XIV

XIV

Сослуживцы. — И.И Сосницкий. — Уборная Сосницкого. — Отношение Н. В. Гоголя к дарованию Сосницкого. — Е. Я. Сосницкая. — Мои уроки у Сосницкого. — Смех на пятнадцать манер. — 100-летие русского театра. — Предварительное празднество юбилея Сосницкого. — Настоящее юбилейное торжество.

От начальства естественный переход к сослуживцам, которых в тридцатипятилетний промежуток моей службы было бесчисленное множество.

Начну с самого старейшего из них, «деда русской сцены», Ивана Ивановича Сосницкого, которого я знавал еще задолго до своего поступления в Александринский театр, а именно в раннем детстве, когда он при наездах в Москву посещал моего отца, доводившегося ему старым приятелем. По переселении же своем в Петербург, я был одним из самых близких его знакомых и долгое время пользовался его уроками в первое время моей службы.

Сосницкий памятнее других для меня еще и потому, что лет десять подряд я одевался в одной с ним уборной, кстати сказать, ныне уже упраздненной. До меня эта уборная принадлежала знаменитым трагикам В. А. Каратыгину и Брянскому; еще в их времена Иван Иванович на свой счет устроил себе отдельный «уголок» на антресолях, на которые вела круглая маленькая лестница. Уголок Сосницкого был чистенько обставлен диваном, столом и шкафами, для хранения его париков и аксессуаров; пол был обтянут ковром. Кроме того, в одной из стенок антресолей существовало окно, из которого Иван Иванович разговаривал с нижними соседями, с наслаждением покуривая трубочку. Потолок импровизированной уборной Сосницкого был так низок, что когда устроили в Александринском театре газовое освещение, то температура доходила в ней до 40 градусов, то есть получалась чуть ли не африканская жара.

Прежде чем говорить о характере, странностях и эпизодах из жизни «деда русской сцены», следует заметить для сведения лиц, мало знакомых с петербургским театром, что Сосницкий был один из замечательнейших и талантливых артистов своего времени. Он с честью прослужил на императорской сцене 62 года и до последних дней службы был тонким художником и выдающимся артистом.

В молодости Иван Иванович играл преимущественно молодых повес, любовников, превосходно танцевал, в особенности мазурку, и был законодателем мод для всей столичной молодежи. Впоследствии он был единственным исполнителем гоголевского Городничего и грибоедовского Репетилова. Кто не видел его в роли Сквозника-Дмухановского, тот может найти в сочинениях Н. В. Гоголя письмо автора, восторженно отзывающегося об исполнении Сосницким этой главной роли. Как творец «Ревизора» верил в талант Ивана Ивановича, можно видеть из этого же письма, в котором он высказывал свое неудовольствие на игру Дюра, не справившегося с задачею автора при исполнении Хлестакова; Гоголь просил Сосницкого сыграть роль Хлестакова на школьной сцене, специально для актеров, чтобы показать, каким должен быть этот герой знаменитой комедии. Собственноручное письмо Николая Васильевича Гоголя с этой просьбой Иван Иванович показывал мне несколько раз и всегда при этом умилялся до слез. Из скромности же он не исполнил этой просьбы автора. В роли Репетилова («Горе от ума») Соснииский до сих пор не имеет соперников. Этою эпизодическою ролью Грибоедов сделал художественный снимок с некоего Шатилова. Иван Иванович, знавший его лично, так же в свою очередь художественно воспроизвел его оригинальную фигуру на сцене, и в общем получался замечательный тип, часто встречавшийся в тогдашнем обществе.

Сосницкий неподражаемо хорошо играл различных маркизов в старинных французских мелодрамах, когда-то царивших на русской сцене, и, вероятно, поэтому до старости сохранил тип русского барина с манерами французского аристократа.

По его собственным рассказам, роль Фигаро в знаменитой комедии Бомарше «Свадьба Фигаро» упрочила его артистическую репутацию. Он с таким необычайным успехом и с такою заразительною веселостью играл в этой комедии, что тогдашние артисты французской труппы единогласно признали его превосходство перед всеми своими соотечественниками, появлявшимися в этой роли.

В старину на Сосницком лежала скучная обязанность каждый вечер облекаться во фрак и делать со сцены анонсы о следующем спектакле. Талантливый артист, однако, этим не тяготился и много лет подряд докладывал «почтеннейшей публике» о завтрашнем представлении. Одно время Сосницкому были поручены режиссерские обязанности, но на эту должность он оказался непригодным и вскоре же сложил с себя это почетное звание.

Он пользовался любовью многих особ царской фамилии и в особенности императора Николая Павловича. Однажды, при директорстве A. М. Гедеонова, Сосницкий просил прибавки к содержанию, мотивируя свою просьбу тем, что многие из младших его товарищей получают гораздо более его. Ему в этой законной просьбе было отказано. Иван Иванович обиделся и подал в отставку. Дирекция ни на минуту не задумалась и с легким сердцем уволила его от службы.

Через некоторое время на представление «Ревизора», дававшегося с Григорьевым 1-ым в роли Городничего, приехал в театр государь. Удивленный отсутствием Сосницкого, он призвал к себе в антракте Гедеонова и спросил:

— Почему Городничего не играет Сосницкий?

— Сосницкий более не служит у нас, ваше величество.

— Как не служит?! Это для меня новость!! Почему?

— Требовал слишком крупную прибавку, хотел непременно получать тридцать пять рублей разовых. Дирекция на это не согласилась, он закапризничал и отказался от службы.

— По-моему, он прав, — сказал Николай Павлович. — Он знает себе цену и совершенно резонно требует прибавки. На его месте я сделал бы то же самое… Нельзя ли это дело как можно скорее поправить? Передай ему мое желание, чтобы он возвратился в театр, и дай ему то, что он просит.

