А.П.Левандовский. БИОГРАФИЯ - ПАМФЛЕТ

А.П.Левандовский. БИОГРАФИЯ - ПАМФЛЕТ

О Лютере написаны тысячи книг. И это неудивительно: человек, сумевший сокрушить безраздельно господствовавшую в течение более чем тысячелетия католическую церковь с ее главой — римским папой, проповедник, ставший создателем и первоапостолом новой религии — протестантизма, быстро овладевшего значительной частью населения Западной Европы, должен был представляться поколениям его адептов и последователей неким сверхчеловеком, Божьим посланцем наподобие Мухаммеда или Будды. Отсюда закономерно следует, что поток сочинений о Лютере, принадлежащих перу протестантских теологов и публицистов, — сплошной панегирик, иного быть и не могло. Тем более интересно познакомиться с сочинением, вышедшим из противоположного лагеря, причем не с какой-то легковесной брошюркой, а с фундаментальным трудом историка-специалиста, кропотливого исследователя, стяжавшего славу воинствующего борца за чистоту католической веры[1]. Разумеется, как бы нас ни уверяли в «объективности» и «беспристрастности» автора, лежащая перед нами книга — прежде всего памфлет, ставящий главной целью разбить «ухищрения» протестантов и показать «зловредность» Реформации Лютера, а в соответствии с этим и очернить до предела саму личность реформатора.

Обширный труд И. Гобри построен по четко продуманному плану. Он делится на три части, соответствующие, по мысли автора, трем этапам становления Лютера и его реформы. Часть первая посвящена «Лютеру до лютеранства» — формированию будущего врага католической церкви еще в лоне самой этой церкви. Часть вторая показывает перелом и разрыв с прошлым во имя новых сложившихся взглядов. Третья часть выявляет общие результаты как в личностном, так и в глобальном масштабах. Вот здесь-то и уместно подчеркнуть главное в специфике книги Гобри: личностный мотив на протяжении всех пятиста страниц его труда неизменно превалирует над объективной реальностью обстановки, в которой реформатору довелось действовать; иначе говоря, согласно автору выходит, что его герой, в силу чисто индивидуальных причин и не менее индивидуальных личных качеств, сумел поломать и осквернить естественный ход истории и ввергнуть Западную Европу в пучину длительных духовных (и не только духовных) бедствий, плачевные результаты которых не изжиты и по сей день.

Эта идея глубоко спрятана и не сразу высвечивается. Она тонет среди обильного материала, посвященного жизни общества, учебе и преподаванию в университетах, книгам, которые читали в августинском монастыре, и т. д. И тем не менее идею эту выудить можно, и даже не так уж сложно.

Если свести к основным чертам схему, которую Гобри выстроил на страницах своего труда, то она будет выглядеть следующим образом. Мартин Лютер родился и вырос в тягостной обстановке и в порочной среде. Его отец был уголовным преступником (убийцей) и калечил мальчика, безжалостно избивая его, что усугублялось отсутствием материнской ласки. В результате будущий реформатор с детских лет знал только страх, который постепенно трансформировался в ужас перед дьяволом и адом — чувство, которое, непрерывно возрастая, как бы пронизало всю психику Мартина. Ни учеба в университете, ни монастырь, куда он бежал, спасаясь от наваждения, не умиротворили душу юноши. Католическая церковь с ее таинствами и обрядами, не вдохновляла его, не вселяла веры; он не верил, что молитвами и постами можно обуздать грешную плоть и умилостивить нечистого. И, потеряв доверие к католической вере, Лютер пришел к выводу, что есть лишь один путь к спасению: радикально переделать существующую церковь! Вот, согласно Гобри, тот ключ, который дает объяснение Реформации! Мартин Лютер, этот новый Давид, исходя исключительно из личных мотивов, сумел одними своими силами сокрушить могучего Голиафа и обратить в руины мощнейшую тысяче-летнюю духовную корпорацию во главе с папой, кардиналами, епископами и аббатами! Разумеется, с точки зрения Гобри, этот неслыханный «подвиг« отнюдь не был благодеянием, наоборот, имел самые трагические последствия и для истории Церкви, и для истории Германии. Конечно, замечает автор, в существующей католической церкви были некоторые изъяны. Отдельные папы, к примеру Юлий II или Лев X, больше занимались меценатством и войнами, чем делами церковными, и кое-что подзапустили; но все это требовало реформы, а не коренной ломки. Лютер же вместо этого сокрушил Церковь в целом и заменил ее жалким гибридом, что привело Европу к расколу и нравственному обнищанию; сам же «Лже-Давид» превратился в «Виттенбергского папу», некоего авторитарного монстра, погрязшего в лицемерии, грубости, изощрявшегося в площадной ругани и предающего всех тех, кто некогда ему верно служил или оказывал поддержку...

