ЩУПАЛЬЦА ГЕСТАПО

ЩУПАЛЬЦА ГЕСТАПО

Свою деятельность мы в то время сконцентрировали на выпуске газет и создании новых групп Гвардии Людовой.

Работой этой были заняты почти все гвардейцы отряда имени Ярослава Домбровского. Поодиночке, снабженные фиктивными документами, рассчитывая на собственную изворотливость и везение, ходили мы в район. Оружия с собой не брали, поскольку в любой момент могли столкнуться с гитлеровцами. За ношение оружия была одна кара — смерть. Насколько же спокойнее и бодрее чувствовали мы себя на выполнении боевого задания, находясь среди товарищей и с оружием в руках.

В ближайшее воскресенье после диверсии на железной дороге «Юзек» получил задание отправиться в Бычину на встречу с секретарем подокруга «Олеком». Он должен был передать ему несколько экземпляров последнего выпуска «За Вольносць», получить приготовленную для нас литературу и обсудить некоторые организационные вопросы. «Юзек» уже неоднократно выполнял такие задания. В отряде он был с ноября 1942 года и среди товарищей приобрел репутацию опытного партизана.

В воскресенье около полудня «Юзек» появился у «Олека». Будучи непосредственным участником всех июньских диверсий, он доложил секретарю о том, как они протекали. А от секретаря узнал, сколько радости и надежд вселили эти диверсии в сердца польского населения. В глазах местного населения каждая наша диверсия приобретала сказочные размеры. Мы, партизаны, еще не понимали тогда, какое огромное облегчение приносила людям любая весть о наших, хотя бы и мелких успехах в борьбе с оккупантами.

Объясняя положение на фронтах военных действий, «Олек» горячо и живо рассказал «Юзеку» о переломе на восточном фронте. Он перечислял названия населенных пунктов и районов, которые еще так недавно геббельсовские сводки фюрера называли в победных отчетах. Десятки эти населенных пунктов снова оказались в руках Красной Армии. Много хороших и утешительных вестей нес «Юзек» своим товарищам по отряду. Часть этих известий содержалась в подпольных газетах, которые секретарь передал «Юзеку». Тот сунул их под рубашку и, распрощавшись с «Олеком», тронулся в обратный путь. До леса оставалось чуть более двух километров, а там уже можно было чувствовать себя в безопасности. Прекрасная июльская погода как бы приглашала отдохнуть, оторваться хоть на миг от повседневной солдатской службы. Тем более что для этого предоставился подходящий случай. По пути к лесу, на лужайке возле мельницы, он заметил группу местной молодежи, которая устроила танцы под гармошку на траве. Следует заметить, что подобные развлечения были полякам строго запрещены. Запреты эти молодежь не соблюдала и тайно собиралась поразвлечься.

«Юзек» поддался общему настроению. Он свернул с полевой тропинки и смешался с группой молодежи.

Позднее мы узнали, что в то самое время, когда «Юзек» отправился в обратный путь, на другом конце деревни, в бывшем домике ксендза, где теперь размещался пост немецкой жандармерии, обервахмайстер Рихтер заканчивал обед со своими подчиненными. У них тоже был повод для хорошего настроения. Что там ни говори, а пока удавалось избегать отправки на восточный фронт. Страх перед посылкой на советский фронт, перед Красной Армией, уже тогда был повсеместно распространен среди немцев. Поэтому обервахмайстер Рихтер всеми силами пытался доказать вышестоящему начальству необходимость его пребывания в Бычине. Завершая трапезу, обильно приправленную водкой, немцы решили отправиться на осмотр подвластной им территории. Уже издалека услышали они звуки гармошки. Танцующие тоже заметили жандармов. Произошло всеобщее замешательство.

