В ЗАПАДНЕ

В ЗАПАДНЕ

12 мая гестапо вместе с отрядами вермахта и жандармерии предприняло попытку ликвидировать очередную группу нашего отряда в районе Высоки Бжега.

В тот день меня не было в бункере. Я встречался с «Робертом». В тот день я увиделся еще и с «Офиком», который через «Стасю» тоже назначил мне встречу. Он сразу обратил мое внимание, что наша связь не совсем в порядке. Он пытался связаться со мной, поскольку сегодня обещали доставить самолетом оружие. Я попросил его перенести срок и рассказал ему в общих чертах о последних событиях. Он выразил мне сочувствие, но тут же заметил, что было бы полезней на время прекратить нападения на немцев.

— Пусть они думают, — сказал он, — что им полностью удалось очистить район от партизан. А мы за это время наберем людей и восполним потери.

На место павших должны стать живые. У «Офика» на примете есть пять аловцев из Силезии, которые вынуждены были покинуть те места, поскольку гестапо уже напало на их след. Мы договорились, где и когда примем этих людей, и расстались. «Офик» пообещал вскоре снова встретиться со мной. Контакт — как и в этот раз — через «Стасю», на иную форму связи я не соглашался.

Я отправился в обратный путь. Неподалеку от бункера сделал обязательный прыжок в заросли и пару минут переждал в укрытии, желая убедиться, что никто не идет по моему следу. Теперь мы все с особенным тщанием соблюдали твердо установленные правила партизанской жизни. Особую осторожность мы проявляли при подходе к бункерам. Когда возвращалось несколько человек, один незаметно отрывался от остальных и следил, не идет ли кто за ними.

Убедившись, что за мной никто не идет, я подошел к бункеру. С удивлением увидел, что нет наружного часового. В душе у меня просто все перевернулось от злости, а еще через мгновение мной овладели самые тяжелые предчувствия. С полчаса я внимательно осматривал местность. Нигде я так и не увидел следов борьбы. Я подполз к лазу. Бункер был пуст.

Все выяснилось на следующий день из разговора с ребятами. «Вицек» отправился на явочный пункт подле моста над Пжемшей, где его должен был дожидаться товарищ Хмелевский — «Малы». Стоял ясный, погожий день, на дорогах было нормальное движение. Неподалеку от места встречи проходило железнодорожное полотно, по которому часто проходили поезда, преимущественно товарные составы.

Вскоре пришел «Малы». Они постояли с минуту, как вдруг к железнодорожному полотну подъехали грузовики, из которых высыпало больше сотни вооруженных солдат и жандармов. Они тотчас же рассыпались цепью и широкой дугой зашагали в сторону леса. Облава.

Немцы старались замкнуть район, в котором находился наш бункер. «Вицек» и «Малы» в тревоге смотрели в спины немцев, все ближе подходивших к лесу. Что делать? Успеют ли товарищи во время заметить облаву и отступить? Еще не поздно. Когда гитлеровцы замкнут кольцо, тогда останется только бой. В бункере, правда, был ручной пулемет, автомат и несколько пистолетов, по этого было так мало по сравнению с вооружением немцев.

Любой ценой необходимо помочь товарищам. «Вицек» с «Малы» тут же переправились на другой берег Пжемши и помчались что было сил по так называемой «силезской стороне» реки. Когда они обогнали цепь, продвигавшуюся по противоположному берегу, то открыли по ней огонь из пистолетов. Расстояние было большое, и огонь был безрезультатным, но цель была достигнута. Издалека доносились какие-то приказания, выкрики, несколько немцев приостановилось и поливало «Вицека» и «Малы» градом пуль. Звук выстрелов разносился далеко в тишине погожего утра.

Поздней ночью на явочном пункте они встретили всех партизан целыми и невредимыми. Услышав стрельбу, те, успев даже замаскировать лаз в бункер, отошли в Хжановские леса.

Мы радовались, что немцам так и не удалось открыть наше пристанище. Однако на всякий случай мы еще два дня вели наблюдение за околицей, прежде чем вернуться в бункер. Он был нам крайне необходим, так как скоро должны были прибыть рекомендованные «Офиком» аловцы.

Они прибыли на место в назначенное время. Мы проводили их в лес и, усевшись среди кустов вереска, внимательно присматривались к кандидатам в партизаны, то есть к своим будущим друзьям и товарищам.

