НАПАДЕНИЕ НА СТАНЦИЮ ХЕЛМ

НАПАДЕНИЕ НА СТАНЦИЮ ХЕЛМ

Зима 1943/44 года была суровой. Обильные снежные заносы во второй половине декабря и января затрудняли и без того нелегкое передвижение. Но мы считали, что в новогодние праздники надо напомнить гитлеровцам, что борьба продолжается не только на фронтах, по и здесь, в глубоком тылу, на земле, о которой геббельсовская пропаганда без устали твердила, что это земля немецкая.

Особенно рьяно отстаивали немецкую принадлежность земель этих приезжие немцы и местные предатели. Рабочие, товарищи из Явожно, требовали, чтобы мы применили санкции по отношению к некоторым особенно издевавшимся над поляками, среди них был штейгер шахты «Собеский» — Виктор Домбек.

Он оскорблял подчиненных, бил, пинал ногами, отправлял в Освенцим за малейшую провинность. Нередко он принимал участие в полицейских облавах. Живя неподалеку от поста немецкой жандармерии, он чувствовал себя в безопасности и тем более верил в меткость пистолетов, которыми были вооружены надсмотрщики.

Явожинские шахтеры требовали положить конец «подвигам» Домбека и применить к нему самую суровую кару. Хорошенько продумав и обсудив это требование, мы приняли решение. Справедливость должна восторжествовать. Домбек будет наказан.

Налет мы приурочили к 24 декабря 1943 года, полагая, что рождественская ночь притупит бдительность немцев.

Через засыпанные снегом поля добрались, наконец, до Боров подле Явожно. В поселке было тихо, только изредка доносился собачий лай. Кое-где сквозь непроницаемые шторы на окнах — уже было введено обязательное затемнение — пробивался слабый лучик света. Два гвардейца остались на дороге между постом жандармерии и домом Домбека. С остальными отправились к дому. После недолгой возни калитка отворилась. Я расставил людей, поручив им следить за окнами. Мы с «Вицеком» остановились у двери. Я легко нажал ручку, замок щелкнул, но дверь не открывалась. Я энергично постучал. Послышались шаги, и мужской голос спросил:

— Вер да?

— Брифтрегер. Телеграмм.

Домбек не открывал. В его колебании я почувствовал недоверие. Жена штейгера не понимала его нерешительности и уговаривала открыть. И тут мы услышали звук удалявшихся шагов. «Наверняка он отправился за пистолетом», — подумал я.

Через минуту я вновь услышал шаги Домбека и постучал снова.

— Шен, шен, — ответил он, отодвинул засов и повернул ключ. Дверь отворилась.

— Зинд зи Домбек? — спросил я с порога.

Штейгер подтвердил. Я проскользнул в сени, освобождая место для «Вицека», и моментально выхватил пистолет.

— Руки вверх!

Он не послушался и бросился на «Вицека». Стоявшая в коридоре жена Домбека подняла крик. Выстрелив, я мог бы убить «Вицека» или жену Домбека. «Вицеку» тем временем удалось выволочь Домбека наружу. Тот с криком попытался бежать. Читать ему приговор было некогда. Выстрел из двустволки повалил Домбека в снег.

Польское население с огромным облегчением узнало о постигнувшей Домбека каре. Наши действия назвали даже «рождественским подарком партизан шахтерской братии». Когда какой-нибудь из гитлеровских приспешников позволял себе слишком многое, наиболее смелые из рабочих припоминали ему судьбу Домбека. Недавно у меня была очень трогательная встреча с шахтерами шахты «Собеский» в Явожно. Товарищи и сейчас, после стольких лет, с признанием и благодарностью вспоминали о наказании Домбека.

Гестапо и немецкая полиция, несмотря на все старания, так и не узнали, кто совершил этот акт мести.

Вскоре после покушения в Борах мы решили совершить нападение на железнодорожную станцию Хелм Вельки в Пщинском районе.

4 января 1944 года мы вышли из либёнжского бункера, лежавшего примерно в пятнадцати километрах от Хелма Вельки.

Лунная ночь не способствовала нашим намерениям. Крепкий, почти двадцатиградусный мороз вызывал громкий хруст снега под ногами. После двух часов форсированного марша добрались до станции Хелм. Укрылись в каком-то сарае. На станции все еще было оживленное движение. Мы опасались, что на вокзале окажутся пассажиры, а среди них непременно найдутся полицейские, солдаты вермахта или вооруженные штатские.

