Глава VIII ВЛИЯНИЕ ДЕМОКРАТИИ НА СЕМЬЮ

Глава VIII ВЛИЯНИЕ ДЕМОКРАТИИ НА СЕМЬЮ

Я исследовал вопрос о том, каким образом у демократических народов, и в особенности у американцев, социальное равенство изменяет характер отношений между гражданскими лицами.

Теперь мне хотелось бы пойти дальше и разобраться в их внутренней, частной жизни. Моя цель заключается не в том, чтобы открыть здесь новые истины, но показать, что широко известные факты имеют прямое отношение к теме моей работы.

Все на свете заметили, что в наши дни между различными членами семьи установился новый тип отношении, что дистанция, разделявшая некогда отца и сына, уменьшилась и что отцовская власть если и не подорвана, то по крайней мере видоизменилась.

Нечто подобное, но еще более удивительное наблюдается в Соединенных Штатах.

В Америке семьи в том виде, в каком она была в Риме и в других аристократических обществах, не существует. Отдельные пережитки семейного уклада обнаруживаются там лишь в течение первых лет после рождения детей. В это время отец, не встречая сопротивления, устанавливает домашнюю диктатуру, обусловленную и оправданную беспомощностью его сыновей, их собственными интересами, а также его неоспоримым превосходством.

Но как только молодой американец начинает достигать зрелости, связывающее его чувство сыновней покорности слабеет с каждым днем. Становясь сам себе хозяином, он вскоре начинает нести ответственность за свои поступки. В Америке фактически нет периода юношества. Выходя из детского возраста, человек осознает себя мужчиной и принимается прокладывать свой собственный путь.

Было бы неверно полагать, что это является следствием какой-то внутренней борьбы, в ходе которой сыновья благодаря своеобразной нравственной силе получают ту свободу, в которой им отказывали отцы. Одни и те же традиции и принципы, заставляющие одних добиваться независимости, внушают другим мысль о том, что дети имеют неоспоримое право пользоваться своей свободой.

Поэтому в сыновьях вы не заметите никакой ненависти и необузданности, столь долго не угасающих в людях даже после того, как они избавились от гнета господствующей власти. Отцы не испытывают тех сожалений, полных горечи и гнева, которые обычно сохраняются в людях, утративших власть: они задолго видят ту границу, где их власть кончается, и, когда время подходит к этому пределу, они безболезненно отрекаются от своих полномочий. Сыновья заранее предвидят наступление того момента, когда их собственные желания станут для них законом, и овладевают свободой без суеты и насилия, как принадлежащим им имуществом, которое никто не пытается у них похитить1.

1 Американцам, однако, еще не пришло в голову, как нам во Франции, лишить отцов основы их власти, отказав им в свободе распоряжаться посмертно своим имуществом. В Соединенных Штатах права завещателя ничем не ограничены.

В этом, как и почти во всем остальном, легко заметить, что, хотя у американцев политическое законодательство много демократичнее нашего, наше гражданское законодательство бесконечно более демократично, чем их. Это нетрудно понять.

Авторами нашего гражданского законодательства были люди, видевшие свои интересы в том, чтобы удовлетворять демократические страсти своих современников во всех отношениях, прямо и непосредственно не угрожавшие их собственной власти. Они охотно допустили, чтобы некоторые популярные принципы регулировали имущественные и семейные отношения, лишь бы только не было попыток применить их к сфере государственного управления. Когда демократический поток ворвался в область гражданских законов, они надеялись без труда найти себе укрытие за дамбой политических законов. В этом одновременно проявились их ловкость и эгоистичность, однако подобный компромисс не мог быть долговечным. Ибо по большому счету политическое устройство не может не становиться образом и подобием гражданского общества, и в этом смысле можно сказать, что у любого народа самое важное политическое значение имеет его гражданское законодательство.

425

Возможно, небесполезно будет посмотреть, насколько тесно связаны изменения, имеющие место в семейных отношениях, с той социальной я политической революцией, которая завершается на наших глазах.

Существует определенные основополагающие принципы, которые либо пронизывают все стороны жизни народа, либо вообще им не признаются.

В тех странах, где основными являются аристократические и иерархические принципы общественного устройства, власть никогда прямо не обращается ко всей совокупности своих подданных. Поскольку люди связаны друг с другом, достаточно направлять первых. Остальные следуют за ними. Это относится и к семье, и ко всем организациям, имеющим своего лидера. У аристократических народов, по правде говоря, в глазах общества отец олицетворяет собой всю семью. Общество управляет сыновьями руками их отца; оно руководит им, а он руководит ими. Поэтому власть отца над детьми имеет не только природный характер. Ему дано политическое право командовать. Он создатель и опора семьи; он также представитель общественной власти в ней.