Раз начав, Гобри уже не может остановиться. Все последующие страницы книги он посвящает извержению хулы в адрес Лютера и его окружения. Из числа гуманистов, сторонников новых идей, он похваливает тех, кто не пошел за Лютером (особенно Эразма Роттердамского), и либо не замечает, либо чернит тех, кто откликнулся на его призывы. Все они оказываются в лучшем случае «насмешниками», в худшем — «возмутителями спокойствия». Особенно достается рыцарю-гуманисту Ульриху фон Гуттену, талантливому поэту и участнику восстания 1522 года. Гобри не жалеет бранных слов в его адрес. Этот «пьяница, головорез и бабник», в качестве «наемника и грабителя», оказывается, был «правой рукой Лютера»! Сам же Лютер показал себя приспособленцем и ренегатом: начав как представитель всего немецкого народа, он затем отвернулся от этого народа и пошел в холуи к князьям; спровоцировав своими речами крестьян на восстание, он, когда это восстание произошло, стал истошно вопить, что крестьян надо «рвать на куски, душить и резать, в открытом бою и из-за угла, как режут бешеных псов...». Трус и предатель, реформатор кончил тем, что отказался от большинства своих «революционных» убеждений и завершил земное бытие банальным мещанином-бюргером...

Все это приводит Гобри к мысли о том, что дело Лютера историки неправильно окрестили «Реформацией» — ведь это был всего-навсего дикий фарс с плачевным концом! Подлинной же реформой церкви занялись папы и церковные деятели второй половины XVI века, бесстрашно очи-щавшие «заблудшую» Церковь от «скверны» и создавшие условия для ее дальнейшего развития. Но, к сожалению, произошло это слишком поздно: Лютер уже успел сделать свое черное дело — раскол состоялся, и устранить его полностью было невозможно...

Разумеется, в целях наглядности мы несколько упростили схему Гобри, умело вуалирующего ее, как было уже замечено, различными способами, но сущность ее именно такова. Насколько же обоснованны выводы автора? Постараемся ответить на этот вопрос.

