11. БУНТ (июль 1519 — июнь 1520)

11.

БУНТ

(июль 1519 — июнь 1520)

Пока в Лейпциге спорили между собой богословы, во Франкфурт для участия в работе рейхстага съезжались представители светской власти, которым предстояло избрать преемника императора Максимилиана. На его трон претендовало сразу несколько кандидатов. Покойный император за несколько месяцев до кончины успел высказать свою волю и дал понять будущим выборщикам, что хотел бы видеть своим наследником внука, короля Испании Карла I. Чтобы с его выбором согласились, он не жалел средств, щедрой рукой черпая золото из состояния Фуггеров.

Карлу пришлось бы делать то же самое, поскольку в предвыборную гонку включился весьма серьезный соперник, тем более опасный, что, будучи богатейшим европейским монархом, имел в своем распоряжении практически неограниченные финансовые средства. Этим соперником был король Франции Франциск I, 25-летний король-рыцарь, только что успешно завоевавший Миланское герцогство и после убедительной победы при Мариньяно навязавший Карлу выгодный для себя мир. Наконец, сразу после смерти Максимилиана объявился и еще один претендент на его наследство — король Англии Генрих VIII, 28-летний гуманист и женолюб, женатый на Екатерине Арагонской, младшей сестре Иоанны Безумной и тетке Карла Испанского.

Имелся свой фаворит и среди немецких курфюрстов — Фридрих Саксонский. Волна национализма, неуклонно поднимавшаяся в это время по всей Германии, делала весьма проблематичным выбор как в пользу француза, связанного с папой договором в Витербо и Болонским конкордатом, так и в пользу англичанина, слишком уж далекого на своем острове. Что касается Фридриха, то по сравнению с этими тяжеловесами он, конечно, выглядел слабовато. Оставался единственный кандидат, способный удовлетворить всех, и этим кандидатом был Карл. Разумеется, он устраивал большинство не в качестве короля Испании, но в качестве внука Максимилиана. Не зря же, упоминая о нем, немцы говорили не Дон Карлос, а Карл фон Габсбург. Он и сам, у себя за Пиренеями, назначая, к негодованию подданных, на все ответственные должности исключительно фламандцев, доказал, что немецкого в нем гораздо больше, чем испанского. К тому же Неаполитанское королевство, сувереном которого он являлся, представляло постоянную угрозу Риму. Итак, 28 июня 1519 года императором Германии был избран Карл.

Какую бы религиозную политику ни собирался проводить новый император, Лютер хорошо понимал, что такой протекции, как от курфюрста Саксонского, от Карла ему не дождаться. Во время коронации, которой руководил архиепископ Кёльнский, Карл, теперь именовавшийся Карлом V, поклялся по мере сил своих «защищать католическую веру в духе традиции» и «почитать Святого Отца и Владыку во Иисусе Христе, а также Святую Церковь с покорностью, уважением и верностью». Впрочем, и без этой клятвы он хорошо сознавал свой долг перед Христовой Церковью. Воспитавший его Адриаан Флоризоон, декан факультета богословия Лувенского университета, учивший также и Эразма, в 1522 году ставший папой Андрианом VI, сумел внушить ему искреннюю веру и глубокую набожность, основанную, главным образом, на новейшем благочестии, явлении опять-таки гораздо больше германском, нежели испанском.

Но все эти соображения меньше всего занимали мысли Лютера. Теперь, когда судьба его бесповоротно определилась, ему прежде всего требовалось добиться признания своего учения и заполучить на свою сторону как можно больше немцев. Решить эту задачу он мог, лишь чувствуя себя в полной безопасности. Экк все еще донимал его, предлагая через курфюрста Фридриха новые встречи и новые диспуты — в Париже, в Лувене или в Кельне. Лютер на эти призывы не реагировал. Он уже понял, что пойдет к своей цели другим путем. Перо — вот то оружие, с помощью которого он защитит себя и завоюет себе последователей. И он погрузился в работу над составлением отчета о лейпцигском диспуте, в котором постарался подчеркнуть весомость своей аргументации. Этот труд он издал под названием «Резолюции». Поскольку теперь над ним не стояли придирчивые судьи, он повел себя смелее и развернулся во всю ширь своих полемических талантов: в вопросах веры есть лишь один авторитет, и он принадлежит Священному Писанию; что касается соборов, то они нередко допускали ошибки в этой области. Затем он принялся громить и предавать анафеме своих оппонентов: тот, кто полагает, что авторитет Писания стоит ниже авторитета папы, есть извратитель истины и еретик. Пересмотрев все каноническое Писание, он исключил из него книги Маккавейские и Послание святого Иоанна, потому что в них утверждалось, что «вера без дел мертва». Предисловие он посвятил чрезвычайно грубой критике, направленной лично против Экка.