Завязался разговор, а вернее допрос. Оказалось, что всю пятерку разыскивают немцы за подрывную деятельность на производстве и за уклонение от службы в вермахте. Особенно многословным был самым старший из них лет 40—45. Сухое лицо с резкими чертами, костистая фигура, гортанное «р» — все это по вызывало у меня симпатии. Чувствовалось, что остальная четверка относится к нему с уважением, как будто он — их начальник. На многие вопросы он отвечал вместо них и сам задавал вопросы. Расспрашивал о количестве людей в отряде, его вооружении, месте пребывания. Он спрашивал, охраняется ли место нашей встречи или мы пришли сюда только вдвоем. Мне не нравилось его любопытство. Я не спешил с ответами или отвечал не совсем правдиво. Недоверие усилилось еще больше, когда я заметил, что у этого якобы шахтера слишком уж нежные руки и большой перстень на пальце.

— Придется вам, товарищи, присоединиться к другой группе, — сказал я, — пока что вас принять не могу. Но лучше всего вам было бы создать самостоятельную группу в окрестных лесах. Один пистолет у вас уже есть, а мы вам еще подбросим оружия.

Они ушли разочарованные.

— Какие-то подозрительные типы, — заявил «Вицек».

На следующий день я встретился с «Офиком». Он упрекнул меня за то, что я не принял преданных и проверенных людей. «Кому преданных и кем проверенных?» — подумал я про себя и поделился с ним своими подозрениями. Он удивился, но признал мою правоту и даже похвалил за осторожность. Сообщил мне заодно, что следует готовиться к прибытию самолета с грузом оружия, поскольку он уже получил весть из Ченстохова. Он снова вернулся к идее о посещении групп на местах, но я опять уклонился от ответа.

Через два дня, после того как я сплавил первых кандидатов «Офика», он явился на встречу с двумя новыми. Это были, по его словам, русские, бежавшие из лагеря. Взволнованно он объявил о новой постигшей нас беде. На этот раз провалилась явка.

— Опять провал, черт бы его побрал, — сказал он.

Ему пришлось забрать русских с явки. Он выразил надежду, что передает их в хорошие руки. «Офик» знал, что в наших рядах в разные периоды времени находились советские солдаты. Мы относились к ним с особой симпатией, да они ее и заслуживали. Это были храбрые и хорошие солдаты. Мы ни на мгновение не усомнились в том, что и эти будут такими же. «Офик» с удовлетворением принял наши заверения в дружбе к советским товарищам и бодро направился в сторону Катовице. Я восхищался его энергией и смелостью. Как он бесстрашно, несмотря на то, что только недавно вырвался из рук гестапо в Катовице, расхаживает с оружием и документами по такому опасному району.

В одну из ночей я на минутку заглянул домой. Мать застал взволнованной и встревоженной. От товарищей из Либёнжа и Жарок она уже знала, что мы с «Вицеком» не погибли, но сейчас она беспокоилась за судьбу дочери, «Стаси» — Элеоноры Гардзиновой, которая, выполняя обязанности связной округа, отправилась в Катовице несколько дней назад и до сих пор не вернулась. У меня зародились самые мрачные предчувствия, но мне нельзя было тревожить мать еще больше. Однако голос мой прерывался, когда я пытался втолковать ей, что боится она зря. Я посмотрел на Казю — маленькую доченьку сестры, которая спокойно спала в люльке. Тяжело было на душе, когда я выходил из дома. Это была борьба, борьба беспощадная…

В кругу своих я поделился опасениями за судьбу «Стаси». Товарищи старались развеять их, но я не верил их словам так же, как мать не верила моим. Я чувствовал, что Лорка попала в руки гестапо.

Для меня это была большая личная потеря, тем более болезненная, что за несколько месяцев до этого немцы арестовали ее мужа Сташека Гардзину, не только близкого мне человека, но так же, как и его жена, активного и преданного товарища по борьбе.

В те дни мы стояли в Еленьском лесу. Мы решили не пользоваться постоянно бункером в Высоки Бжеге, поскольку у нас не было полной уверенности в том, что гитлеровцы не оставили его в качестве западни. Поэтому мы переходили с места на место, устраивая стоянки в наиболее недоступных рощах. Было нас тогда четырнадцать человек.

Как-то днем мы сидели в лесу, дожидаясь наступления ночи, чтобы перебраться на другое место. И вот вблизи нашего бивака что-то зашелестело. Случалось, что мы, услышав шорох, обнаруживали серну, козленка или зайца, удирающих от людей. Но в этот раз нарушителем тишины оказался мужчина, переодетый в женское платье.

Он вел себя как ненормальный. Молол какую-то чушь. Мы уже начали терять терпение.