Прежде всего, уже в первой части книги, наиболее «объективной», бросаются в глаза постоянные натяжки. Так, инвектива в адрес Ганса Лютера, отца Мартина, оказывается сплошным блефом. Не лучше обстоит дело и с взаимоотношениями будущего реформатора с родителями. Конечно, Ганс наказывал мальчика за проступки — так было и в других семьях, — но вовсе не тиранил его, а от матери Мартин видел всю ту ласку, которую обычно видят дети в нежном возрасте, и никакого «ужаса» в то время в его душе возникнуть не могло. Во всяком случае, судя по его переписке, Мартин Лютер на всю жизнь сохранил к родителям теплые чувства. Следует тут же отметить (об этом забывает Гобри), что Ганс Лютер не стеснял интересов сына и стремился дать ему наилучшее в тех условиях образование, болел за него, и только неожиданный уход Мартина в монастырь, обескураживший отца, привел к некоторому (временному) охлаждению их взаимоотношений. Да, юный Мартин и в университете, и в монастыре, по-видимому, действительно испытывал страх перед дьяволом и адом, но, вероятно, было за что: жизнь школяров тех времен не отличалась нравственным поведением (почитайте Вийона!), и при тогдашней всеобщей религиозности немудрено было временами побаиваться расплаты за грехи — это отнюдь не феномен Лютера, а скорее, феномен эпохи. Другой вопрос, что строить на этом жалком фундаменте целую теорию «величайшей трагедии, равной которой не знала история церкви» — более чем рискованно: причина слишком ничтожна для столь грандиозных, можно сказать, глобальных результатов! Да и потом, Гобри не худо бы вспомнить, что Лютер был не одинок: до него со сходной программой выступил чех Гус, в его же время и позднее этим же путем пошли швейцарец Цвингли и француз Кальвин! Что, каждый из них выступал со своим учением тоже исходя из боязни дьявола и ада? Таких сведений у нас нет. Несомненно, однако, были общие причины всех этих выступлений, совершенно или почти совершенно не связанные с личностными мотивами. Наконец, и это главное, неужели автор книги забыл, что Лютер выступил против папства и католической церкви в 1517 году (и это было его первое выступление подобного рода) не в связи со своими этическими и моральными проблемами, а в связи с конкретными вымогательствами папской власти — продажей индульгенций[2]? И именно после этого выступления Лютер стал известен всей стране и сделался как бы знаменем общей борьбы со злоупотреблениями папства и церкви — обстоятельство абсолютно бесспорное, которое Гобри тщательно замалчивает. И недаром большинство историков считают именно событие 1517 года началом Реформации в Европе. Исходя из этого попытаемся представить в самых общих чертах не химерические, а подлинные причины выступления Лютера и существо дела, совершенного им. Для этого, однако, нам придется начать с экскурса в далекое прошлое.

* * *

Когда в результате Миланского эдикта императора Константина 313 года христианство, после трех веков гонений, стало дозволенной религией и христиане вышли из катакомб, новое учение с невероятной быстротой стало распространяться по территории Римской империи, постепенно вытесняя все другие культы и становясь господствующей религией. В 325 году Никейский собор сформулировал общеобязательные основы христианского учения; церковь стала называться апостольской, католической (вселенской) и православной (единственно правильной). Пора было, в особенности в связи с появлением разного рода толкований догматов, заняться упорядочением церкви как организации. Сложилась четкая градация церковных должностей во главе с архиепископами и епископами, ведавшими целыми церковными провинциями. Епископы Рима, Александрии, Константинополя, Иерусалима и Антиохии приняли титулы патриархов; двое из них — римский и александрийский — сверх того стали называться «папами»; позднее этот титул удержался лишь за римским первосвященником.

Институт папства как главный центр управления западной христианской церковью складывался и развивался по мере разложения и распада Римской империи, причем укреплению его содействовали сами императоры. Подлинным основателем папства считается Лев I Великий (440—461), вынудивший императора Валентиниана III издать эдикт, провозгласивший «первенство апостольского престола» и право его судить епископов, что сразу же поставило римского первосвященника над прочими церковными функционерами. Падение Западной Римской империи (476) заставило пап искать помощи и поддержки у восточноримских императоров, но Константинополь был далеко и помощь его оказалась эфемерной. И вот папа Григорий I, также прозванный «Великим» (590—604), делает следующий важный шаг, чреватый большими успехами в будущем: он меняет ориентиры и с Востока переносит свой взор на Запад, первым разглядев растущее и набиравшее силу Франкское государство. Результат не заставил себя ждать. Когда один из преемников Григория, Стефан III, обратился за помощью против теснивших его лангобардов к Пипину, ставшему с его благословения первым королем франков из династии Каролингов, Пипин не замедлил эту помощь оказать: дважды разбив лангобардов, он передал захваченные у них земли Стефану, чем было положено начало светскому государству пап (756). При Карле Великом папы находились по отношению к его империи в таком же положении, в каком были ранее по отношению к Константинополю, а после распада империи (843—870) получили полную независимость[3]. С этого времени и начался непрерывный рост влияния католицизма и его монархического центра — папства. Основная причина здесь была в том, что католическая церковь идеально вписалась в господствующий на Западе феодальный строй. Как институт она была плоть от плоти этого строя, оформляясь организационно параллельно становлению его политической и социальной структуры. Церковная иерархия была полным отражением иерархии светской: подобно тому, как в светском феодальном обществе выстроились разные категории сеньоров и вассалов — от короля (верховного сеньора) до рыцаря, так и члены клира градуировались по феодальным степеням от папы (верховного первосвященника) до приходского кюре. Церковь была крупным феодалом. В разных государствах Западной Европы она владела до 1/3 количества всей обрабатываемой земли, на которой использовала труд крепостных, применяя те же методы и приемы, что и светские феодалы. Узурпируя таким образом готовые формы феодального общества, получая от них бесчисленные плоды как организация, церковь — и это было особенно важно — одновременно формировала идеологию феодального общества, ставя своей задачей обоснование закономерности, справедливости и богоугодности этого общества. Для того чтобы внушить народу подобные мысли, католическая церковь с успехом использовала самые различные средства. Громады готических соборов с мрачными сводами и картинами рая и ада на витражах и тимпанах, торжественная служба, сопровождаемая своеобразными театральными представлениями (мистериями), — все это должно было подчинять мысль и волю верующего, ведя в заданном направлении. Этому же служили и церковные таинства, в первую очередь таинство причастия, делившее все общество на «верных сынов церкви» и отщепенцев, «еретиков», первых из которых ожидало райское блаженство, вторых — сожжение живьем в земном мире и вечные муки в загробном.