В демократических обществах, где длинная рука правительства отыскивает в толпе каждого отдельного человека, чтобы персонально подчинить его общим для всех законам, в подобном посреднике нет надобности; в глазах закона отец — лишь более пожилой и более богатый гражданин, чем его сыновья.

Когда в обществе большее число благ распределяется крайне неравномерно и когда неравенство условий существования носит постоянный характер, идея превосходства овладевает воображением людей; даже если закон не дает отцу особых прерогатив, обычай и общественное мнение наделяют его ими. Когда же, напротив, люди по своему положению почти не отличаются один от другого и когда существующие различия не вечны, общее понятие превосходства становится не столь важным и определенным; тщетно законодатель будет стремиться поставить того, кто подчиняется, много ниже того, кто приказывает, общественные нравы уравнивают этих двух людей между собой и постоянно сводят их на один и тот же уровень.

Поэтому, даже если я не вижу особых привилегий, предоставляемых законодательством какого-либо аристократического народа главе семьи, меня не покидает уверенность в том, что его власть более значительна и признана семьей, чем власть отца в лоне демократического общества, ибо я знаю, что, каковы бы ни были законы, в аристократиях старший всегда стоит выше, а младший — ниже, чем у демократических народов.

Когда люди больше живут воспоминаниями о том, что происходило в прошлом, нежели заботами о том, что происходит сейчас, и когда их больше волнуют мысли их предков, чем необходимость думать самим, отец выступает в качестве естественного и необходимого связующего звена между прошлым и настоящим — звена, с помощью которого эти две цепи соединяются. В аристократиях, следовательно, отец не только политический руководитель семейства, он также носитель традиций, толкователь обычаев, критерий нравственности. Его выслушивают с почтительностью, заговаривают с ним не иначе как очень уважительно, и любовь, которую питают к нему, всегда умерена страхом.

Когда общество становится демократическим и люди принимают в качестве общего принципа право каждого иметь обо всем на свете свое собственное суждение и принимают давние мнения к сведению, но не в качестве правила, влияние взглядов отца на сыновей делается менее значительным, равно как и его законная власть.

Вызываемый демократией раздел наследственных поместий, быть может, обусловливает больше всех остальных факторов изменение отношений между отцом и детьми.

Когда отец семейства имеет немного собственности, его сыновья и он постоянно живут вместе и сообща делают одну и ту же работу. Привычка и необходимость сближают их, заставляя постоянно общаться друг с другом; между ними, следовательно, не может не установиться своеобразной непринужденной близости, которая делает власть отца менее абсолютной и которая плохо согласуется с внешними формами почтительности.

А ведь у демократических народов люди, обладающие скромным состоянием, как раз и являются представителями того самого класса, который дает силу идеям и преобразует нравы всего общества. Его воззрения и одновременно его воля повсюду становятся господствующими, и даже люди, более всего склонные сопротивляться ей, кончают тем, что следуют его примеру. Я видел злейших врагов демократии, которые позволяли своим детям обращаться к ним на «ты».

426

Таким образом, одновременно с утратой аристократией ее господства наблюдается освобождение отцовской власти от всего того, что было связано со строгостью, условностями и легализмом, и вокруг домашнего очага устанавливается своего рода равенство всех членов семьи.

Я не знаю, беря в целом, не проигрывает ли общество вследствие этого преобразования, но я склонен верить, что индивидуум выигрывает. Я думаю, что по мере того, как нравы и законы становятся более демократическими, отношения между отцом и сыном обретают большую близость и теплоту; в этих отношениях реже встречается назидательный и приказной тон, а доверие и теплота чувства возрастают, и кажется, что природная связь становится теснее, тогда как социальная связь ослабляется.

В демократической семье отец едва ли пользуется какой-либо иной властью, кроме той, которая вызывается его нежностью и опытностью человека в летах. Его приказания могут не признаваться, но к его советам обычно внимательно прислушиваются. И хотя он не видит вокруг себя официальных знаков уважения, его сыновья по меньшей мере относятся к нему с доверием. Они не пользуются общепризнанными формулами обращения, но они постоянно с ним разговаривают и охотно советуются каждый день. Исчезли господин и представитель власти в его лице, но отец остался.

Для того чтобы составить правильное суждение о различиях между двумя формами общественного устройства с данной точки зрения, достаточно бегло просмотреть дошедшую до нас семейную переписку аристократического периода. Ее слог всегда правилен, чопорен, суров и настолько холоден, что сквозь слова с трудом ощущается естественное чувство сердечной привязанности.