— Шлепнуть его, прохвоста, — сказал один из партизан.

Нервы ряженого не выдержали, и он наконец заговорил по-человечески. Мы узнали, что он скрывается от немцев, которые преследуют его за нелегальную торговлю.

Мы ему не поверили. Наполовину по-немецки, наполовину по-польски я заявил ему, что он пойдет с нами, потому что мы из полиции. Именно таких, как он, мы и ловим.

Когда он услышал, что мы действуем от имени полиции, лицо у него расплылось в улыбке. Он подошел ко мне и конфиденциально сообщил вполголоса:

— Пан коллега, так я ведь тоже там работаю. Ищу партизан.

Я с отвращением отшатнулся. Однако сдержал себя и принялся расспрашивать его о подробностях. Уже несколько педель лазил он по окрестным лесам, донося обо всем замеченном начальнику жандармерии в Елене. Он предлагал нам пойти туда вместе и убедиться в правдивости его слов.

Но это не понадобилось. Я начал допрос. Он пытался выкручиваться, отказывался от того, что говорил минуту назад. Решение было принято единогласно. Ночью над Пжемшей приговор был приведен в исполнение. Мутные воды реки поглотили предателя.

За какие-нибудь 5—6 дней до конца мая «Офик» снова назначил мне свидание в Высоки Бжеге. Он сообщил радостное известие: оружие наконец будет нам сброшено. Соответствующую информацию он получил из Варшавы. Мы решили, что в ночь с 29 на 30 мая отряд будет дожидаться груза в районе одной из полян между Либёнжем и Бычиной. Место мы точно наметили на карте. Условились также о световой сигнализации для самолетов.

«Офик» заметил вскользь, что ожидается приезд представителя Центрального Комитета ППР из Варшавы. Он сам, естественно, тоже прибудет.

Понятна радость партизан, с которой они приняли это известие. Мы начали лихорадочно готовиться. Груз должен был принять отряд имени Я. Домбровского при участии «легальных» оперативных групп Хжановского подокруга. «Офик» предлагал, правда, укрепить наш отряд партизанами Бельского округа, однако, связавшись с «Тварды» — Леоном Лясеком, мы решили отказаться от их помощи. Наших сил было вполне достаточно.

Вернувшись со встречи с «Офиком», я заметил в отряде новое лицо. Еще один советский товарищ оказался в наших рядах, его привел к нам «Личко». Русский был совершенно истощенный, невероятно худой, оборванный и завшивевший. Товарищи заботливо ухаживали за Ваней. Разговор с ним убедил нас в том, что это действительно беглец из концентрационного лагеря. Уроженец Украины, он быстро подружился со всеми за исключением «Миколая» и «Грыцько», к которым сразу стал относиться весьма сдержанно. С «Грыцько» он, однако, часто разговаривал, но утром, в день прибытия самолета, разговор между ними перешел в громкую ссору. Дело чуть было не дошло до стрельбы.

К «Личко» он относился с наибольшим доверием и именно ему после ссоры признался в том, что «Грыцько» кажется подозрительным типом, поскольку он поймал его на неточностях, касающихся городов на Украине, в которых тот якобы бывал. В городах этих Ваня бывал тоже, и то, что говорил «Грыцько», не совпадало с тем, что знал Ваня. Не совпадали в рассказе «Грыцько» и некоторые подробности, связанные с его пребыванием в лагере военнопленных и побегом из него. «Личко», не придав этому рассказу особого значения, не передал мне Ваниных сомнений. И это оказалось оплошностью.

29 мая, а было это на троицу, все мы были начеку. Подготовка была завершена до мельчайших деталей. Хворост для костра был собран, мы проверяли оружие, лампы. После полудня вдруг обнаружилось, что «Грыцько» исчез. Пошел за хворостом, и больше его никто не видел. Мы полагали, что он ушел далеко в лес и заблудился. Я отправил людей на поиски. Они вернулись ни с чем. Тут только «Личко» рассказал мне о Ваниных сомнениях. Я вызвал Ваню. Он высказал нам свои подозрения.

Потом мы расспрашиваем «Миколая». Он не добавляет ничего нового, предполагая, что «Грыцько» заблудился и придет к вечеру. Мы не знаем, что за роль играет «Миколай», потому что в отряд они пришли вместе с «Грыцько». Поэтому я поручаю незаметно следить за ним.

Советуемся, что делать. Отказаться ли от приема груза или ждать дальнейшего развития событий. Лесные решают ждать, «легальные» предпочли бы отказаться. В конце концов решаю принять сброшенный груз без участия «легальных», которых отпускаю по домам.

