XXI
XXI
П. А. Каратыгин. — Наша уборная. — Разнообразие дарований Каратыгина. — Его эпиграммы. — Мнение Каратыгина о своих остротах. — Хроника театров по стихам Каратыгина. — Остроты Каратыгина.
С известным остряком и водевилистом Петром Андреевичем Каратыгиным я одевался в одной уборной Александринского театра около двадцати лет подряд, то есть с самого первого дня моего поступления на сцену и до его кончины, последовавшей осенью 1879 года. Конечно, мне более всех остальных моих товарищей доводилось пользоваться его приятным обществом и одному из первых приходилось слушать ого меткие остроты и эпиграммы.
Петр Андреевич, как и И. И. Сосницкий, считался ветераном русского драматического театра, которому прослужил верою и правдою более пятидесяти лет, за что был награжден такою же медалью, как и Иван Иванович. Круг деятельности Каратыгина был чрезвычайно обширен и разнообразен: он был одновременно недурным актером, замечательным водевилистом и прекрасным преподавателем драматического искусства в том самом театральном училище, в котором и сам получил свое образование. Это был склад всевозможных дарований: помимо актерства, он успешно занимался литературой и художеством. После него осталось множество различных сочинений в форме драматической, повествовательной и пиитической, а также не мало сохраняется его альбомов с портретами современников и карикатурами на них же. Но особенною славою пользуются его сатиристические стихи и эпиграммы, на сочинительство которых Каратыгин был положительно неистощим. К сожалению, они не все сохранились, большинство их забыто и затеряно. Впрочем, некоторые попадали в печать еще при жизни их талантливого автора, и после его смерти также кое-где появлялись в периодической прессе выдающиеся его произведения, приводившиеся для более полной характеристики покойного. Однако, все это имело отрывочный вид и в большинстве случаев не комментировалось, что умаляло их несомненное достоинство. Не имея под руками этих печатных источников, я не могу проверить настоящей главы моих воспоминаний, посвященных незабвенному Петру Андреевичу: все нижеприводимое здесь мною почерпнуто исключительно из одной моей памяти и, следовательно, с сохранением той первоначальной редакции, в которой мне приходилось слышать от самого Каратыгина.
Своими остротами и эпиграммами Петр Андреевич иногда наживал врагов, в чем постоянно раскаивался.
— Язык мой — враг мой, — говаривал он, как бы оправдываясь в своей эпиграмматической невоздержности.
Если бы была возможность собрать все его стихотворения, касавшиеся сцены, то составилась бы чудесная хроника русского театра за полвека его лучшей эры. Буквально не было ни одной пьесы, ни одного актера или дебютанта, которому не посвятил бы он несколько метких и правдивых строк. Впрочем, Петр Андреевич не был глух и к общественным событиям, и к политическим движениям, и к мелочам повседневной жизни, — все находило отклик в этом остроумном человеке. Например, во времена появления в России первых нигилисток, ратовавших за равноправность с мужчинами, Каратыгин написал следующее, пародируя популярный в то время романс:
Не шей ты мне, матушка,
Девичий наряд.
Я оденусь иначе
С головы до пят.
Платье мы по новому
Образцу сошьем,
Чтоб с мужчиной разницы
Не было ни в чем.
Надоело косу мне
Мыть да заплетать,
Лучше ее попросту
Взять да окорнать.
Экие фантазии!..
Говорит ей мать: —
Вот чему в гимназии
Стали обучать…
Ну, придет пора тебе
Замуж выходить,
Что тут люди добрые
Станут говорить?!
— Вот еще что вздумали!..
Мне все трын-трава.
У девиц с мужчинами
Равные права!
Это все казенщина:
«Кольца да венец»…
Буду жить по-своему,
Вот вам и конец.