«Легальные» гвардейцы, которых здесь случайно встретил «Юзек», советовали ему бежать вместе с жителями в деревню. Он не послушался, полагая, что в поднявшейся суматохе ему удастся добраться до леса. Однако он просчитался. Жандармы, вмешавшись в толпу, раздавали направо и налево удары прикладами, как вдруг заметили человека, удаляющегося в одиночестве в сторону леса. «Юзеку» предстояло преодолеть около 800 метров. Они бросились в погоню и, стреляя на ходу, догнали его у самого леса. У «Юзека» имелись выданные лесничим Абсторским документы на чужое имя, в которых значилось, что он является рабочим на лесоповале. Не рассматривая документов, его повели обратно. Обервахмайстер приказал отвести «Юзека» на пост. Выбрав удобный момент, «Юзек» сумел вытащить из-за пояса конспиративные газетки и воткнуть их в штанину брюк. Пачка бумаги с каждым шагом спускалась все ниже и наконец упала на землю. Жандарм, сопровождавший «Юзека», ничего не заметил. Только участницы трапезы, следовавшие за ними на некотором расстоянии, заметили лежащие на земле бумаги. Они тут же сообщили об этом немцам, и Рихтер моментально сообразил, что к чему. Он подскочил к «Юзеку» и, обзывая его бандитом и польской свиньей, принялся бить. Теперь уже «Юзека» повели на пост двое конвоиров. Там и начали его впервые допрашивать. Страшное избиение не дало никаких результатов. Он упрямо повторял: «Ничего не знаю, никого не знаю, газетки не мои, я нашел их на дороге» и т. д. По истечении нескольких часов Рихтер, поняв, что так он ничего не добьется, прервал допрос. «Юзек» без помощи уже не мог держаться на ногах.

В ту же ночь гестапо переправило его в тюрьму в Мысловице как особо важного и опасного преступника. Его немного подлечили, а потом пошли допросы профессионалов из катовицкого гестапо, которые специально ради таких случаев приезжали в мысловицкую тюрьму. Несмотря на пытки, гестаповцам не удалось ничего вытянуть из «Юзека». А ведь знал он много: расположение бункера, его состав, вооружение, семьи партизан. С самого начала существования отряда он был с нами. Он не предал, хотя, по всей вероятности, такой ценой мог спасти себе жизнь.

О его героическом поведении на допросах и в тюрьме нам потом рассказали товарищи, которым удалось выйти из гестаповских застенков. Гестаповцы, видя, что ничего от него не добьются, отправили его в освенцимский лагерь и там 29 ноября 1943 года убили.

Так погиб первый наш товарищ-гвардеец — партизан отряда имени Ярослава Домбровского, «Юзек» — Юлиан Рембеха, сын рабочего класса Хжанова.

Через несколько дней после ареста «Юзека», ближе к вечеру, я отправился к «Адаму». Здесь я должен был встретиться с «Болеком». Мне хотелось обсудить с ним положение в районе и наши задачи.

Неподалеку от дома лесника я остановился. «Нелегальная» жизнь приучила меня к осторожности, которая успела войти в привычку. Однако ничто не нарушало лесной тишины. Я защелкал по-птичьи, условным сигналом давая знать «Адаму», что прибыл. Выждал минуту, но «Адам» не выходил. Внезапно откуда-то со стороны до моего слуха донесся странный шелест. Я пригляделся. Мгновение спустя шелест повторился. Мне показалось, что кто-то крадется ко мне. Я чувствовал, что мне грозит опасность. Рывком поставил пистолет на боевой взвод. Вдруг со стороны дома лесника до меня донесся крик:

— Хальт! Хэнде хох!

Два жандарма выскочили из дома, паля из автоматов. Я бросился бежать под защиту деревьев. Пули щелкали вслед за мной, отрывая куски коры, срезая ветви деревьев. К счастью, ни одна из них меня не задела. Проскочив через небольшой пригорок, низинкой помчался в сторону Хелмека. Выстрелы раздавались все реже и дальше.

Я приостановился. Погони не было.

Я решил вернуться к дому лесника. Спрятавшись неподалеку от хозяйственных пристроек, следил за домом. Было уже темно. Из окон падал слабый свет керосиновой лампы. Подле дома поблескивали огоньки карманных фонарей. Из дома доносились выкрики, детский плач, женские вопли, смешанные с немецкими окриками и ругательствами. Мне было достаточно того, что я увидел и услышал. «Адаму» и его семье грозила опасность. Меня охватил страх за их судьбу. «Адама» нужно спасать. Приняв такое решение, я прикидывал наспех, что можно предпринять. Одному мне не справиться со столькими немцами. Придется бежать за подмогой. А что, если немцы успеют убраться из дома лесника до нашего прибытия? Пока я раздумывал, полицейские вывели «Адама» из дома. Руки его были закованы в кандалы.

По отрывочным фразам немцев я понял, что намереваются вести «Адама» на пост в Либёнже. Следовательно, имелся шанс спасти товарища. С этой мыслью я и мчался со всех ног к бункеру, расположенному в километре от дома «Адама». В бункер ворвался как вихрь.

— Ребята! Берите оружие и за мной!

Никто ни о чем не спрашивал. Да и не было времени на объяснения. В одно мгновение четверо партизан выскочили вслед за мной. По дороге — на бегу — я объяснил им, куда и зачем мы бежим.