«Вицек» вызвался пойти в разведку. Он отдал винтовку одному из нас и направился к станции. С тревогой дожидались мы его возвращения, прислушиваясь к проезжающим поездам. Вернулся «Вицек» по своему обыкновению улыбаясь. Сообщил, что на перроне вертятся баншутцы, но они, вероятно, уедут двенадцатичасовым пассажирским поездом. Полно на перроне и штатских, Мы решили дождаться отхода поезда.

Холод давал о себе знать. Сначала, разогретые ходьбой, мы его почти не замечали. Я понимал, что вынужденное бездействие сильнее всего выматывает нервы.

После полуночи мы с «Вицеком» снова пошли в разведку. В зале ожидания дремало несколько пассажиров. Баншутцы сидели у дежурного по станции, занятые разговором. Карабины их были прислонены к стене. Момент был очень удобный для нападения.

«Вицек» побежал в сарай за остальными. К моменту прибытия гвардейцев положение не изменилось. Я быстро распределил задания: я с «Вицеком» и «Валеком» врываюсь внутрь, «Куна», «Виктор» и «Збышек» остаются снаружи и прикрывают нас. У каждого партизана было оружие, мы прихватили также топоры и ломы для уничтожения оборудования.

Через дверь, выходящую на перрон, мы ворвались в помещение дежурного по движению. Наведенное на немцев оружие и крики «Хэнде хох!» возымели свое действие. Баншутцы повскакивали с поднятыми руками.

Однако испуг ошеломленных стражников длился недолго. С поднятыми руками они попятились к степе, у которой стояли их карабины. Но тут заговорили наши двустволки и пистолеты.

Лампочки гаснут. Мы не видим стражников, слышим только их стоны. Тут же хлопает дверь соседнего помещения. Это, по-видимому, один из стражников. Друг друга мы различаем только по голосам. Кто-то из наших вслепую бросается к стене, у которой стояли карабины, и кричит: «Оружия нет!» В темноте мы не можем стрелять, поэтому быстро выскакиваем из помещения дежурного. Снаружи два наших гвардейца прикрывают окно и дверь от атаки стражников. Мы начинаем с яростью громить приборы дистанционного управления. Под ударами ломов и топоров разлетаются сигнализационные аппараты, гнутся рычаги стрелок, со звоном вылетают оконные стекла.

В несколько минут все было кончено. Для полной уверенности наносим еще пару ударов по уже разрушенному оборудованию. Можно и отходить. В этот момент дозорные предупреждают о надвигающейся опасности: к станции движется подкрепление.

Станцию мы покинули благополучно. Далее двигались вразброд, чтобы затруднить преследование. Уходя от света фонарей, мы пробежали немногим более пятидесяти метров, когда вслед нам защелкали выстрелы. На фоне освещенного лупой снега наши фигуры были отчетливо видны. Бежали мы по направлению Пжемши, а затем свернули влево к ближайшему лесу.

Гитлеровцы вели интенсивный огонь. До леса было уже близко. И тут кто-то застонал и выругался.

— Попали в меня!

По голосу я узнал «Виктора». Шатаясь, он продолжал бежать. «Вицек» и «Куна» подхватили его под руки. Путь нашего отхода отмечали темные пятна крови. Только в лесу мы смогли заняться раненым. «Куна» скинул рубашку и порвал ее на полосы. Во время перевязки «Виктор», которому пуля пробила грудь, повторял прерывающимся голосом:

— Оставьте меня… спасайтесь сами… лучше добейте меня…

Перевязывать рану помогали почти все, кровь «Виктора» стекала по нашим рукам.

В эту минуту, хотя нам и грозила опасность, никто не думал о себе, о том, чтобы выполнить его просьбу. Мы должны были спасти товарища.

— «Виктор», что ты мелешь? Ты будешь жить. Мы спасем тебя и отомстим за тебя!

Сменяя друг друга, мы вели его под руки. Так прошли лес, но «Виктор» чувствовал себя все хуже. Иногда он совсем терял сознание, а когда приходил в себя, то снова принимался за свое:

— Оставьте меня здесь! Добейте!

Мы отошли от станции уже километра на два. Погони не было слышно. Проходя мимо какого-то дома, взяли обломок лестницы. Трое гвардейцев, сняв с себя куртки и пальто, уложили их на импровизированные носилки для «Виктора». Несли мы его с большой осторожностью. Нам удалось беспрепятственно добраться до берега Пжемши. Перед нами текла черная вода, в которую спускались все отбросы бассейна и Силезии. Несмотря на холод, решили перейти реку вброд. Это был неприятный, но наиболее безопасный способ перебраться на другой берег. К тому же это значительно сокращало нам путь к либёнжскому бункеру.

