10

10

Двадцать веков христианства по сравнению с десятками тысяч лет язычества — слишком малый отрезок времени, чтобы Царство Божие проявило себя в истории в полной мере. Полуязыческая ментальность, унаследованная нами от средних веков, особенно процветает там, где Церковь продолжает сохранять зависимость от государства. Только «теряя связь с государством, — говорил батюшка, — Церковь освобождается от балласта номинальных последователей. Напротив, превращение христианства в официальную идеологию чаще всего приводит к уродливым явлениям, отравляющим церковную жизнь. Гораздо лучше, когда “язычник” любой формации исповедует себя таковым, чем когда он в угоду среде называется христианином» [84].

Отец Александр вообще не признавал средние века полноценной христианской эпохой. Это был период язычества, в котором лишь местами присутствовали очаги евангельской веры, то есть христианство существовало в эмбриональном состоянии. Да и сейчас оно — «младенец, со всеми ошибками и слабостями младенца» [85]. В книге «На пороге Нового Завета» батюшка писал, что в средние века в церковном сознании доминировал «Домострой», а богослужение было пропитано ритуалистикой и механическим заклинательным духом. То есть язычество было во всём.

И сегодня, как прежде, мы видим засилье бытового приземлённого «христианства». Причина тому — нерешённость двух основных проблем: отношение к Ветхому Завету и отношение к языческой культуре.

Человечеству необходимо обновлённое понимание догмата о Богочеловечестве Иисуса Христа, что возможно лишь через погружение в первоначальные смыслы Библии. Отец Александр жил Священным Писанием, поэтому мог сказать такие удивительные слова:

«Мы — воплощённый дух, которому дана радость осуществлять себя в материи… Человек должен выполнять Божий замысел; брак между материей, веществом, играющим в мире, и духом должен в конце концов осуществиться».

Сила для этого у человека теперь есть. Она называется силой Богочеловечества. Человек–христоносец должен стать соучастником Христа в преображении мира.

«Мы все, — говорил батюшка, — несём ответственность за Церковь, за Богочеловечество, за тот союз, который Бог заключил с человеком, за Его кровь, которую Он пролил, чтобы мы получили эту силу Богочеловечества, чтобы Он нас поднял на вершину Своего замысла о человеке».

Христианин, очищенный своим Господом, уже не распростёртый лежит перед Творцом, но становится светом и солью земли, настоящим проводником Евангелия.

Дух даётся в Церкви в избытке; если мы Его даров не получаем, что?то с нами не так, и нужно настойчиво искать путей, на которых мы можем встретить и обрести Его благодать.

Но мы должны знать, считал отец Александр, что проявления подлинной духовности могут быть и не связаны с общепринятой традицией, более того, иногда они ей открыто оппозиционны. Традиция в её привычных формах нередко противоположна открытой, пророческой религиозности. Пребывание христианства в рамках традиции — это попущение свыше, это уступка слабому религиозному сознанию. Так, древним иудеям, все?таки, было разрешено строить храмы, несмотря на то, что Закон предписывал жертвенники из неотёсанных камней.

Все это уступки элементам языческого, народного сознания, которое всегда таит в себе опасность подмены настоящего, духовного — внешним, обрядовым. Человек со статическим мироощущением сакрализует и абсолютизирует всё, что делает. Ему неведомо, что произведения его рук и выдумки ума относительны, временны и не существенны в сравнении с тем вечным, что идёт на землю с Неба — с благодатью, преображающей жизнь, с возношением сердца к Богу.

Также и зарождение нового не обязательно происходит в лоне сохраняемой традиции. Часто традиция навязывает человеческому разуму соглашения (или по прекрасному выражению современного философа «прецендентные ряды» [86]), которые формируют «застывшее» восприятие реальности, закрытое от возможностей духовного возрастания, предписывает, как нам можно видеть мир и как нет.

Такая система не позволяет постигать ни новые идеи, ни новые переживания. Ибо действительно важное вовсе не всегда — продолжение старого, его улучшение или количественное прибавление. Это может быть качественный скачок, совершенно новая форма, появления которой никто не ждал.

Ведь и христианство возникло не как постепенное видоизменение иудаизма. Да, оно зиждется на Ветхом Завете, на пророках и Моисее, но оно есть прорыв в Новый мир. Оно есть революционное сокрушение всех, казалось бы, незыблемых устоев. В том?то и величие пророков, что они говорят вещи смелые, не вмещающиеся в сознание их современников («и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули», — говорил пророк Исайя (Ис 6, 10)).

Хотя ощущение духовной благодатной силы, живоносное богообщение до сих пор — явление скорее исключительное, чем постоянное, тем не менее, именно эти редкие моменты, эти личные встречи с Богом служат тем основанием, на котором стоит христианская Церковь.

Нам трудно реформировать вещи второстепенные (пышные облачения, старые переводы, устаревшие элементы обрядов, язык богослужения), которые существуют в Церкви параллельно подлинной христианской духоносности, но мы можем сами становиться лучше, пользуясь силой благодати. «Мы сами должны стать одеждами Духа и Правды, — утверждал отец Александр, — с нас это спросится».