Засаду мы устроим в Либёнже, там, где дорогу пересекает железнодорожная ветка шахты «Янина». Только бы успеть! Увидев «Адама» и полицейских, стреляем вверх, «Адам» должен бежать. Поблизости имеются дома, а в них наши «легальные» товарищи, они ему помогут. Как только «Адам» скроется, отступаем и мы. А если они появятся без «Адама», то бьем прямо по немцам.

Мы успели вовремя и до прихода жандармов даже немного отдохнули.

Вот и они, и «Адам» вместе с ними. Стреляем поверх голов, чтобы не ранить товарища. Жандармы падают на землю, прячутся в придорожном рву. Только автоматные очереди говорят об их присутствии. «Адам», сразу разгадав наши намерения, бросился бежать. Мы продолжали вести огонь до тех пор, пока не решили, что «Адам» должен был уже добраться до первых домов. Дали еще несколько одиночных выстрелов и отступили. Вскоре нас поглотил лес и приютил бункер.

«Адам», услышав выстрелы, догадался, что это мы пришли ему на помощь. «Герои», которые так смело вели себя в его доме и не подумали преследовать убегающего «Адама», они только стреляли вслед. Он пробежал метров тридцать, когда почувствовал, что ранен. Изо всех сил старался не упасть, опасаясь, что из-за скованных за спиной рук уже не сможет подняться. Огромным усилием волн заставлял себя бежать в сторону ближайших домов, к товарищу Агнешке Кусьмерчик. С трудом ему удалось добраться до ее квартиры. Она тотчас же послала дочь Басю за товарищем «Макаром». Тот прибыл с напильником, ножовкой и другими инструментами. Нелегкая эта была работа. Браслеты впились в распухшие руки. По инструментам стекала кровь. Требовала лечения и огнестрельная рана. Этим занялся доктор Феликс Голомб, наш партизанский врач из Либёнжа. Однако бункер не был рассчитан на содержание больных. Пришлось нам поместить «Адама» у «Млодого» — Тадеуша Капци в Явожно. Там за ним ухаживали врачи — Мечислав Миклашевский и Казимир Ставарский. Группа «Млодого», снабжавшая нас до этого техническими материалами, стала теперь постоянным поставщиком лекарств и перевязочных средств, которыми пользовались и партизаны и «легальные» группы.

Через несколько дней «Адама» перебросили к «Зайонцу» — Якубу Бохенеку под Яворки. Но и оттуда ему пришлось уходить, так как немцы каким-то образом проведали, что у Бохенека живет чужой. Убежище ему предоставили другие товарищи, а когда он немного поправился, то вернулся к нам в бункер. Самопожертвование товарищей спасло «Адаму» жизнь, однако рукой своей он еще не вполне владел.

На следующий день, после того как был отбит «Адам», гитлеровцы арестовали его жену. Около двух недель вели допросы с пристрастием, но так ничего и не узнали от этой мужественной женщины. Тогда гестапо изменило тактику. Ее отпустили как бы из сочувствия к двум малолетним детям. Много месяцев Анна Познаньская и ее дом находились под тщательным наблюдением. Однако в западню никто не попался. Анну снова арестовали, а домик лесника сровняли с землей.

Жене «Адама» удалось вынести все мучения Освенцима, но, истощенная лагерным режимом, она умерла вскоре после освобождения.

В поисках «Адама» жандармы попали также и к Агнешке Кусьмерчик. К счастью, в доме ее не удалось обнаружить никаких следов пребывания раненого.

Июльские события беспокоили и заставляли задуматься. Нам казалось, что у гитлеровцев имеется какой-то, пока что скупой источник информации, но в конце концов и он может навести их на наши следы. Арест «Юзека» был делом случая. Однако попытку арестовать «Адама» нельзя было уже отнести к разряду случайных.

В Езюрках жил один из наших товарищей, бывший член ППС, лесник Арнольд Преглер. Должность лесника досталась ему по наследству от отца, который приехал сюда из Австрии перед первой мировой войной и после получения страной независимости принял польское гражданство.

Таким образом, Арнольд родился уже польским гражданином, служил затем в Польской армии, закончив школу подхорунжих. До офицерского звания он не дослужился и покинул военную службу. Он вернулся в Езюрки. После оккупации Польши немцами, несмотря на их нажим, он не отрекся от польского гражданства. С начала 1943 года сотрудничал с конспиративными организациями. В доме этого лесника был установлен захваченный нами радиоприемник, здесь хранилось большинство материалов для наших газеток. Лесник Преглер снабжал также наших товарищей по отряду легальными документами — удостоверениями и пропусками, которые выдавались рабочим. Между прочим, именно такое удостоверение было и у «Юзека». Это гитлеровцы и решили использовать.

