина, что влюбится он, как молодой юноша, и гореть будет не только страстью, но и ревностью Отелло. Свою дочь Лукрецию, которая все приказания папочки безоговорочно выполняла, обязал шпионить за своей пятнадцатилетней любовницей и обо всех ее подозрительных шагах ему докладывать. Муж Лукреции тоже должен был этим благородным занятием, шпионажем за любовницей свекра, заниматься. «Следите и доносите», — такой строгий приказ отдал римский папа своей дочери и зятю. Ну и те старались вовсю. Совсем житья не стало бедной Юлии. Ни посмотреть на какого смазливенького придворного ей нельзя было, ни улыбнуться, ну а чтобы в постель с ним пойти, даже мечтать не приходилось. И поскольку «запретный плод всегда сладок», то Юлия решила урвать этот «плод» силой. Взяла и убежала из-под надзора. Якобы к своему больному брату в какую-то отдалённую провинцию. Александр VI, как буйвол разъяренный, рвет и мечет и грозит послать на Юлию всю кару бога. И такой ревностью объятый, что ни есть, ни пить не может, кардиналов травить даже перестал на какое-то время, а страдает так, будто перед нами не грозный римский папа, а влюбленный парубок из соседней деревни. А поскольку предусмотрительный папа и эту любовницу замуж выдал, то в сердечные муки вмешалось еще и жесточайшее сомнение: а не удрала ли Юлия к законному мужу? И такое вот письмо ей строчит и во всевозможные места посылает, авось отыщут где-нибудь любовницу: «Я знаю, ты поехала к своему мужу, к этому отвратительному жеребцу из Бассанелло»^[114].

И обещает ей вечную кару господа бога. Преступление ее и в самом деле страшное: удрать от любовника к собственному мужу? Господь бог не прощает таких немыслимых прелюбодеяний, конечно. Но Юлия к мужу не бегала. Она, насладившись свободой, преспокойно возвращается в Рим. Узнав о ее возвращении, Александр VI начал рвать и метать пуще прежнего, ибо все его давние муки вылились сейчас в одну чашу испытанных горестей. И кроме того, он очень испугался, захочет ли Юлия еще его, как любовника? На всякий случай рясу свою, или там папскую пурпурную мантию, скинул, напялил испанский модный аксамитный[115] костюм, высокие сапоги, шляпу с пером, сбоку шпагу прицепил и вот таким гранде времен Филиппа II является к Юлии. Авось удастся очаровать любовницу наново.

А когда Юлия, решив, что хватит вне дома, то есть вне богатого папского дворца счастья искать, согласилась с ним и дальше жить и любовью одарять, папа воскрес прямо. Помолодел, морщины разгладились, глаза лучиками сверкают. Вот ведь что любовь со стариками делает: даже святых пап не щадит.

А дочь его Лукреция в третий раз замуж выходит. Собственно, не она выходит, а римский папа ее выдает. И, представьте, очень даже выгодно: третий ее муж Альфонс (второй тоже был Альфонсом) был сыном короля Феррары, и Лукреция в будущем может стать королевой, что и случилось позднее. Ну ей, конечно, все равно, за кого замуж выходить: ее мнение в этом вопросе не спрашивалось. А вот Альфонс нос воротит. Ему невеста не очень нравится. И вопреки установившемуся мнению, дорогой читатель, она совсем не была красива и очень похожа на батюшку: те же немного выпуклые глаза, мясистый нос, вдавленный подбородок и уж очень темная кожа, ну прямо арабка. Одна красота — это необыкновенно длинные белые волосы. Ну тогда римский папа приданое дочери немного увеличил, еще пару тысяч флоринов прибавил, Альфонс согласился.