В ночь с 28 на 29 я выслал троих аловцев — «Ромека», «Рысека» и «Трока» в Ензор. Они должны были охранять товарища из Варшавы и «Офика», прибытия которых я ожидал с наступлением сумерек, за несколько часов до самолета.

С наступлением сумерек «Личко» с несколькими помощниками расставили по углам квадрата четыре лампы, покрытые красной папиросной бумагой. Примерно в полночь, услышав шум мотора, мы должны были зажечь сначала лампы, а потом и хворост в центре квадрата.

Около 23.00 осторожный и бдительный «Кропка» доложил мне, что со стороны дороги Либёнж — Бычина доносится какой-то подозрительный шум. Кратко посовещавшись и не желая отказаться от возможности принять груз, мы решаем оставаться на местах.

Все волнуются. Полночь близилась, «Офика» с представителем ЦК все еще не было. Не было и товарищей из Ензора.

Ночь стояла темная и безлунная, только где-то на небосклоне мерцали отдельные звезды. Мы напрягали слух, пытаясь уловить гул мотора. Полночь давно уже миновала. Наконец около часу ночи до нас донесся вой сирен с окрестных фабрик и шахт. Воздушная тревога. Нас охватила радость. Все мрачные мысли рассеялись. Сквозь вой сирен пробивается гул самолетного мотора. Мы зажигаем лампы, а еще через мгновение из кучи сухого хвороста взмывает на несколько метров пламя, освещая всю поляну. Мы со всех ног бросаемся в спасительную темноту леса. Самолет совершает над нами круг, а потом уходит на запад. Мы вглядываемся в ночное небо, пытаясь увидеть парашюты. Их нет. Может, самолет еще вернется. Мы возвращаемся к костру и подбрасываем в него новую порцию хвороста. Ждем еще минут пятнадцать. Постепенно начинаем понимать, что самолет не вернется. Кто-то вполголоса ругнулся. Я приказываю погасить сигналы. Кто-то бьет лампы, срывая на них злость, еще кто-то выговаривает ему, что они еще могут пригодиться.

Дозорные со стороны Бычины подают сигнал, что кто-то бежит по направлению к нам. Это один из наших часовых. Задыхаясь, он срывающимся голосом сообщает, что на шоссе остановились машины с солдатами и полицейскими, а цепь их уже движется к лесу.

Всем ясно — мы попали в западню. Нас предали!

Я еще не знал, что мы окружены со всех сторон. Цепь, о которой только что доложили, замыкала кольцо, растянувшееся на несколько километров. Мы находились в кольце, но убедились в этом, только пытаясь вырваться из окружения. Как зайцы метались мы от Пжемши к Явожно, потом — на Хжанов и Либёнж. И всюду немцы.

Положение отчаянное. Попытка переждать облаву в укрытии означала бы верную смерть. Наспех посовещавшись, я решил ударить по железной дороге между Либёнжем и Хелмеком и пробиться в Ментковские леса. Бросив запасы продовольствия и теплой одежды, мы подошли к охраняемому солдатами полотну напротив Косувок. Светало. До нас доносились тихие голоса. В последнюю минуту подошел паровоз с двумя вагонами пополнения. Отступать мы уже не могли, да и некуда нам было отступать. Вот-вот взойдет солнце, а что для нас верная гибель.

Огнем «дырокола» «Вицек» прижимает немцев к земле. Развернутые в цепь, мы выскакиваем на насыпь, стреляя на ходу. Немцы припадают к земле, ищут укрытия за насыпью. «Миколай», за которым мы все время присматриваем, не проявляет рвения в бою и не стреляет. Мы подгоняем его криками. Передо мной возникают фигуры двух солдат, стреляющих на бегу. Один из немцев падает, а второй, уцепившись за мои штаны, пронзительно кричит. Одной рукой он держит меня, во второй у него карабин, из которого он пытается выстрелить. Отталкиваю его стволом и нажимаю на спусковой крючок, и вот я уже по другую сторону насыпи. Остальные тоже прорвались. Я слышу, что кто-то бежит за мной, оборачиваюсь и узнаю «Личко». Догнав меня, он сообщает, что Ваня погиб на рельсах. Наконец мы добегаем до спасительной стены леса под Хелмеком. Дошли все, кроме Вани. «Вицек» и «Кропка» ранены, первый в руку, второй в ногу. Раны кровоточат, но они не серьезные.