Ранним июльским утром солдаты вермахта, гестаповские агенты и полиция из Явожно окружили Езюрки. Всех взрослых мужчин вывели на площадь. Прямо на месте начали допрашивать семью Преглера. Избиение и пытки не дали результата. Жителей, которые сидели на площади с заложенными за затылок руками, пинали, били прикладами и плетьми, травили собаками.

Гестаповец Шмидт, который руководил этой операцией, приставляя винтовку к затылкам своих жертв, требовал у них показаний, грозил отправить всех в концентрационные лагеря, сжечь деревню. Потом они увезли лесника, его жену и трех сыновей. Только двум из них удалось выбраться живыми из гестаповских застенков. Через две недели гитлеровские машины снова приехали в Езюрки. Из одной вывели шатающегося Преглера с черным от побоев лицом. Его привязали к дереву на опушке леса и опять начали жестоко избивать. Другая группа гитлеровцев ворвалась к младшему леснику Яну Солтысеку. Солтысек не успел бежать и спрятался в сарае среди снопов соломы. Палачи затащили его жену на чердак и там немилосердно избили. В конце концов нашли и лесника. До сегодняшнего дня его дочери, Кристина и Мария, вспоминают страшную картину: на кухонном полу лежит окровавленный, облитый водой отец и тяжело дышит. Супругов Солтысеков забрали, они так и не вернулись в Езюрки.

Летом 1943 года польское движение Сопротивления в Хжановском районе потерпело целый ряд неудач. 15 июля в лесах подле Вилькошина погиб во время облавы бывший пепеэсовец, Михаил Стожек — «Тройконт», вскоре гестапо ликвидировало почти всю созданную им группу.

За плечами «Тройконта» был большой опыт деятеля рабочего движения в довоенные годы, знаком ему был и вкус тюремного хлеба. Этот горячий патриот был одним из тех поляков, которые после оккупации страны немцами сразу же взялись за оружие. Из бывших деятелей ППС он организовал на территории Явожно вооруженную группу. Затем установил сначала контакт, а потом — тесное сотрудничество с нами. Среди первого оружия нашего отряда оказались два пистолета системы парабеллум, переданные нам «Тройконтом».

В феврале 1943 года в дверь квартиры «Тройконта» начали ломиться, и послышалась немецкая ругань. Однако Стожеку на этот раз повезло — он был в ночной смене. Были оцеплены выходы из шахты, но среди поднявшихся на поверхность шахтеров Стожека не оказалось. Спрятанный в старых, заброшенных штольнях, он просидел под землей неделю. На поверхность он выбрался в вагонетке, хитроумно замаскированный, и сразу ушел в Ценжковицкие леса, чтобы продолжать борьбу с немцами.

В момент ареста Преглера он находился в доме лесника, но и на этот раз ему удалось скрыться. Раненный, он все-таки вырвался из окружения. Через несколько дней, пробираясь вместе с обходчиком Юзефом Пошем на сборный пункт под Щаковым, он наткнулся на немецкую облаву, прочесывавшую лес в окрестностях Вилькошина. Они притаились в зарослях у моста. Их заметили. Схватка длилась несколько минут. Оба погибли под ураганным огнем гитлеровцев. В тот же день немцы арестовали семьи обоих партизан.

Серьезные потери понесла также организация ППР на территории Серша — Мысляховице. Гестапо имело свою агентуру среди действовавших там коммунистов. Квартира одного из таких агентов была явкой подпольщиков. Естественно, агенту этому были знакомы большинство членов ППР в районе. Поэтому агент не удивился, когда на пороге его квартиры появился известный ему коммунист Юлиан Сливиньский — «Игнац». Агент знал, что гость принадлежит к числу крупных партийных деятелей. Он принял «Игнаца», предоставил ночлег, а когда тот заснул, оповестил немецкую жандармерию.

Прежде чем «Игнацу» удалось переправить из мысловицкого лагеря предупреждение товарищам, предатель успел выдать еще десятки других.

В первое воскресенье июля 1943 года гитлеровцы окружили дом Курпинских в Серше, где происходило собрание местной организации ППР. Было арестовано 12 человек, в том числе Адам и Станислав Хынеки с семьями, а также семья Курпинских из четырех человек. Живой выйти из лагеря удалось только Каролине Хынек. Не дождался освобождения и Сливиньский. Вместе с четырьмя другими заключенными он был публично казнен — повешен в Щирке 13 марта 1944 года.

