Глава XVI ОТЧЕГО НАЦИОНАЛЬНОЕ ТЩЕСЛАВИЕ У АМЕРИКАНЦЕВ НОСИТ БОЛЕЕ БЕСПОКОЙНЫЙ И СВАРЛИВЫЙ ХАРАКТЕР, ЧЕМ У АНГЛИЧАН

Глава XVI ОТЧЕГО НАЦИОНАЛЬНОЕ ТЩЕСЛАВИЕ У АМЕРИКАНЦЕВ НОСИТ БОЛЕЕ БЕСПОКОЙНЫЙ И СВАРЛИВЫЙ ХАРАКТЕР, ЧЕМ У АНГЛИЧАН

Все свободные народы гордятся собой, однако национальная гордыня проявляется у них по-разному.

В своих отношениях с иностранцами американцы оказываются нетерпимыми к любой критике и постоянно жаждут славословий. Им нравятся самые скромные выражения одобрения, но их редко полностью удовлетворяют даже самые невоздержанные восхваления; они неотступно преследуют вас своими ожиданиями похвал, и, если вы не уступаете их настоятельным просьбам, они хвалят себя сами. Словно сомневаясь в своих собственных достоинствах, они жаждут постоянно иметь перед глазами их изображения. Их тщеславие отмечено не только жадностью, но также беспокойством и завистливостью. Постоянно требуя все, оно ничего не дает взамен. Оно бранчливо вымаливает подачки.

Я говорю кому-либо из американцев, что он живет в прекрасной стране, и он отвечает: «Верно, в мире нет другой такой страны!» Я выражаю восхищение той свободой, которой пользуются граждане его страны, и он отвечает: «Свобода — это драгоценный дар! Но мало кто из народов достоин им пользоваться». Я отмечаю чистоту нравов, царящую в Соединенных Штатах, а он говорит: «Я полагаю, что иностранец, глаз которого привычен к той испорченности, которая наблюдается у всех других народов, должен быть потрясен созерцанием подобной чистоты». В конце концов я предоставляю ему возможность рассуждать на эту тему в одиночку, но он вновь принимается за меня и не оставляет в покое до тех пор, пока не заставит повторить все то, что я уже говорил. Трудно представить себе более докучливое и более словоохотливое проявление патриотизма. Оно утомляет даже тех, кто относится к нему с уважением*.

Иное дело — англичанин. Он спокойно наслаждается теми подлинными или же воображаемыми преимуществами, которыми, на его взгляд, обладает его страна. Нисколько не жалуя другие народы, он ничего от них не требует для своего народа. Его нисколько не трогают ни их порицания, ни их одобрения. Перед лицом всего мира он сохраняет сдержанность, полную пренебрежения и нежелания его знать вообще. Его гордыня не нуждается в подкреплении, так как подпитывается сама собой.

Удивительно, что два народа, лишь недавно отделившиеся от одного основания, столь противоположны друг другу по манере чувствовать и говорить.

В аристократических странах вельможи обладают огромными привилегиями, на которых покоится их гордыня, и не стремятся пользоваться преимуществами, которые вытекают из этих привилегий. Эти привилегии достаются им по наследству, и они в определенной мере рассматривают их как часть самих себя или по меньшей мере как естественное, лично им принадлежащее право. Поэтому их чувство собственного превосходства отмечено некоторой безмятежностью; им и в голову не приходит хвастаться своими прерогативами, которые очевидны каждому и которые никем не отрицаются. Их положение столь естественно, что не требует никаких разговоров. Окруженные

443

ореолом своего одинокого величия, они сохраняют неподвижность, уверенные в том, что видны отовсюду без всяких со своей стороны усилий показать себя всему свету, и в том, что никто не пытается заставить их покинуть свое место.

Когда общественные дела находятся в ведении аристократии, национальная гордость естественным образом принимает форму сдержанного, безразличного ко всему, высокомерного чувства, проявления которого копируют все остальные классы нации.

Напротив, когда социальные различия весьма незначительны, самые ничтожные преимущества приобретают большое значение. Поскольку каждый видит вокруг себя множество людей, охваченных сходными или аналогичными стремлениями, его чувство собственного достоинства становится взыскательным и ревнивым. Оно цепляется за ничтожные безделицы и упрямо их защищает.

При демократии, когда имущественное положение граждан крайне неустойчиво, люди почти всегда обладают лишь недавно обретенными преимуществами. Именно поэтому демонстрация этих преимуществ доставляет им безграничное удовольствие, убеждая их и окружающих в том, что они действительно наслаждаются этими преимуществами. А поскольку в любой момент они могут их лишиться, они испытывают беспрестанное чувство тревоги и принуждают себя показывать всем, что они их еще сохраняют. Люди, живущие в демократическом обществе, любят свою страну так же, как любят самих себя, перенося формы личного тщеславия на чувство национальной гордости.

Это беспокойное, неутолимое тщеславие демократических народов всецело обусловлено равенством и неустойчивостью условий существования, ибо даже представители самой родовитой части аристократии подчас проявляют те же самые страсти, когда какая-либо из незначительных сторон их существования приходит в некоторую неустойчивость и оспаривается.

Класс аристократии всегда резко отличается от других классов масштабами и незыблемостью привилегий, однако многие из его представителей почти ничем не отличаются друг от друга, не считая эфемерных преимуществ, которые ежедневно могут ими утрачиваться или приобретаться.

Известно, что представители могущественной аристократии, собравшись в столице или при дворе, с остервенением оспаривали между собой пустые привилегии, зависящие от капризов моды или прихоти господина. В этом случае они проявляли по отношению друг к другу ту же самую ребяческую завистливость, которая движет людьми при демократии, подобное же ревностное желание завладеть самыми незначительными выгодами, оспариваемыми равными им людьми, и аналогичную потребность выставлять на всеобщее обозрение те преимущества, которыми они пользуются.

Если бы придворным когда-либо пришла в голову мысль о чувстве национальной гордости, я не сомневаюсь, что оно проявилось бы у них в формах, совершенно аналогичных тем, в которых проявляется патриотизм демократических народов.