Курфюрст, с одной стороны, искренне стремившийся защитить немца Лютера от нападок римской власти, а с другой — не желавший получить в свой адрес обвинение в поддержке еретика, передал это сочинение Экку, который выступил с ответным трудом, озаглавленным «Очищение». Сторонники Лютера, видя безнаказанность своего вождя, более не считали нужным скрываться и всем скопом набросились на Экка. Именно в это время заявил о себе Иоганн Хаусшейн по прозвищу Эколампадос[13]. Ознакомившись с сочинениями Лютера, он покинул свой монастырь в Баварии. В дальнейшем ему предстояло сыграть важную роль в движении Реформации. Именно он выступил с острой сатирой против защитников папства. Нюрнбергский бюргер Пиркхеймер активно распространял анонимный памфлет под названием «Eccius dedolatus», что можно было перевести и как «обструганный Экк», и как «поколоченный Экк».

Но и Экк не собирался почивать на лаврах после своей победы в Лейпциге. Он сознавал, что значение и распространенность нового учения выходят далеко за рамки обычного университетского спора. Своими проповедями Лютер привлек к себе немало ученых и толпы простого народа. Вот и Экк решил предпринять своего рода «турне» с целью разоблачения виттенбергского богословия и призыва к христианам хранить верность Церкви. Он тоже много писал в это время, за один год опубликовав около десятка небольших по объему сочинений, в том числе «Трактат о главенствующей роли папы». В свою очередь, и он получил существенное подкрепление. В апреле в Юттербокке (Бранденбург), то есть как раз в тех местах, где когда-то начинал свою проповедническую карьеру Тецель, прошел капитул братьев-францисканцев строгого устава. Участники капитула внимательно изучили писания Лютера и обнаружили в них целый ряд положений, противоречащих учению Церкви. Затем они переслали эти труды епископу Бранденбургскому, указав на их вредный характер. Когда до Лютера дошел слух об этом происшествии, он разразился негодованием: какое право имели эти невежественные монахи вмешиваться в дела, которые их не касаются? Змеи и порождения ехиднины!

До лейпцигского диспута оставался еще месяц, когда он, поддавшись гневу, решился обнародовать мысли, которые пока таил про себя. Таинство покаяния, писал он, является не божественным установлением, но выдумкой одного из пап. Между тем документ, составленный францисканцами, дошел и до Экка. Получив благословение епископа, он опубликовал и распространил его по всей епархии. Лютер в очередной раз обозвал Экка «честолюбцем, снедаемым жаждой славы», который, по его мнению, преследовал в жизни единственную цель — погубить его, Лютера.

Среди представителей светской власти одним из наиболее последовательных защитников Церкви проявил себя герцог Георг Саксонский. Он потребовал, чтобы Лейпцигский университет занял твердую позицию по отношению к ереси, но добиться этого в полной мере ему не удалось. Только один монах, францисканец Августин Альфельд, преподаватель Священного Писания одного из монастырей ордена, опубликовал труд о божественном происхождении папской власти, опровергающий воззрения Лютера. Напротив, в других университетах к делу защиты правоверного учения отнеслись с большей сознательностью. В Кельне доминиканец Якоб ван Хоогстратен, прославившийся своим памфлетом, направленным против гуманиста Рейхлина и вызвавшим в защиту последнего знаменитые «Письма темных людей», составил на основе сочинений Лютера свод положений, которые 30 августа были осуждены университетом. В этом же учебном заведении все книги витгенбергского монаха приговорили к сожжению на костре. В 1526 году тот же Хоогстратен опубликует «Трактат о вере и делах, опровергающий Лютера». Примеру Кельнского последовал и Лувенский университет. 5 августа он направил свои соображения бывшему декану факультета богословия Адриаану Флоризоону, к тому времени ставшему кардиналом.