В ночь с 11 на 12 августа 1943 года в Хжановском районе были произведены новые массовые аресты. Подобные же аресты и облавы производились в Пщинском и Рыбницком районах. Сотни людей оказались в подвалах мысловицкой тюрьмы и в лагере, который среди заключенных назывался «Европой», где гестапо днем и ночью вело следствие. В лапы гитлеровских палачей попали десятки наших товарищей. В их числе оказался секретарь подокружного комитета «Олек» — Томаш Барановский, Станислав Хынек, Болеслав Котыля, Якуб Бохенек и многие, многие другие. Некоторые из них, как, например, Юзеф Дрозда и Юлиан Листван, были расстреляны перед собственными домами.

Группу арестованных доставили на территорию шахты «Янина». Среди них были «Стефек» — Стефан Косовский, «Зайонц» — Якуб Бохенек, «Коваль» — Юзеф Розмус, «Клямка» — Юзеф Цыган. В шахте их держали до утра, осыпая ударами и пинками. Утром арестованных перевезли в Хжанов, где на площади Костюшки гитлеровцы устроили что-то вроде пересыльного пункта. Здесь уже находилось несколько десятков человек, среди которых были женщины и дети. До середины дня арестованные лежали на земле, им не разрешали даже шевельнуться. Между рядами лежащих расхаживали гитлеровцы, ругая их и избивая. Стоны, плач детей и матерей только усиливали свирепость фашистов. Около 16.00 часов на площадь прибыли два грузовика и две танкетки. Арестованных перевезли на грузовиках в Мысловице. В этот день гитлеровцы свезли в Мысловице несколько сот человек из различных районов Силезии. В маленькие камеры с нарами в два этажа, лавками и парашами сажали по нескольку десятков человек. Люди задыхались и теряли сознание. Начались допросы[15].

Такая же участь постигла и «Олека» — Томаша Барановского, секретаря комитета нашего подокруга. С самых юных лет он был связан с рабочим движением. Сразу после окончания школы пошел работать на паровозостроительный завод в Хжанове. Вскоре стал членом Коммунистического Союза Молодежи, а потом — и Коммунистической партии Польши. Вел активную работу на территории Хжановского района, чаще всего в Бычине, Жарках, Менткове и окрестностях. Полиция часто производила обыски в его квартире и, хотя они не давали никаких результатов, нередко арестовывали его «на всякий случай». «Олек» безрезультатно искал постоянной работы — всех отпугивало клеймо «коммуниста». В 1936 году он был арестован вместе с другими деятелями Хжановского подокруга КПП. Томаша Барановского приговорили к двум годам тюремного заключения. Приговор он отбывал в краковской тюрьме. На свободу вышел перед самым началом войны. В сентябре 1939 года пробрался на территорию Советского Союза. Весной 1940 года он все же вернулся снова в Бычин, считая своим долгом быть здесь и бороться. Поступил на работу на шахту «Костюшко» в Явожно и завязал контакт с прежними товарищами по борьбе.

Вместе со Станиславом Трачем, Яном Лесом, а позднее — со Станиславом Бараном организовывал кружки друзей Советского Союза и вел антигитлеровскую пропаганду. После образования Польской рабочей партии сразу же принялся за организацию партийных ячеек в Хжановском районе. Был избран в состав первого подокружного комитета ППР. После массовых арестов партийных деятелей в феврале 1943 года принял на себя обязанности секретаря подокружного комитета, занимался налаживанием организационных контактов. Все это время он жил «легально». Несмотря на советы товарищей, он так и не перешел на «нелегальное» положение, считая, что его место среди народа, что здесь его работа принесет большую пользу.

Вместе с «Олеком» арестовали его жену Юзефу, трехлетнюю дочь Юзю, тещу Марию Баран и зятя Францишека Барана. «Олека» не удалось сломить пытками, он до конца остался несгибаемым коммунистом. Держали его сначала в Мысловице, а затем перевели в лагерь Гросс — Розен, где он и погиб. Из арестованных вместе с ним членов семьи уцелели дочь[16] и зять.

Августовские репрессии нанесли нашей партии тяжелые и горькие потери. Утрачена была связь со многими товарищами. Но репрессии гитлеровцев не запугали нас, наоборот, они только усилили нашу волю и стремление отомстить за понесенные жертвы. Напряженная работа по восстановлению организации заставила нас на некоторое время отложить проведение серьезных боевых операции, однако уже осенью мы снова приступили к ним.