Средневековая церковь со всеми ее атрибутами была не только громоздким, но и очень дорогим учреждением. Однако короли и феодалы шли на затраты, получая взамен нечто неизмеримо большее — высшую санкцию на свое господство. И поэтому, если иногда даже и вспыхивали распри между светской и духовной властью (например, между папами и императорами), то они всегда заканчивались примирением, причем церковь и папство неизменно оказывались в выигрыше. Пик могущества папской власти приходится на понтификаты Григория VII (1073—1086) и Иннокентия III (1198—1216). Первый изъял из рук светских властей назначение духовных лиц и установил единый порядок избрания пап конклавом кардиналов, второй сформулировал теократическую доктрину верховенства духовной власти над светской и создал разветвленный агентурный аппарат и порядок управления католическими странами. Отныне папский Рим не только распоряжался коронами европейских монархов, но и получал огромные доходы за счет поборов с «вассальных» государств. Кроме того, в результате организованного им четвертого крестового похода (1202—1204), Иннокентий добился сокрушения Византийской империи и кратковременного присоединения под власть папского Рима православной церкви (1204—1261). Это был предел, выше которого папская власть уже никогда не поднималась.

Однако вскоре всем этим успехам пришел конец. По мере того как активизировался процесс консолидации крупных государств в Европе и усиливалась королевская власть, политическое значение папства неуклонно падало. В централизованном национальном государстве сильный монарх, не желая делить власть с соперником, всегда стремился поставить церковь в зависимое положение и, как правило, преуспевал в этом. Столкновение Филиппа IV Красивого с папой Бонифацием VIII и победа французского короля свидетельствовали о том, что наступили новые времена, и о былом могуществе Рима мечтать не приходится. Время понтификата Бонифация VIII (1294—1303) стало началом крушения могущества папской власти и прологом упадка католической церкви в целом. Уже вскоре после смерти этого папы последовало «Авиньонское пленение», в результате которого римским понтификам пришлось в течение 70 лет (1309—1378) жить на чужой территории, оставаясь фактически пленниками французского короля. Но и после этого положение пап не улучшилось и деградация католицизма пошла быстрыми темпами... Когда автор книги о Лютере уверяет нас в том, что накануне Реформации в католической церкви все обстояло более или менее благополучно, он умышленно умалчивает о тех диких безобразиях, которые происходили здесь в ходе всего XV века и которые должны были в корне подорвать прежнюю слепую веру населения Запада в своих духовных пастырей и их заветы.