— Подождите здесь, — сказал я. — Поищу брод.

Я сбросил одежду и на двадцатиградусном морозе даже не почувствовал холода. Привязав узелок с одеждой к одному из ружей, вошел в воду. Сильным течением меня начало сносить, а ближе к середине реки я уже не чувствовал дна под ногами. Оружие и одежда намокли. Спасаясь, я поплыл. Несколько взмахов руки, и у меня снова грунт под ногами. Нет! Здесь «Виктора» нам не переправить. Я продолжаю брести к противоположному берегу.

Выйдя из воды, почувствовал страшный холод. Ступни ног примерзают к снегу. Я становлюсь на приклады ружей и на сапоги, одновременно пытаясь выжать одежду. Сначала рубашку. Пытаюсь ее надеть. Она топорщится как накрахмаленное белье. Прошло довольно много времени, пока я окончательно оделся. Потом, чтобы разогреться хоть немного, сделал несколько упражнений.

Тем временем луна скрылась за горизонтом. Теперь я уже не вижу оставшихся на противоположном берегу гвардейцев. До меня доносится только их крик:

— Эй, «Здих»! Ты жив?

Я кричу в ответ:

— Здесь реку не перейти. Идите на мост в Хелмеке. Я пойду впереди. В случае чего — стреляю. Тогда вы отходите и где-нибудь попробуйте переправиться.

— Хорошо! — кричит в ответ один из солдат.

Я тревожился за товарищей, а особенно за «Виктора», для которого переправа через ледяные воды Пжемши была равнозначна смертельному приговору. Я осторожно приблизился к мосту. Никого. Вздох облегчения и радости. Мост был свободен от зеленых мундиров. Спустя несколько минут гвардейцы оказались рядом со мной.

Наконец, мы вступаем в наш Хжановский район. Пять часов утра. Люди смотрят нам вслед с любопытством, но молча. А нам сейчас все равно, только бы добраться до леса. И наконец мы в лесу. «Вицек» стягивает свою куртку. «Куна» тоже начинает раздеваться.

— Что это вы? — спрашиваю.

— Нам все равно жарко, а ты весь мокрый, — отвечают. — Переоденься.

Эта краткая фраза была для меня красноречивей любых заверений в дружбе. Отказываться нельзя. Пользуюсь солдатской услугой. Надеваю, уже не помню чью, рубашку. Смотрю на «Виктора». Он жив. Даже не стонет. Улыбается, хотя лицо искривляет гримаса боли.

Трогаемся дальше. Лесом добираемся до нашего либёнжского бункера. Наша солдатская землянка без окон, прокопченная, душная казалась сейчас самой желанной.

Здесь нас нетерпеливо дожидались товарищи. «Адам» сразу же приготовил черный эрзац-кофе и напоил им раненого «Виктора».

Перекусывая, мы советовались, что делать с «Виктором». Вызвать врача в бункер нельзя, невозможно нести раненого к доктору. Дело решил сам «Виктор».

— Я отсюда никуда не пойду, — заявил он решительно, — худшее уже позади. Выживу.

Один из товарищей сразу же пошел к нашему доктору Феликсу Голомбе в Либёнже. Вернулся с перевязочными средствами и указаниями, как лечить раненого. Через четыре недели «Виктор» окончательно выздоровел. Но мы пережили несколько беспокойных ночей и дней в тревоге за его жизнь.

В одну из этих ночей, через педелю после ранения «Виктора», мы отомстили за его пролитую кровь.

Ранним вечером в трескучий мороз мы отправились к Балину на железнодорожную линию Катовице — Краков. Порывистый ветер перебрасывал с места на место кучи снега, заметая наши следы. На этот раз погода была нам на руку, а гитлеровцы, напуганные морозом, не слишком усердно охраняли пути. Гвардейцы, высланные в разведку, доложили, что путь свободен. Немецких патрулей поблизости не было.

Свистят под ветром телеграфные провода. Около 21 часа здесь должен пройти воинский состав, так называемый СФ-Цуг[20] из Берлина на Львов.

Скрежещут ключи, развинчивающие стыки. Я снимаю рукавицы. Черт побери! Ну и мороз!

— Готово, — шепчет «Куна».

Мы выворачиваем еще несколько винтов из шпал и отгибаем рельсы.

Несколько минут — и мы ползем с насыпи. Затаившись в нескольких десятках метров от линии, ждем результатов нашей работы. Два фонаря с большой скоростью движутся на нас со стороны Ценжковице.

— За «Виктора», — шепчет кто-то.