Но такая великая тяга была у этой женщины к личному счастью и вдали от разврата и интриг своего батюшки, что она и при не очень любящем ее муже постаралась стать счастливой. Во-первых, не обращает внимания на его любовные связи, будто и не касаются ее все эти его любовницы разных рангов и мастей. Она знай себе рожает детей исправно, и уже пять штук по дворцу бегают. Во-вторых, никогда с мужем не ссорилась и свою правоту не доказывала. Вам ведь ведомо, дорогой читатель, какой ад в семейную жизнь может внести жена, вечно доказывающая свою правоту. Лукреция делала потихоньку свое дело, благотворительностью занималась, власяницу под платьем носила, прежние грехи свои замаливая, моду новую вводила, причем самую, по нашему мнению, что ни на есть разумную: запретила дамам накладывать на свое лицо пуды белил и румян, считая, что лицо должно светиться свежестью и естественной белизной. Когда ее народ вследствие неурожая начал голодать, она продала все свои драгоценности и купила хлеб. Словом, мы ни в коем случае не можем ее сравнивать с Мессалиной или Клеопатрой, как делают многие историки, беря во внимание начальный период ее жизни, под боком у деспота папаши, у которого она была послушным орудием исполнения его воли. И вот все сто тысяч жителей Феррары (столько там было населения) полюбили Лукрецию как хорошую и справедливую королеву.

В личной жизни нельзя сказать, что была несчастлива. Папе донесли, что Альфонс, ее муж, ходит к проституткам, он поинтересовался: «А с женой спит?» — «Спит, ваше преосвященство, но только ночью». — «Этого вполне достаточно», — успокоился папа и свои сто тысяч дукатов приданого, которое он дал за Лукрецией, не пожелал отобрать. Вот если бы муж к своей жене вовсе не хаживал, о, тогда бы разговор с ним у папы был короткий. Днем пребывать в борделях, а ночью в постели жены, ну что может быть нравственнее?

У Лукреции умирает сын, рожденный от второго брака, и причем вдали от нее. Альфонс не позволил взять «ублюдка» в Феррару. Потом умирает мать, ею горячо любимая Ваносса. В скорби и отчаянии Лукреция ударяется в набожность. Вечерами истово молится, днем основывает для народа больницы, школы, монастыри для духовенства строит и каждый второй день ходит на исповедь. Словом, никто уже не узнал бы в прежней распущенной развратнице сегодняшнюю Лукрецию. Сотворила себе свое маленькое, хотя и не идеальное гнездышко при никчемном, распущенном супруге и постаралась сделать его счастливым, может, нет, но достаточно спокойным. Но вот на тридцать девятом году жизни Лукреция рожает в шестой раз, семимесячную девочку, которая тут же умерла.

За нею в гроб пошла и Лукреция: добрая, добродетельная женщина волей сильного отца ставшая символом распутства, беспутства и подлости, что совершенно не отвечает истине.

Ну ладно, этот насильственный альков с грехом пополам хоть, но благополучно закончился, и дочь не пожелала вечно несчастливой быть при насильственных браках своего деспота отца, выдававшего ее замуж, как хороший товар. «У нас товар, у вас купец», — помните, как говаривала сваха в «Женитьбе» Гоголя? И «товару» полагается бессловесным быть, если какой король найдет хорошего купца.

Хорошим товаром для австрийского императора Франциска I были его дети: особенно дочери. Подумайте, дорогой читатель, как он удачно их из дому «сплавил». Одну выдал замуж за самого Наполеона Бонапарта, и это будет Мария-Луиза, вторая его жена, а другую, Леопольдину, аж Бразильскому королю подсунул. Ну, конечно, альков Наполеона Бонапарта, которому невтерпеж было наследника на свет произвести, мы не можем ни в коем случае причислить к насильственному, и к нашей главе этот образ не очень подходит. Мы, скорее, его разовьем в другой части книги — «Рогоносцы», ибо от этого супружества поносить-то уж рога великому императору ох как пришлось. Но вот сестру Марии-Луизы, Леопольдину, нам, как ни печально, придется втиснуть в эту главу: уж больно ее альков на насилие походил.