Все началось с конца «Авиньонского пленения» (1378). Папа получил возможность вернуться в Рим, но французские кардиналы избрали своего папу в Авиньоне. Оказалось одновременно двое пап — итальянец и француз, — каждый из которых считал себя единственно законным и предавал анафеме другого. Так начался «великий раскол» в католической церкви (схизма). Европа была повергнута в шок. Население не знало, кому верить и за кого молиться. Часть государств (Италия, Польша, Венгрия, Англия, Германия, Скандинавия) признала римского архипастыря, часть — авиньонского (Франция, Испания, Шотландия, Южная Италия). Поскольку создавшееся положение стало угрожать феодальным устоям всего общества, а к этому прибавилась еще новая «ересь» — выступление Яна Гуса против папства за создание национальной чешской церкви, — князья и прелаты решили незамедлительно созвать собор, чтобы официально покончить со всеми неприятностями. Собор был созван в Пизе в 1409 году и не дал результатов: отцы собора избрали нового папу, но двое прежних и не подумали подчиниться, в результате чего теперь уже трое первосвященников проклинали и объявляли «антихристами» друг друга[4]. Понимая, что дальнейшее промедление, усиливая «соблазн для верующих», может быть чревато полной катастрофой, сильные мира во главе с самим императором созвали в 1414 году новый, весьма представительный собор в Констанце. На важность этого мероприятия указывает уже и то, что собор заседал четыре с лишним года (до 1418). Собравшиеся поставили перед собой три основные задачи: 1) покончить со схизмой; 2) расправиться с гуситской «ересью» и 3) сделать впредь подобные «бесчинства» невозможными. Казалось, задачи эти удалось выполнить. Все трое прежних пап были низложены, их сменил новый, единственный папа, избранный собором. Ян Гус, несмотря на охранную грамоту, данную ему императором, был осужден и сожжен. Князья и прелаты вынесли решение, что «собор выше папы» и может решать любые теологические конфликты любого уровня. Но победа оказалась непрочной. Казнь Гуса положила начало гуситскому движению, ставшему прологом Реформации. Вновь же избранный папа, Мартин V, отказался признать решение о приоритете собора и поспешил распустить его. Правда, этим дело не кончилось. Упорствующие «реформаторы» собрались в 1431 году на новом соборе, в Базеле, где опять провели постановление о верховенстве собора. Но папа предал собор проклятию и в противовес ему созвал свой собор во Флоренции. В ответ Базельский собор объявил папу низложенным и выбрал своего. Опять оказалось двое пап и в придачу к ним два собора... Однако на сей раз «флорентийский» папа, Евгений IV, оказался достаточно энергичным, чтобы распустить базельцев и низложить своего соперника. Мало того, он сделал еще одну, последнюю попытку, используя тяжелое положение Византии, которой угрожали турки-османы, подчинить своей власти православную церковь («Флорентийская уния», 1439). Но и эта попытка провалилась. В 1453 году турки овладели Константинополем, Византия пала, а ее преемница, Россия, не признала унии...

В целом соборное движение XV века — эта судорожная попытка подреформировать церковь сверху — закончилась полным провалом.

Евгений IV (1431—1445) открыл собой эру правления десяти пап периода Ренессанса. Ренессанс... Одно это слово вызывает представление о чем-то радостном, светлом, возвышенном. Однако все подобные понятия не имеют никакого отношения к римским первосвященникам этого периода, покрывшим несмываемым позором и католическую церковь, и свое высокое звание. И. Гобри упоминает с укором лишь двоих из этой «славной» десятки, а именно Юлия II и Льва X. Но эти двое были агнцами по сравнению с остальными, о которых тот же Гобри предпочитает умолчать. Так, Сикст IV (1471—1484) навеки заклеймил себя введением свирепой испанской инквизиции, Иннокентий VIII (1484—1492) «прославился» жуткими ведовскими процессами, в результате которых на костер были отправлены тысячи беззащитных жертв, а что касается «знаменитого» Александра VI (1492—1503), то он вошел в историю как чудовище разврата и мастер кровавых преступлений...

Был ли этот нараставший паноптикум маразма и разложения следствием какого-то стечения обстоятельств и случайных причин, как считают некоторые защитники католицизма? Нет, история подобных «случайностей» не знает. Это был закономерный процесс, лишь отражавший внешне те глубинные социально-экономические явления и сдвиги, которыми жила в то время Западная Европа.