Но чаще всего Каратыгин обрушивался на драматургов, к которым был чрезвычайно строг и взыскателен, впрочем, не более, чем к дебютантам. Доказательством его придирчивости к «сочинителям пьес», как он называл драматургов, может послужить один из его куплетов, помещенный в водевиле «Заемные жены».
«В наш век всеобщего займа
Мы платим долг одной натуре.
И хоть нельзя занять ума,
Но есть займы в литературе.
Всяк нынче в авторы полез,
Но если разберем мы строго:
Заемных множество пиес,
А занимательных немного»,
Известным драматургам Алексею и Николаю Потехиным, из которых первый написал драму «Чужое добро в прок нейдет», а второй комедии: «Дока на доку нашел» и «Быль молодцу не укор» Петр Андреевич посвятил следующие строки:
Есть два Потехина. О старшем наперед:
Он написал: «Добро чужое в прок нейдет».
Меньшой, в чужом добре нашел довольно проку,
И ловко за свое чужое выдает
Хоть критики его и распекли за «Доку»,
Да он пословицу другую им в отпор:
«Быль молодцу-де не укор».
На долю A. Н. Островского так же не мало доставалось от Каратыгина, который признавал его выдающийся талант, но постоянно придирался к каким-нибудь деталям. Это было его вечною слабостью, хотя, впрочем, очень часто справедливою.
На дебютантов, появлявшихся «с воли», то есть не из театрального училища, Петр Андреевич смотрел почему-то скептически. Нужно было быть очень талантливым, чтобы угодить этому беспощадному критику, строго охранявшему традиции родного театра.
И. И. Сосницкий, так же как и Каратыгин, не пропускал ни одного дебюта. Но однажды почему-то он не мог присутствовать на первом выходе в Александринском театре провинциальной артистки г-жи Сибирской, приехавшей в Петербург, как тогда говорили, из Сибири, где она подвизалась не без успеха. Сосницкий принимал в ней участие и весьма интересовался результатами ее дебюта, почему и упросил Петра Андреевича высказать ему на другой же день его мнение относительно ее. Каратыгин на следующее утро приезжает к Сосницкому с докладом, но не застает его дома. В прихожей берет он клочок бумаги и пишет:
Сибирская стройна, красива, высока,
Есть недостатки в ней, но кто же без порока?
И хоть пришла она издалека,
Но здесь уж не уйдет далеко.
На дебютантку, г-жу Горскую, выступившую сначала в какой-то драме, в роли барыни, а потом в водевиле «Служанка-госпожа», Петр Андреевич написал:
Зачем, не слушая молвы,
Вы не в свои садитесь санки?
Играли роль вы госпожи,
Теперь вы взяли роль служанки.
Что время попусту губить,
Что спорить вам с судьбой тиранкой?
На сцене верно вам не быть
Ни госпожою, ни служанкой.
Немецкой актрисе Вестфалли, отличавшейся полнотой, вздумалось сыграть роль Гамлета. Ее гастроли в Михайловском театре поэтому были весьма любопытны. Присутствовал на них и Каратыгин, по окончании спектакля экспромптом сказавший:
Скажите мне, мамзель Вестфалли,
Зачем Гамлета вы играли?
Ведь эта штука не легка!
В «Гамлете» вы нам показали
Одни вестфальские окорока,
А принца Датского мы вовсе не видали…
В начале семидесятых годов две столичные газеты вели ожесточенную полемику друг против друга. Ежедневно, как в той, так и в другой газете, появлялись резкие, задорные статьи, полные брани в самых откровенных выражениях. Каратыгин долго следил за их перебранкой и, наконец, посвятил им такое четверостишие:
Пора бы поуняться вам
Печатной ругатней клеймить друг друга,
Приятно-ль слушать господам,
Когда в людской ругается прислуга?
Однажды в нашу уборную вошел актер С-ин; автор нескольких неудачных пьес, ввязался в общий разговор, происходивший до него, и между прочим спросил Каратыгина:
— А помните ли вы, Петр Андреевич, мою драму, в которой и сами принимали участие?