В свою очередь, Лютер писал книгу за книгой. В августе, когда заболел курфюрст Фридрих, он посвятил ему целый трактат об утешении души, озаглавленный «Тесарадекас» (в переводе с греческого «Четырнадцать уложений»), или «Утешение душам, обремененным трудом и заботами». Для убежденного противника схоластов это довольно любопытное сочинение, прославляющее 14 второстепенных святых, каждый из которых преподает читателю урок терпения. Здесь же объясняется, как именно следует каждому из них молиться, чтобы научиться терпению — этой величайшей из милостей. Читая этот труд, трудно не думать о том, каким замечательным духовным наставником мог бы стать Лютер, не отдай он все внутренние силы на решение своей личной проблемы.

Он писал и другие назидательные книги: «Комментарии к Псалтири», пояснение к «Отче наш», размышления о Страстях Христовых, небольшие брошюры об умерщвлении плоти, о подготовке к смертному концу. В последних снова прорывается наружу его давний затаенный страх: «Не давайте себе останавливаться на этой ужасной мысли!» Никаких отступлений от традиционного вероучения в этих писаниях нет. Однако он не отказался от борьбы, напротив, вел ее сразу на несколько фронтов. Так, он обрушился с яростными нападками на секретаря герцога Георга Иеремию Эмзера, который попытался было выступить в его защиту, написав некоему прелату в Прагу, что Лютер не имеет ничего общего с Гусом, а потому напрасно чешские еретики принимают его за своего. Лютер назвал поступок Эмзера «поцелуем Иуды» и заявил, что не нуждается в помощи такого человека, как он.

Но с особым старанием он трудился над сочинениями, посвященными проблеме догматов католицизма. В сентябре 1519 года он выпустил «Комментарий к Посланию к Гала-там», написанный на основе лекций, прочитанных в 1515— 1516 годах. Тема оправдания одной верой имела для него первостепенное значение, и здесь он снова с настойчивостью проводил мысль о тщетности «дел». В декабре он издал «Проповедь о причастии», в которой хоть и признавал в таинстве евхаристии присутствие Христа, однако намеренно уклонялся от его богословского объяснения, называя его бессмысленным. Одновременно само понятие жертвы, служащей основой евхаристии, он толковал расширительно, смыкаясь в этом с утраквистским крылом гуситов, в частности, с их требованием причащения «под обоими видами»[14].

Впрочем, в католическое учение о таинствах он уже не верил, а Спалатину, приславшему ему поздравление с успешно завершенным трудом, отвечал: «Близок день, когда я расскажу о выдумках, окружающих все семь так называемых таинств». В начале следующего года, уже после публикации «Утешений» и комментариев к Десяти заповедям, в «Проповеди о добрых делах», вышедшей на немецком языке с посвящением брату курфюрста принцу Иоганну, он снова обращается к своей любимой теме. Его позиция стала еще более жесткой. Если достаточно радикальные предложения встречались и в предыдущих его работах, то в нынешней уже ничего не осталось кроме них. Без веры все грех, даже лучшие и достойные восхищения поступки. Исходя из этой посылки, автор подвергает пересмотру самую сущность монашества, утверждая, что она противна духу Евангелия. Святость монаха основывается на добрых делах (пощении, молитве, бедности, умерщвлении плоти), но ведь Бог не заповедал ничего подобного. Стремиться поэтому следует не к тому, чтобы превзойти остальных христиан своими возвышенными поступками, но к тому, чтобы с покорностью нести бремя будничной жизни.