Мы отходим в сторону Косувок и лесами, обойдя Жарки, мчимся изо всех сил. Через несколько часов мы находились уже в лесах между Ментковом и Янковице. «Личко» по дороге заскочил в дом «Зоси» и принес два праздничных калача.

Теперь всем стало ясно, что история с присылкой оружия подстроена немцами. Они стремились к концентрации наших сил в одном месте, чтобы сразу ликвидировать весь отряд. «Офик» оказался предателем. Это подтвердил и «Миколай», которого мы тут же взяли в оборот и вытянули из него всю правду. Они с «Грыцько» служили в гестапо и через «Офика» попали в отряд с заданием разведать личный состав, вооружение, места стоянок, укрытий, лиц, сотрудничавших с отрядом. Все эти сведения они должны были сообщить «Офику». «Миколай» умолял нас сохранить ему жизнь, потому что никаких сведений он ни немцам, ни «Офику» еще не сообщил. Приговор был приведен в исполнение над Вислой.

Наконец мы получили ответ на вопрос, мучивший нас с момента первомайских неудач на железной дороге. Предатель затаился в руководстве округа. Мы с волнением обдумывали способы, как помешать его дальнейшей преступной деятельности. Мы еще не знали, что было уже поздно. В то самое время, когда мы вели смертельный бой в Либёнжском лесу, гестапо нанесло удар по всей организации V округа. Через несколько дней после этой драматической ночи мы узнали, что «Ромек» был застрелен в Ензоре, а «Рысек» и «Трок» арестованы.

Жертвами провокационной деятельности «Офика» заполнялись гестаповские подвалы. Среди них оказались «Марек» — Леон Вечорек, занимавший тогда должность секретаря V округа ППР, его жена «Мария», «Крыся» — Аделя Моравец, связная округа Домбровский бассейн и моя сестра «Стася». «Стася» знала дислокацию всех боевых групп отряда имени Я. Домбровского, размещение диверсионных групп, явок и складов литературы, а также адреса многих активистов подокруга. Несмотря на пытки, гитлеровцы ничего от нее не узнали.

«Марек», который видел, как 25 июля 1944 года она шла во главе группы женщин в последний путь к газовой камере в Освенциме, так описывает эту встречу.

«Шла гордо, с высоко поднятой головой. Ее маленькую фигурку украшали длинные каштановые косы, выделяя среди остальных женщин, у которых волосы были острижены. В какое-то мгновение «Стася» заметила меня. Легкая, полная печали улыбка появилась на ее лице. Однако она тут же исчезла, а лицо снова приняло выражение спокойствия и гордости. В этом ее спокойствии, полном внутренней силы и достоинства, чувствовалась и уверенность в победе, ради которой «Стася» отдавала свою молодую жизнь, и приказ продолжать борьбу тем, кто остался».

Они до конца выполнили свой долг. Муки их и пролитая ими кровь порождали новых борцов, которые без колебания брали на себя выполнение заданий своих павших предшественников. Место «Стаси» заняла ее сестра «Броня».

Ни у «Марека», ни у «Марии», ни у «Крыси» гестаповцам не удалось вырвать никаких сведений.

Тогда же арестовали члена окружного комитета ППР, бывшего секретаря окружного комитета в Домбровском бассейне «Вихера» — Эугениуша Годлевского, ветерана Октябрьской революции и гражданской войны в России. Он попал в засаду, устроенную на квартире связной Валерии Тжанковской. Сорок восемь часов просидели здесь гестаповцы, арестовывая всех приходящих на явочную квартиру. В числе прочих здесь были арестованы Подлевский, Зыгмунт Вошковский и его жена Гелена, связная «Мария» и несколько активистов из района Сосновца.

В эти трагические и кровавые дни в лапы гестаповских палачей попали и «Роберт» вместе со своей связной «Геленой». Произошло это, по-видимому, за несколько дней до большой облавы. Обстоятельства его ареста остаются невыясненными до сих пор. «Роберт» — Стефан Францишек — был представителем ЦК в Силезском округе и часто встречался с «Офиком».

Удар, нанесенный гитлеровцами по V округу, был подготовлен на основе подробных именных списков, составленных вне всяких сомнений при помощи «Офика».

Мы понесли тяжелые потери, была уничтожена сеть явок, были ликвидированы самоотверженные связные, нанесен удар боевым группам.

Однако оставшихся не отпугнула трагическая участь их товарищей. Ни один из нас не сошел с избранного пути. Я хотел бы, чтобы молодое поколение приобрело те черты характера, которые нам, бывшим солдатам Армии Людовой, позволили сражаться, выжить и построить новую Польшу.