Феодальная католическая церковь, бывшая идейной санкцией средневекового общества, могла существовать и процветать до тех пор, пока господствовала ее материальная основа — феодальный строй. Но уже в XIV—XV веках сначала в средней Италии и Фландрии, а с конца XV века и повсюду в Европе началось формирование нового класса, постепенно захватывавшего в свои руки экономику, а затем устремившегося и к политической гегемонии, — класса буржуазии. Новому классу, претендующему на господство, нужна была и новая идеология. Собственно, она не была такой уж и новой: буржуазия вовсе не собиралась отказываться от христианства. Но ей было нужно вовсе не то христианство, которое обслуживало старый мир; новая религия должна была отличаться от католицизма в первую очередь простотой и дешевизной: меркантильной буржуазии деньги были нужны не для того, чтобы бросать их на ветер, строя величавые соборы и проводя пышные церковные службы, а для того, чтобы, вкладывая их в «дело», создавать и приумножать свои разрастающиеся предприятия. И в соответствии с этим становилась не только ненужной, но и просто вредной вся дорогостоящая организация церкви с ее папой, кардиналами, епископами, монастырями и церковным землевладением. В тех государствах, где сложилась сильная королевская власть, идущая навстречу национальной буржуазии (например, в Англии или Франции), католическая церковь особыми декретами была ограничена в своих претензиях и этим на время спасена от гибели. В Германии же, где центральная власть была призрачной и папская курия получила возможность хозяйничать, как в своей вотчине, католическая церковь с ее бесконечными поборами и вымогательствами вызывала всеобщую ненависть, а непристойное поведение первосвященников многократно эту ненависть усиливало. И поскольку теперь для всех было очевидно, что церковь эта, «порочная во главе и членах», не может больше существовать в своем прежнем виде, а попытки подправить ее, идущие сверху, потерпели полный провал, взрыв оказался неминуемым. Он и произошел в 1517 году, и был вызван не кем иным, как осторожным и богобоязненным Мартином Лютером.

В законченном виде учение Лютера сложилось из двух составляющих: 1) человека спасают от дьявола и ада не обряды, а вера в Бога; и 2) в основе религии и церкви должно лежать не Священное Предание, а Священное Писание. Эти, на первый взгляд, довольно абстрактные положения в конкретной обстановке XVI века получили глубокий социальный смысл. Отрицая обряды и признавая лишь веру в Бога, Лютер фактически отрицал католическую церковь как идеологию, поскольку она на 90% состояла из обрядов. Призывая же к Священному Писанию как единственному источнику христианской религии, Лютер уничтожал католическую церковь как организацию, поскольку Евангелие не знает ни пап, ни епископов, ни аппарата церкви, ни индульгенций, ни всего остального, что составляет основы католической церкви. Таким образом, в своей совокупности оба эти положения вели к полному отказу от католической церкви и замене ее более простой — евангелической церковью.

Легко понять, какой социальный эффект вызвало выступление Мартина Лютера в Германии! В течение нескольких дней он стал самым популярным человеком в стране и самым страшным еретиком в глазах папы и клира. Вряд ли подобная популярность могла его обрадовать. Лютер не был ни борцом, ни героем. Больше того: он совершенно не представлял себе поначалу, к чему может привести его учение. Прошло немного времени, и, видя, что происходит, он стал потихоньку поворачивать назад, «уточняя» свои принципы, отказываясь от «крайностей» и во многом сближаясь с той самой церковью, которую поначалу начисто отверг. Но было уже поздно. Реформация началась и набирала силу. По всей Германии орудовали проповедники новых идей. Вслед за Лютером выступил Кальвин. И вскоре протестантизм уже одерживал победу за победой в значительной части Европы, включая Англию, Шотландию, Нидерланды, Швейцарию, Данию, Швецию, Норвегию и Восточную Прибалтику. Вот о чем следовало бы хоть мельком упомянуть И. Гобри и о чем он говорить явно не желает. Зато он достаточно подробно говорит о другом.