— Это которую же? — спросил Каратыгин.
— «Царскую милость», — с гордостью произнес автор название своего детища.
— Ну, еще бы, мой друг: я ведь злопамятен.
Остроты и каламбуры Каратыгина пользовались громкою известностью и быстро облетали не только закулисный мирок, но проникали даже и в публику. На этом поприще он стяжал себе неувядаемую славу и до сих пор не имеет преемника.
В комедии A. А. Потехина «Виноватая» я играл чересчур говорливого молодого человека. Однажды, эта пьеса шла вместе с каким-то водевилем, в котором участвовал Петр Андреевич. Он все время томился ожиданием окончания комедии и скучно прохаживался за кулисами, где, случайно столкнувшись со мной, спросил:
— Скоро ли вы с этим делом покончите?
— Скоро.
— Который же это акт?
— Четвертый.
— Какая же это у вас будет теперь сцена?
— Мое объяснение с сестрой.
— Ах, да… да… да… помню… знаю… Это где она шьет, а вы порете… дичь.
Как-то спрашивают у Петра Андреевича:
— Как понравилась вам новая немецкая драма «Село и город».
— Весьма оригинальное сочинение, — ответил Каратыгин с присущим ему сарказмом. — Первое действие происходит в селе, второе — в городе, а все остальные акты написаны ни к селу, ни к городу.
В один из свободных вечеров Каратыгин поехал в Большой театр на балетное представление. В антракте подошел к нему заядлый балетоман Г. и стал жаловаться на упадок хореографического искусства. Петр Андреевич терпеливо выслушал его искренние сетования и ответил:
— Вы правы, ваши жалобы имеют глубокое основание… В былое время красовались Пери, Вилисы, а теперь и те и другие перевелись.
После торжественных похорон одного известного генерала С., в свое время известного картежника, спрашивают у Каратыгина:
— Были вы на его погребении?
— Как же, как же, присутствовал… Это ведь мой давнишний и хороший знакомый.
— Как вам понравилась похоронная процессия?
— О, она вполне соответствовала его постоянному занятию.
— Как так?
— Сперва ехали казаки с «пиками», за ними музыканты с «бубнами», потом шло духовенство с «крестами» и, наконец, следовал сам С. с «червями». За ним шли дамы, тузы, вслед за которыми тащились двойки, тройки и четверки…
В Мариинском театре играли мы водевиль Каратыгина «Заемные жены». Актер Д-ин, игравший в нем второстепенную роль любовника, хотел было выйти на сцену без шляпы, хотя по ходу действия в руках его обязательно она должна быть. Я вовремя это заметил и почти насильно навязал ему свою шляпу. Петр Андреевич, игравший тоже с нами, застал конец нашего разговора, и когда Д-ин удалился на сцену, он спросил меня:
— Что у вас произошло?
— Да вот Д-ин намеревался выйти без шляпы. Я заставил его взять мою. Он все время уверял меня, что это напрасно…
— Вот это мило! — полусердито заметил Каратыгин. — «Напрасно!»… Да как же это можно выходить без шляпы, если он является прямо с улицы?
— Но вы не беспокойтесь, он, все-таки захватил мою шляпу.
— Спасибо вам, мой добрый друг… Впрочем, ему-то можно было обойтись и без этого. Я и позабыл совсем, что у него нет головы, так значит ему зачем же и шляпа!..
В одно из представлений комедии И. А. Манна «Паутина», на сцене Мариинского театра, Каратыгин в качестве зрителя сидел в креслах. В антракте подходит к нему один из знакомых и замечает:
— Что это значит, Петр Андреевич?
— Что такое? — спросил Каратыгин.
— Где публика? Зал совершенно пуст?
— Да разве вам неизвестно, мой добрый друг, что паутина всегда бывает в пустом зале!