Здесь Мартин Лютер, с того самого дня, когда он надел рясу послушника, искавший, но так и не нашедший внутреннего согласия с правильностью сделанного им же выбора, впервые рискнул открыто выступить против монастырского устава и системы церковных обетов. В то же самое время он говорит здесь о католиках как об учениках папы, а папистов, в свою очередь, противопоставляет ученикам Христа (в следующем своем сочинении он разовьет эту тему). «Паписты, — пишет он, — с их верой в могущество дел грешат против веры в кровь Христову». Кто же виновен в том, что простые люди, введенные в заблуждение, целиком доверяются надежде спастись с помощью добрых дел? Разумеется, церковная власть, этот враг немецкого народа. «Вот они, истинные турки. Нечего нам кормить папу, его лакеев, его людей, его любимчиков и его потаскух, платя при этом разрушением своих душ». Богословское сочинение оборачивается политическим манифестом: пора защитить себя от гнета Рима и его церковных приспешников, а для защиты нужен меч. Римская власть «утратила всякий разумный смысл». Поэтому пришла пора «королям, князьям и дворянству, городам и общинам нанести ей решающий удар».

После такой неприкрытой атаки на католицизм уже никого не могло удивить появление в печати в июне 1520 года памфлета под названием «О римском папстве». Главным объектом критики стали здесь «Эмзер, Экк и Сильвестр» (имелся в виду Сильвестр Маццолини, по прозвищу Приерий, папский прокуратор), а также богословы из Лувенского и Кельнского университетов. Попутно Лютер задавал трепку и францисканцу Альфельду, называя утверждения последнего обезьянничаньем. Церковь по преимуществу является царством духа, а потому в ней нет и не может быть конкретного руководителя. Следовательно, никакой законной власти нет и у папы. Ключи от Врат Небесных, врученные Христом святому Петру, никем и никогда не передавались епископам, значит они в равной мере принадлежат всем крещеным христианам. В Церкви вообще нет ничего земного, она есть сообщество невидимое. Верно, Иисус сказал Петру: «Ты камень, и на камне сем я построю свою Церковь». Но надо понимать, что Христос давал это обещание не конкретному апостолу, своему ученику, а той вере, в которую его обратил; иными словами, каждый верующий во Христа и есть тот камень, на котором зиждется Церковь.

Но если Церковью никто не руководит, в чем же она конкретно проявляется? В трех вещах: крещении, причащении и проповеди истинного Евангелия, то есть того самого, которому учат в Виттенберге. И снова в богословском трактате звучат политические ноты: во всех несчастьях христианского мира виноваты папа римский и его алчность. Если кто и способен помешать беззаконию твориться и дальше, так это немецкие князья и все дворянство Империи. Римляне считают немцев пьяницами и неотесанными мужланами, годными лишь на роль рабочей скотины. Если благородное сословие Германии желает освободить свой народ от этого чудовищного угнетения, оно должно немедленно вступить в борьбу.

Немалую помощь в этой бескомпромиссной борьбе, начатой Лютером, оказывали ему его верные сторонники. Одним из них стал Юст Ионас, в прошлом однокашник Мартина, теперь занявший пост ректора Эрфуртского университета. Он окончательно проникся идеями Лютера во время богословской схватки в Лейпциге. Любопытная деталь: ректор университета Ионас не имел даже докторской степени, которую получит лишь два года спустя в «конкурирующем» Виттенбергском университете, куда к тому времени переберется в качестве профессора лютеранского богословия. Примкнул к Лютеру и Иоганн Целларий, преподававший в Лейпциге древнееврейский язык и бросивший ради нового движения свою кафедру. Даже личный секретарь Экка Полиандер порвал со своим бывшим начальником и переметнулся к его противнику. Страстно увлеченный идеей проповеди на немецком языке, он затем сочинял гимны на народном диалекте.

Впрочем, самым ценным приобретением 1519 года, бесспорно, стал Филипп Шварцерд. По-немецки «schwarzerd» означает «черная земля», и обладатель этой фамилии, переиначив ее на греческий лад, предпочел именоваться Меланхтоном. Рейхлин, который приходился ему двоюродным дедом, в свое время подвигнул его на изучение классических языков и иврита и рекомендовал курфюрсту Фридриху. От последнего он получил назначение преподавателем греческого языка в Виттенбергский университет, где и начал свою карьеру в возрасте 21 года. Лютер, слабо владевший библейскими языками, обратился к молодому человеку за помощью, взамен пообещав заняться с ним богословием. В итоге молодой эллинист, надеявшийся в Виттенберге изучить творчество Аристотеля, вскоре стал его ярым ниспровергателем, называл древнегреческого философа отцом схоластики и проповедником теории свободы воли. Он вместе с Лютером ездил в Лейпциг и принимал участие в диспуте. Обращение Экка к учениям схоластов только разожгло в нем ненависть к средневековой теологии. С подачи Лютера он бросил свою кафедру греческого языка и стал преподавать Священное Писание, к изучению которого, в отличие от своего наставника, подошел с похвальной скрупулезностью, отличавшей его и раньше. В самом деле, если богословские воззрения Лютера формировались медленно и субъективно, в зависимости от фазы развития его внутреннего кризиса, то у Меланхтона они с самого начала обрели характер объективного знания, складывавшегося на основе теории, разработанной его наставником.