Напротив, у демократических народов во всех тех словах, с которыми сын обращается к отцу, слышится нечто настолько свободное, кровное и нежное, что сразу обнаруживает установление в лоне семьи совершенно новых отношений.

Аналогичные преобразования претерпевают и взаимоотношения между детьми.

В аристократической семье, как и во всем аристократическом обществе, всг позиции точно определены. Не только отец занимает свое особое положение и пользуется огромными привилегиями, но и сами дети не равны между собой: возраст и пол раз и навсегда определяют каждому его положение, обеспечивая ему особые прерогативы. Демократия либо снижает высоту большей части этих барьеров, либо опрокидывает их вовсе.

В аристократическом семействе старший сын наследует львиную долю собственности и почти все права, становясь главой, а в определенной мере и господином своих братьев. Ему достаются величие и власть, им — средний достаток и зависимость. Тем не менее ошибкой было бы считать, что у аристократических народов привилегии старшего выгодны только для него самого и что они ничего, кроме зависти и ненависти окружающих, не вызывают.

Старший сын обычно прилагает все усилия, чтобы добиться для своих братьев богатства и власти, так как известность всего дома повышает престиж его главы, а младшие братья стараются оказать ему помощь во всех его начинаниях, поскольку величие и могущество главного представителя семейства предоставляют ему большие возможности возвысить все ветви семейного древа.

Поэтому все члены аристократического семейства очень тесно между собою связаны; их интересы близки, они являются единомышленниками, но редко бывает так, что их сердца понимают друг друга

Демократия также вызывает у братьев взаимную привязанность, но достигает этого иным путем.

По демократическим законам дети совершенно равны между собой и, стало быть, независимы. Их ничто не связывает насильно, но также ничто и не отталкивает, и, поскольку в их жилах течет общая кровь, поскольку они вырастают под одной крышей, ощущая одинаковую заботу родителей, поскольку никакие особые привилегии их не выделяют и не разделяют, между ними с легкостью зарождается добрая, искренняя привязанность, свойственная юности. Близкие отношения, сложившиеся подобным образом в самом начале жизни, едва ли могут быть испорчены какими-либо обстоятельствами, так как с каждым днем братство все крепче связывает их, не давая поводов для трений.

Следовательно, демократия привязывает братьев друг к другу не сходством интересов, а общностью воспоминаний, свободным чувством симпатии, близостью взглядов и

427

вкусов. Она осуществляет раздел их наследства, но она позволяет им сохранить духовное родство.

Человечность этих демократических нравов столь притягательна, что даже самые стойкие приверженцы аристократии поддаются их влиянию и, вкусив их в течение некоторого времени, не испытывают желания вернуться к почтительной и холодной манере отношений, господствующей в аристократическом семействе. Они охотно сохраняют демократические домашние привычки, если только это не мешает им отвергать социальные и юридические нормы демократии. Однако все эти аспекты взаимосвязаны, и нельзя пользоваться некоторыми из них, не относясь терпимо к другим.

То, что я говорил о сыновней любви и отцовской нежности, вполне приложимо ко всем непроизвольным чувствам, источником которых является сама природа человека.

Когда определенный образ мыслей и чувств формируется особыми обстоятельствами жизни, от него ничего не остается при изменении этих обстоятельств. Закон, например, может очень крепко привязать двух граждан друг к другу, но, если этот закон будет отменен, они расстанутся. Не было ничего теснее тех уз, которые в феодальном мире связывали вассала с сеньором. В настоящее время эти два человека и знать друг друга не хотят. Страх, признательность и любовь, некогда соединявшие их, исчезли. Не осталось и следа.

Но иначе дело обстоит с естественными чувствами людей. Редко случается, что закон, подчиняя себе определенным образом эти чувства, не ослабляет их; желая их обогатить, он их обедняет; будучи предоставленными сами себе, эти чувства всегда оказываются более глубокими и сильными.

Демократия, уничтожающая или предающая забвению почти все старинные социальные условности и препятствующая созданию новых условностей, ведет к полному исчезновению большинства тех чувств, которые порождаются этими условностями. Однако другие чувства она лишь видоизменяет и часто придает им такую интенсивность и такую нежность, которых прежде не было.

Я думаю, что все содержание этой главы и нескольких предыдущих можно в заключение обобщить одной фразой: демократия ослабляет социальные связи, но она укрепляет естественные. Разобщая граждан, она одновременно сближает родственников.