Известный писатель граф В. А. Соллогуб, при своем посещении Каратыгина, между прочим сказал:
— Давайте-ка, Петр Андреевич, напишем вместе какую-нибудь пьесу?
— С удовольствием, — ответил остряк и, взяв в руки песочницу, прибавил: — вы пишите, а я начну засыпать…
Встречает однажды Каратыгин на улице, близ Гостиного двора, давно знакомого ему старого отставного балетного фигуранта, который во время своего пребывания за театральными кулисами отличался тем, что во всех балетах неизменно предводительствовал воинами и чертями, то есть на его обязанности лежало выводить на сцену статистов и указывать им места, положение и пр. На этот раз он стоял с лотком, на котором были навалены груды каких-то порошков и специй.
— Мое вам нижайшее почтение, Петр Андреевич, — низко кланяясь произнес торговец, останавливая Каратыгина.
— А!.. Кого я вижу!? Это вы, мой добрый друг? Как поживаете?.. Давно я вас не видел?.. Чем это вы теперь занимаетесь?
— Да, вот-с… многоуважаемый Петр Андреевич… по бедности… торговать начал… в коммерсанты записался…
— Что это у вас на лотке?
— Разное снадобье-с… порошки от тараканов, клопов блох… Сам составляю и вывожу…
— Доброе дело, мой добрый друг… Ничего не поделаешь с судьбой и обстоятельствами… Хотя времена и переменчивы, но вы, как видно, не изменяете своему призванию. Прежде-то, помнится, вы выводили в балете солдат да чертей, а теперь выводите клопов да тараканов! Ну, что ж, по нынешним временам и то хорошо, — закончил Петр Андреевич.
Актер Л-ов был страстный любитель сочинять стихи и при случае читать их публично на всяких торжествах. Они были убийственны, но, несмотря на это, однажды попали в печать. Почтенный автор одно из своих произведений прочел на торжественном обеде в речном яхт-клубе при открытии сезона. На другой день эти вирши были воспроизведены в газете. В них попадались такие достойные удивления куплеты:
«Вечер будет восхититен,
Когда пожалует Никитин».
Или:
«Прочность будущих сезонов
Поддержит Чистяков и доблестный Сазонов».
Или:
«Русалка запоет нам песню на реке,
Когда приедет Тидеке» [16]
Когда все это попалось на глаза Каратыгину, усердно читавшему почти все столичные газеты, то из под его пера вылилось такое четверостишие:
«Поэт яхт-клуба водяной,
Безграмотность свою не выводи наружу».
«Хоть море целое воды перед тобой[17],
Но что ни скажешь ты, как в лужу!»
В давно прошедшее время существовал в Петербурге газетный рецензент, некто Перетц, происходивший из евреев. В своих статьях он был крайне резок и придирчив. Петр Андреевич, будучи недоволен каким-то его суждением о своей пьесе, написал на него такую эпиграмму:
«Есть у жидов обычай пресмешной,
Когда бьют одного, кричит всегда другой.
Но К… не помог его единоверец[18]
Где соль нужна, там не годится перец».
В былое время в Александринском театре устраивались великопостные концерты в пользу каких-нибудь актеров. По обыкновению гг. артисты, принимавшие «благосклонное участие», часто обманывали бенефициантов и не приезжали в назначенный день, чем повергали устроителей в крайне неловкое положение. Однажды сидит Каратыгин в партере и равнодушно смотрит на сцену, на которой подвизались специальные великопостные исполнители. Вдруг в одно из явлений незнакомый сосед по креслу обращается к нему с вопросом:
— Позвольте вас спросить, что это значит: в программе сказано, что сейчас должен петь г. Z. оперную арию, а между тем вышел какой-то неизвестный господин и играет на тромбоне? Что же это такое?
— А это, изволите ли видеть, бенефисная обычная неудача, — спокойно ответил Петр Андреевич. — Несчастного бенефицианта надувают всячески: сперва его, должно быть, надул Z, а теперь вот этот надувает…