Вот почему очень скоро он и сам стал выдающимся учителем лютеранского богословия. «Я столь глубоко уважаю его, — писал Лютер, — что не боюсь менять собственные мнения в угоду его мнениям. В нем я почитаю шедевр творения моего Бога». «В этом юноше есть нечто сверхчеловеческое... Знаниями и чистотой нравов он превосходит меня». Меланхтон, со своей стороны, не жалел комплиментов в адрес Лютера: «Нет на земле ничего, что превосходило бы его в божественности... Дайте же ему спокойно следовать туда, куда ведет его Дух, и не противьтесь воле Божьей». Меланхтон не имел духовного сана, а потому лично ему не грозили опасности, нависшие над Лютером, тем более что Виттенбергский университет почти целиком перешел к утверждению нового богословия. Решив упрочить свое положение преподавателя, Меланхтон в сентябре 1519 года защитил диссертацию на степень бакалавра богословия. Эта работа отличалась крайней смелостью. «Какая же ересь, — вопрошал он, — в отрицании пресуществления?» Лютер прокомментировал это заявление следующими словами: «Это дерзко, но верно!» Впрочем, с этих пор говорить о какой бы то ни было ереси уже не приходилось. Зато отвага Меланхтона вызвала искреннее восхищение доктора Мартина, который сам пока не решался заходить столь далеко. «Меланхтон, — уверял он, — свершит больше, чем несколько Лютеров вместе взятых. Вот опасный противник сатаны и схоластов. Этот юный грек в богословии сильнее меня».

Благодаря этой дружбе, придававшей ему уверенности в себе, Лютер гораздо меньше боялся того рокового исхода, который не мог не предчувствовать. События неуклонно катились к развязке. Балансировать на лезвии бритвы с каждым днем становилось все труднее. Мильтиц, в котором самодовольство уживалось с полной бездарностью, в октябре предпринял последнюю попытку разрешить ситуацию с помощью архиепископа Трирского. Он еще раз увиделся с Лютером и, форсируя события, в ультимативной форме предложил ему вместе ехать в Трир. Одновременно он послал курфюрсту Саксонскому уведомление о том, что решение об отлучении Лютера практически готово.

В этот момент Лютер, переживавший очередной кризис духа, едва не уступил. «Если князь согласится, — говорил он, — я поеду». Смирившись с неизбежным, он заявлял даже, что «готов отдаться им в руки и смирить их гнев». Но князь не согласился. Он уже сам окончательно встал на сторону Лютера и опасался, что навсегда лишится лучшего украшения своего университета. Архиепископ, впрочем, и не настаивал. Он ни в коем случае не хотел ссориться с немецкими князьями, так что между обоими суверенами установились отношения молчаливого соучастия.

В декабре, после выхода в свет «Проповеди о причастии», антилютеранские настроения вспыхнули с новой силой. К курфюрсту со всех сторон стекались жалобы и протесты. Особенно громко возмущался герцог Георг. Фридрих попытался несколько умерить пыл Лютера, для чего отправил к нему их общего друга Спалатина. Посланец курфюрста заговорил с Лютером о Реформе. Нужно не ломать веру, что опасно и бессмысленно, убеждал он, но попытаться перейти к реальному преобразованию Церкви. Разве не этого ждет весь христианский мир? Лютер противился. Для чего ему нужна Реформа Церкви, если по-настоящему его волновало только спокойствие собственной совести? Если устоит католическая доктрина о пользе «дел», как может он надеяться на спасение души?