Стук мчащихся колес внезапно обрывается. Слышатся грохот, лязг, треск. Взлетает сноп искр. В свете, бьющего из топки огня видны громоздящиеся друг на друга вагоны. Одновременно к нам доносятся крики и стоны, а потом и выстрелы.

«Виктор» отомщен.

По пути от Тжебини к Хжанову мы пересекаем железнодорожное полотно. Охраны не видно. Вот и отлично. Решение принимаем немедленно. Развинчиваем рельсы. Вскоре на путях лежит разбитый состав. Быстро добираемся до бункера, где снова переживаем волнения, рассказывая обо всем «Виктору».

В то утро ждало нас еще одно испытание, взмученные ночным маршем, мы уже засыпали, когда стоявший снаружи часовой предупредил об опасности. По направлению к нашему укрытию двигались какие-то мощные машины. Грохот моторов слышался все сильнее. То ли это грузовики, то ли тягачи.

— Танки! — просигналил часовой.

Покидать бункер было уже поздно. Танки неумолимо двигались вперед.

— К оружию! Подготовить мины и гранаты! Без приказа не стрелять!

Часовой был уже в бункере. Через приподнятую крышку входного люка мы следили за маневрами танка. Он медленно двигался к нашему укрытию, оставляя за собой струю темного дыма и две глубоких борозды на снегу. Мы напряженно и молча ждали. У самого нашего входа стальной колосс остановился. Мотор взвыл, а потом снова перешел на нормальные обороты. Маневры танка только усугубили наши опасения. Башня, из которой торчал ствол орудия, повернулась вправо, влево и вот уже, кажется, ствол направлен прямо на нас. Тревога и напряжение возрастали. Мы ждали. Стальное тело дрогнуло и развернулось вдоль линии леса. Танк постепенно удалялся. Заехав в лощину, он совершенно скрылся из виду.

Это было тяжелое испытание. Никто из нас не выдал себя ни малейшим движением. Патрульные танки были новым способом проникновения в лес в поисках партизан.

В тот период либёнжский и ментковский отряды провели несколько налетов на переселенцев в Плазе, Ольшинах, Букове, а также на магазины в Цезарувке и Елене. Мы конфисковали две двустволки, немного патронов, одежду, текстильные материалы, масло, сахар, около 80 килограммов смальца и более 4500 марок. Оружие и продовольствие были нам тем более необходимы, что в начале февраля отряд пополнился четырьмя новыми товарищами. В отряд пришли: «Зыгмунт» — Роман Трыбусь, «Антек» — Ян Чубая, «Альбин» — Станислав Ловец, а вскоре после них — «Дзебаты» — Владислав Щотка.

Где-то в середине февраля 1944 года в отряд для проверки прибыл секретарь окружного комитета Домбровского бассейна «Вихор» — Эугениуш Годлевский. Он передал нам известие об образовании Крайовой Рады Народовой и Армии Людовой. Кроме того, он принес несколько десятков экземпляров «Программной декларации КРН» и «Демократического Манифеста Общественно-политических и Военных Организаций в Польше». В ту же ночь мы почти все разошлись по различным пунктам, распространяя радостную весть. Одновременно мы расклеивали «Декларацию» и «Манифест» в Хжанове, Тжебине, Явожно, Освенциме, Щаковой, Бычине, Елене и других местах.

Подпольная литература переходила из рук в руки. Наши связные: «Стася» — Элеонора Валах-Гардзинова, «Крыся» — Аделя Моравец, «Яся» и «Юзя» Никитины, Хелена Лёнт и многие другие все чаще наведывались в Сосновец, Домброву Гурничу и Бельско. Росли ряды партийных ячеек во всем силезском округе. Возрастала численность «легальных» аловцев, организованных по территориальному признаку.

А тем временем жизнь в бункерах шла нормальным порядком, хотя время от времени неожиданные происшествия доставляли нам немало тревог и хлопот. Одни из них действительно таили в себе опасность, другие давали повод для шуток.

Недели через две после визита «Виктора», когда почти весь отряд был в сборе, часовой доложил о том, что поблизости крутятся двое каких-то типов. С «Вицеком» и «Куной» мы незаметно выбрались наружу, чтобы проверить, кто и с какой целью ходит в эту пору в лесу.

Был мартовский день. Солнце уже клонилось к западу. Из укрытия мы следили за поведением этих типов. Они находились в нескольких десятках метров от бункера и как бы разглядывали что-то на снегу.

Мы выжидали, рассчитывая, что они все-таки уйдут. Но они продвигались все ближе и ближе к бункеру. Нашему укрытию грозило разоблачение.