Подвергая проклятию дело Лютера, автор книги громогласно восхваляет то, что историки называют обычно «Контрреформацией». Разумеется, Гобри и слышать не желает о подобном термине, наоборот, он утверждает, что именно в ответ на лютеровские безобразия и начались подлинные реформы католической церкви. В качестве главного «реформатора» Гобри выделяет папу Павла III (1534—1549), о деятельности которого повествует прямо-таки в элегических тонах. Этот замечательный подвижник во имя идеи «вернул к первоначальной чистоте» церковь, укрепил ее положение, восстановил сознательную дисциплину, сделал церковь унитарной и образцовой, что само по себе могло превратить католицизм не только в господствующую, но и в единственную церковь Запада. Впрочем, из конкретных реформ Павла III Гобри называет только две: создание ордена иезуитов (1540) и созыв Тридентского собора (1545), на который «великодушный» папа пригласил даже своих врагов лютеран (благоразумно уклонившихся от явки). Что касается собора, то заседавший очень долго (до 1563 года), на первом этапе он ничем особенным себя не проявил; венцом же его деятельности стало провозглашение тезиса о «непогрешимости папы», согласно которому папская власть объявлялась не только выше всех духовных, но и выше всех светских властей, а каждое слово папы становилось непреложной истиной[5]. Кроме того, были подтверждены старые положения о таинствах, о поклонении святым, об индульгенциях и т. п.

А вот орден иезуитов вскоре получил мировую известность. Иезуиты имели одну только цель, утверждает Гобри, — «служение Богу». Как же они несли эту «службу»? Деятельность «братьев Иисуса» слишком хорошо известна, чтобы строить здесь какие-то иллюзии. Проникая во все поры общества протестантских стран, захватывая в свои руки школы и просвещение, иезуиты провоцировали монархов и их подданных к возвращению в лоно католической церкви, угрожая в противном случае ядом и кинжалом и идя «при необходимости» даже на цареубийство. За два века своей деятельности орден настолько «зарекомендовал» себя, что папа Климент XIV под нажимом королевских дворов Португалии, Испании и Франции оказался вынужденным его распустить (1733)[6]. Назвав эти две «реформы», Гобри забывает о третьей и главной: именно кроткий Павел III в 1542 году, продолжая начатое Сикстом IV, учредил в Риме центральный инквизиционный трибунал, у которого было большое и, скажем прямо, мрачное будущее...

Так в целом выглядели «благодетельные», по выражению Гобри, «реформы», которыми католическая реакция ответила на Реформацию. Они вызвали естественное озлобление и возмущение протестантов. Это привело в ряде стран к массовым кровавым столкновениям, известным под именем «религиозных войн». Они завершились только в середине следующего века общеевропейской Тридцатилетней войной (1618—1648), приведшей, наконец, несмотря на вызванную ею разруху, к более или менее устойчивому политическому и религиозному размежеванию. Впрочем, все это уже выходит за рамки книги Гобри.

Заканчивая, хочется еще раз вернуться к началу. За долгие годы своего существования серия ЖЗЛ создала разные типы произведений. Были здесь и биографии-документы, и биографии-очерки, и биографии-повести, и биографии-размышления. А сегодня читатель получает еще одну разновидность — биографию-памфлет. После всего, что было изложено на предыдущих страницах, может возникнуть вопрос: а нужна ли нашему читателю подобная книга? Лет двадцать назад, когда у нас в литературе господствовала однозначность, когда все делилось на «белое» и «черное», сказали бы: нет, не нужна. А сегодня скажем: несомненно, нужна. Нужна потому, что только в споре и сопоставлении различных точек зрения рождается истина, ибо всякая критика, пусть даже гиперкритика, несет в себе здоровые элементы, способствующие лучшему пониманию существа вопроса. Нужна потому, что здесь с традиционного образа Лютера сдергивается сусальный покров и лучше высветляются его чисто человеческие качества, а также его приемы и методы действий как идейного вождя Реформации. Одновременно яснее становится внутренний облик ряда лиц, его окружавших, — Меланхтона, Карлштадта и других. К тому же приходится добавить, что наша отечественная литература крайне бедна работами о Лютере. А потому, написанная крупным специалистом-историком, к тому же написанная вдумчиво, остро и с чувством, книга И. Гобри, не сомневаемся в этом, будет с пользой и удовольствием прочитана каждым любителем неординарного чтива.

А. П. Левандовский