Разумеется, он отвечал Спалатину не в этих выражениях, однако они легко читаются между написанных им строк: «Я озабочен одной-единственной вещью, касающейся моих взаимоотношений с Богом: чтобы Бог смилостивился надо мной. Что же до остальных людей, то давайте молиться и быть терпеливыми». Поскольку благодаря вере он обрел чувство полной безопасности, то и бояться ему больше нечего: «Мой нынешний девиз таков: «Никого не бойся, но всех презирай!» Раз от воли человека в этом мире не зависит ничего, как же может он думать, что в силах свершить что бы то ни было? «Вот о какой ссоре говорил Господь, когда учил, что не мир принес он на землю». И за что же его отлучать от Церкви? Уж не за то ли, что он проповедовал учение Яна Гуса? Но ведь это и есть истинное учение Церкви, которое исповедует каждый, пусть и не отдавая себе в этом отчета: «Все мы гуситы, хоть и не подозреваем об этом».

В то же время, утверждая, что он не предпринимает ровным счетом ничего, чтобы избежать осуждения, что он «целиком отдает себя в руки Господа», желая уподобиться Иисусу Христу, «осужденному за беззаконие и совратительство», Лютер начал своего рода информационную кампанию в свою защиту. Первым делом он послал новому императору оправдательное письмо, в котором постарался смыть с себя обвинения в ереси и свалить всю вину на своих врагов, преследующих его из необъяснимой ненависти. Император должен взять его под свою защиту, потому что он служит делу утверждения истины и проповеди Евангелия. Увлекшись собственной аргументацией, он договорился до довольно опасных заявлений: «Если меня сочтут еретиком или нечестивцем, я не прошу о защите».

В отношениях с епископами он продолжал вести себя уклончиво. Архиепископу-курфюрсту Майнцскому и епископу Мерзебургскому он написал весьма двусмысленное письмо, в котором призывал Бога в свидетели того, что никогда не пытался учить ничему, что противоречит евангельской истине. Он заявлял, что готов отречься от всего, что говорил раньше, если ему докажут, что он заблуждался. В одном месте письма он уверял представителя Церкви: «Я целиком подчиняюсь вам как прелату Святой Церкви», а в другом говорил: «Я не подчиняюсь Церкви, которая учит чему угодно, только не Евангелию».

Понял ли архиепископ Майнцский всю степень дерзости (быть может, невольной) этого послания? Слишком занятый своими делами, он не очень-то интересовался подробностями богословского спора, к тому же он знал, что его кузен курфюрст Саксонский уже получил из-за этого профессора массу неприятностей от Рима. Никакого желания участвовать в этой склоке он не испытывал. И он вежливо ответил Лютеру, что книг его не читал — что представляется вполне возможным и показывает, насколько «глубоко» волновали князя-епископа в 1520 году вопросы веры. Епископ Мерзебургский проявил больше внимания и пригласил автора письма к собеседованию, не назначив, однако, точной даты, что на практике означало аналогичное нежелание ввязываться в драку. Не исключено, что и он не читал сочинений, всколыхнувших всю Германию.

Зато другой саксонский епископ, напротив, следил за развитием лютеранской идеи с самым пристальным вниманием. Это был епископ Мейсенский Иоганн фон Шлейниц, в епархию которого входил город Дрезден. Наверное, он часто обсуждал сложившееся положение с герцогом Георгом. После появления в печати «Проповеди о причастии» он собрал свой капитул и, заручившись всеобщей поддержкой, 24 января 1520 года издал пастырское послание, вывешенное затем на дверях каждой церкви в его епархии. В этом послании он осуждал учение Лютера об евхаристии и требовал от священников, чтобы они объясняли прихожанам истинное учение Церкви. Виттенбергский доктор, уже успевший привыкнуть к совсем другому обхождению со стороны епископов, отреагировал на этот поступок весьма своеобразно. Так и не избавившийся от потребности постоянно оправдываться, он поднял брошенную перчатку, но сделал это, как сообщает протестантский историк, с детской хитростью: объявил послание фальшивкой. «Эта шутовская выходка, — с натужной веселостью комментировал он, — не может быть делом рук епископа». Из чего следовало, что его, Лютера, учение как раз заслуживает всяческого доверия. Заодно он еще на шаг продвинулся в своем отрицании церковной дисциплины: в обращении к будущему собору намекнул, что недурно бы разрешить приходским священникам обзавестись женами.