А этого мы стремились избежать любой ценой. Тот, кто знал секрет расположения бункера, должен был быть либо с нами, либо… Поэтому-то никто, кроме обитателей бункера, не знал его местоположения.

Мы решили задержать этих людей до того, как бункер будет ими обнаружен.

Задержанными оказались лесной обходчик из соседнего района и его сын. Оба поляки. Они не ожидали встретить в лесу вооруженных людей. Рядом с бункером они оказались случайно. Обходчик принял нас за браконьеров, а мы только помогли ему утвердиться в этом предположении.

Обходчик клялся, что никому не скажет, что встретил нас в лесу. «Вицек» и «Куна» отвели задержанных в глубь леса. Мы не были уверены в том, что задержанные сказали правду и не догадались о том, кто мы такие и что здесь делаем.

Сдержат ли они свое обещание? Неуверенность в этом мучила нас довольно долго. А вскоре произошел случай, который, казалось бы, подтверждал наши опасения. Мы спокойно сидели в бункере, как вдруг крик часового: «Собаки!» заставил нас вскочить на ноги. Все очень встревожились. В суматохе часовой куда-то исчез, а вместе с ним и часть недавно прибывших и еще не обстрелянных партизан.

Мы тщательно осмотрели все вокруг, но собак не обнаружили, лишь зайцы резвились на снегу. Тревога оказалась ложной. Скорее всего часовой принял зайцев за полицейских собак. Ребята, поняв, что никакая опасность нам не грозит, смущенные вернулись в бункер. Не хватало только «Лойзика». Искать его отправился «Валек». Вскоре он вернулся с «Лойзиком», дрожащим от холода. Немного приукрашивая — и не зря, — «Валек» с юмором рассказал, что отыскал «Лойзика», лежащего в кустах на снегу в ста метрах от бункера, еле живого от усталости. Оказалось, что «Лойзик» отмахал бегом более двух километров, однако, плохо ориентируясь в лесу, бежал по кругу. Счастливое завершение этого эпизода все мы восприняли с облегчением. Сурово, но спокойно осудили беглецов. Они самокритично признались, что просто поддались панике.

В то время гитлеровцы скрупулезно готовились к ликвидации отряда и местной организации. Цели и результаты проведенных репрессий изложены в донесении гестапо из Катовице.

«…речь идет здесь о банде Яна Болека, родившегося 12.IV. 1916 г. в Жарках, которая особенно в 1943 году совершала грабительские диверсии на железных дорогах и Хжановском повяте. Банда эта… подчинена нелегальной коммунистической партии ППР… в качестве боевой группы Гвардии Людовой»[21].

Гитлеровцы захватили тогда 23 человека. Во время ареста были «застрелены при попытке к бегству и оказании сопротивления» Людвик Гвиждж, корзинщик из Менткова и Юлиан Матысяк, лесоруб, тоже из Менткова. Среди арестованных оказался брат «Личко» Август Кумаля, Антонина Малик, мать аловца «Антека» — Тадеуша Малика, Юзеф Мизелек, шахтер-подрывник шахты «Янина», снабжавший отряд взрывчатыми материалами, а также другие члены ППР и Армии Людовой и сочувствующие.

Немного ранее гитлеровцы арестовали Яна Болека. Донесение начальника жандармерии Катовицкого района сообщало, что «предводитель банды, Болек», был арестован еще в 1943 году и за бунт в полицейской тюрьме Мысловице застрелен». Информация эта является неточной, поскольку не указывает, когда был убит Болек. Дело в том, что после ареста в 1943 году Ян Болек не сразу оказался в мысловицкой тюрьме. Его посадили туда только в марте 1944 года. Содержался он там вместе с другими 400 узниками в камере № 1, бывшей тюремной часовне. Заключенных охраняли специальные посты стражников, вооруженных автоматами.

Ян Болек уже на первом допросе понял безнадежность своего положения и решил дорого продать свою жизнь. Когда тюремный конвоир вел его на очередной допрос, Болек вырвал автомат у охранника. Этот отчаянный шаг не мог принести ему свободы. Боролся он не за жизнь свою, а за то, чтобы подороже ее продать. Прежде чем пасть в неравном бою, он успел застрелить трех немцев.

Следствие по делу о «банде Болека» не дало результатов. Никого больше не арестовали, а тех, кто уже был арестован, разослали по лагерям. Мало кто из них выжил.

Гитлеровцы расправились также и со своим секретным работником — Юрчиком.

Удар, нанесенный хжановской организации ППР в марте 1944 года, был очень болезненным. Мы потеряли много преданных и самоотверженных товарищей, работавших с нами.