Эти заявления вызвали новый приступ тревоги у Спалатина. Неужели Лютер не понимает, какую опасную игру ведет? «Non possumum non loqui»[15], — отвечал ему Лютер. Теперь он уже не сомневался, что дело его правое, дело Божье. Его теперь не запугать. Он несет людям Слово Божье. И не его вина, что «Слово Божье есть война, разруха, ссора, погибель и яд». Ему хотят помешать? Но он уже не властен над собой, Бог ведет его. Он кажется безумцем? Но «великое безумие противно людям, а великая мудрость противна Богу». Если он и стал причиной распрей, то их невольной причиной: «Сам я ни к чему не стремлюсь. Тот, кто стремится, иной. Это Бог». В это же время он отвечал «кельнским и лувенским ослам», осудившим его учение, что их приговор значит для него не больше, чем ругань пьяной бабы. Ах, отец Августин Альфельд разгромил его позиции по отношению к папству? Так он просто ищет личной славы и липнет к Лютеру, как «грязь липнет к колесам повозки».

Тем временем в Риме продолжалось разбирательство дела Лютера. Курия изучала отчет о лейпцигском диспуте, составленный Экком, а также материалы, присланные из Кельна и Лувена. Лютер уже почуял, в какую сторону подул ветер, и в конце 1519 года опубликовал на немецком языке «Проповедь об отлучении», словно заранее сам себе вынося оправдательный приговор. Неправедное отлучение, утверждал он, не только не разрушает союза с Христом, но, напротив, является «великой и благородной заслугой перед Богом», ведь жертва любой несправедливости благословенна перед Господом. Следовательно, не бояться нужно этого наказания, налагаемого церковной властью, но возлюбить его. Эти рассуждения заканчиваются тем же выводом, к какому он пришел в «Проповеди о добрых делах», а именно: раз Рим доказал свою неправедность, светская власть в лице князей должна восстать против его решений.

Между тем из Рима до курфюрста доходили все более тревожные вести. В марте саксонский дворянин по имени Валентин фон Дейтлебен написал ему, что в Риме глубоко возмущены тем, что он покрывает еретика. С призывом положить конец столь неподобающему поведению обратился к нему и кардинал Санкт-Георга. В Виттенберге все пришло в волнение. Меланхтон пророчил грядущую катастрофу. Но курфюрст, раз и навсегда принявший твердое решение, не собирался отступать и подлил масла в огонь, ответив через своего посланника Риму, что ответственным за смуту считает отнюдь не Лютера, но доктора Экка. Если же на его профессора будут нападать и дальше, то крупных неприятностей не миновать, и первой их жертвой станет Рим. В конце его послания ясно прозвучал националистический мотив: «И у нас в Германии сегодня хватает ученых мужей».

Эти завуалированные угрозы не смутило Рим. Процедура, начатая 9 января, шла своим ходом. Всю подготовительную работу взяла на себя специальная богословская комиссия, трудившаяся под руководством кардиналов Каетано и Аккольти. В марте еще одна комиссия, теперь уже возглавляемая самим папой, составила на основе сочинений Лютера перечень из 41 тезиса, каждый из которых расценивался как ересь. К концу апреля текст буллы был готов, но чтобы уточнить все формулировки, понадобилось еще четыре заседания кардинальской комиссии. В итоге окончательный текст представлял собой официальное осуждение учения Лютера, однако лично его автору пока ничто не грозило: ему давали достаточный срок, чтобы осмыслить свои ошибки и отречься от них.

Поэтому вопреки распространенному мнению булла «Exsurge Domine», провозглашенная папой Львом X 15 июня 1520 года, не являлась актом отлучения Лютера от Церкви.

В ней перечислялось 41 ошибочное положение, на которых Лютер строил свое учение, и предписывалось торжественно, в присутствии духовенства и мирян, предать огню все сочинения автора, содержащие указанные заблуждения. Лютеру предлагалось в 60-дневный срок либо выступить с официальным отречением от своих идей, либо лично явиться в Рим. В противном случае, говорилось в булле, он будет отлучен от Церкви ipso facto, то есть заочно. Отсчет срока начинался с того дня, когда булла будет вывешена на дверях кафедральных церквей Бранденбурга, Майнца и Мерзебурга. Впрочем, во имя кротости Всемогущего Бога папа высказывал готовность предать забвению все нанесенные ему тяжкие оскорбления и принять в свои объятия их виновника, как евангельский отец принял блудного сына. Если же Лютер станет и дальше упорствовать в своих заблуждениях, его ждет суровая кара в соответствии с законом. Делая поправку на подъем националистического движения, охвативший Германию, папа счел нужным напомнить, что благородная германская нация всегда проявляла себя верной и истовой защитницей веры, а немецкие императоры без колебаний лишали имущества и прав тех, кто оказывал поддержку еретикам. Итак, если по истечении 60 дней Лютер не исполнит всех предписанных требований и не склонит голову, ему придется предстать перед светским судом, защищающие его князья будут лишены прав, а их земли подвергнутся интердикту[16].

Булла была подписана, но пока не обнародована: церковная бюрократия во все времена отличалась ничуть не меньшей медлительностью, чем светская. 9 июля папа направил курфюрсту Фридриху бреве, в котором еще раз предупреждал, что наказание неминуемо. «Мы проявили долготерпение, — говорилось в этом документе, — но теперь пришла пора применить сильнодействующее снадобье». Проследить за обнародованием буллы во всех трех епархиях папа поручил Экку, который прибыл на место только в сентябре. К Карлу V отправили нунцием Иеронима Алеандра, бывшего ректора Парижского университета, секретаря Льва X и библиотекаря Ватикана. В конце сентября он встретился с императором в Антверпене и получил его согласие; тогда же в Лувене состоялось торжественное аутодафе сочинений еретика. Аналогичные церемонии прошли в Кельне и Майнце.

О том, что против него замышляется, Лютер знал еще с начала года. Поэтому для размышлений у него оставалось не 60 дней, а от шести до восьми месяцев. Но размышлять уже не приходилось. Он сделал свой выбор. За четыре дня до выхода буллы в Риме он уже писал Спалатину: «Жребий брошен. Рим я презираю... Никогда не пойду на примирение с ними». Отныне, вопреки всему, о чем он писал в «Проповеди об отлучении», он сам порывал с Церковью. В течение четырех лет он тщетно силился скрыть от самого себя, что его вера вступила в непримиримое противоречие с верой Церкви, но теперь эта истина вставала перед ним со всей очевидностью. В то же время придуманная им система взглядов не только стала необходимым условием сохранения его собственного душевного покоя, она завоевала признание и в сердцах его учеников. Эти же взгляды в не столь далеком прошлом, он знал это, открыто исповедовали и другие люди, не побоявшиеся объявить себя вне Церкви. Мысли о них вселяли в него чувство уверенности и безопасности, хотя он уже хорошо понимал, что на самом деле они вовсе не были вне Церкви. Как и он, они были против Церкви. Но, как знать, быть может, недалек день, когда они вместе с ним — он уже грезил этой мечтой — создадут новую Церковь. Папская булла отсекала Лютера от тела Церкви, не подозревая, что в душе он уже давно сам отсек себя от этой Церкви.

Мартин Лютер. Лукас Кранах Старший. После 1528.

Ганс Лютер, отец Мартина Лютера. Лукас Кранах Старший. 1527.

Маргарет Лютер, мать Мартына Лютера. Лукас Кранах Старший. 1527.

Торгующие крестьяне. Альбрехт Дюрер, 1519

Плавильня. Гравюра из книги Георга Агриколы «О горном деле и металлургии» (Базель, 1556).

Эйслебен. Дом, в котором родился Мартин Лютер.

Танцующие крестьяне. Альбрехт Дюрер. 1514.

Беседующие крестьяне. Альбрехт Дюрер. Около 1496-1507.

Эрфурт. Гравюра на дереве 1493.

Портрет Мартина Лютера — монаха. Лукас Кранах Старший. 1520.

Портрет Мартина Лютера в докторской шапочке. Лукас Кранах Старший. 1521

Зверь богохульства и зверь соблазна. Альбрехт Дюрер. Из цикла гравюр «Апокалипсис». 1498.

Четыре апокалипсических всадника. Альбрехт Дюрер. Из цикла гравюр «Апокалипсис».