На другое утро Гедеонов отправил чиновника из конторы к Сосницкому с этим приятным для него известием. Иван Иванович был так тронут вниманием государя, что просил посланного тотчас же передать директору о своей готовности продолжать службу без всякой прибавки. Однако, ему были увеличены разовые и он снова вступил в состав русской драмы.

Жена Ивана Ивановича Сосницкого, Елена Яковлевна, которой я, при поступлении своем на сцену, уже не застал в живых, была так же одною из талантливейших актрис императорского театра. В молодости она, по общему свидетельству всех, знавших ее, отличалась красотой, в доказательство чего можно привести стихи A. С. Пушкина, посвященные ей:

Е. Я. С

Вы соединить могли с холодностью сердечной

Чудесный жар пленительных очей.

Кто любит вас, тот очень глуп, конечно,

А кто не любит вас, тот во сто раз глупей.

В жизни это была энергичная, строгая и вспыльчивая особа. Московский актер И. В. Самарин рассказывал мне, как он был сконфужен приемом, сделанным ему Еленой Яковлевной, когда он, будучи еще очень молодым человеком, приехал в Петербург и счел долгом явиться к Сосницкому с визитом.

— Подойдя к парадной двери квартиры Сосницкого, — повествовал Иван Васильевич, — я взялся за звонок, который, выскользнув из моих рук, пронзительно задребезжал. Меня быстро впустили и попросили пройти в зало. Через несколько минут, вместо ожидаемого Сосницкого, в дверях появляется его супруга. Елена Яковлевна. Я только что хотел отрекомендоваться, как она внушительно и сурово спрашивает меня:

— Это вы, молодой человек, так громко звоните?

— Извините ради Бога, — сконфуженно отвечаю, — это произошло совершенно нечаянно…

— Ничего, ничего, — тем же тоном перебила меня Сосницкая. — Я хотела вам лишь заметить, что так звонить может только или муж, или дурак.

Зная Сосницкого за превосходного учителя, при первых своих дебютах на сцене Александринского театра я обратился к нему с просьбой заняться со мной разучиванием роли из новой пьесы Н. Потехина «Дока на доку нашел». Он с удовольствием взялся за это и стал мне показывать, как нужно играть. Тут только я понял, каким тонким знатоком искусства был этот почтенный старик; тут только я понял, как много требуется от актера, желающего серьезно служить делу. Школьные преподаватели, при сравнении к Сосницким, казались мне сами школьниками.

Иван Иванович был до того требователен даже в мелочах, что просто наводил на меня страх как при уроках, так и на репетициях пьесы Потехина, в которой участвовал сам.

Впоследствии я попросил Сосницкого пройти со мной роль Чацкого («Горе от ума»), которую я получил для исполнения в бенефис покойной Левкеевой. Хотя эту роль я уже не раз играл на школьной сцене, однако сомневался в своих силах и непременно хотел переучить ее под руководством Ивана Ивановича, который предложил мне прочесть ему для пробы первый акт. Когда я окончил чтение, он задумчиво спросил:

— А скоро ли тебе придется играть Чацкого?

— Через две недели, — отвечаю.

— Через две недели? — удивленно переспросил Сосницкий — Ну, братец, беги скорее в театр и отказывайся от этой роли.

— Как же можно отказываться?! — испуганно возразил я. — Помилуйте, Иван Иванович, такие роли даются не часто. Нужно ими дорожить и во что бы то ни стало играть.

— Я это тебе советую потому, что ты понятия не имеешь о стихах Грибоедова. Тебе нужно учить Чацкого не две недели, а может быть два года, да и то будешь ли ты в нем приличен, не поручусь…

Тут он сам прочел мне один из актов этой комедии, и я согласился, что он прав. Более художественного чтения комедии Грибоедова представить себе нельзя. Как ни была плоха моя передача роли Чацкого, однако я не хотел от нее отказываться и после долгого разговора убедил Сосницкого помочь мне в разучивании. Он приказал мне аккуратно два раза в день являться к нему. Насколько эти уроки принесли пользу, судить не мне, но эту роль в комедии Грибоедова я долгое время и с успехом играл на императорской сцене.

Показывая многое в деле драматического искусства, Сосницкий однажды представил мне человеческий смех в различных формах; он хохотал по крайней мере на пятнадцать манер, и каждый хохот был в высшей степени заразителен и натурален.

В юности Иван Иванович играл однажды в одной пьесе со знаменитым Дмитревским (в то время уже старцем), который, вместе с основателем русского театра Ф. Г. Волковым, считается первым появившимся на Руси актером. Таким образом, Сосницкий был звеном, связующим две театральные эпохи, и поэтому при торжественном праздновании 100-летия русского театра [7] на сцене Большого театра Сосницкий не в пример прочим за свое участие получил высочайшую награду: ему было прибавлено к получаемому пенсиону семьсот рублей.

Спустя некоторое время после этого празднества за кулисами стали поговаривать о пятидесятилетнем юбилее Сосницкого. Его друзья, поклонники и сверстники утверждали, что пора эта наступает. Начались хлопоты о торжественном юбилейном спектакле, театральная же контора медлила с разрешением, отвечая на все запросы, что будто бы по ее справкам пятидесятилетие службы «деда русской сцены» вовсе не так близко, как кажется устроителям, желавшим чествовать Ивана Ивановича. Нетерпение друзей Сосницкого в этом случае было так велико, что один из них, ныне тоже покойный Л. Л. Леонидов, пожелал устроить предварительное празднество юбилея в тесном кружке в своей квартире. Для этого приготовлено было достаточное количество речей, стихов, музыки и поднесений. От Ивана Ивановича все это, конечно, тщательно скрывалось. Когда же наступил этот день «предварительного юбилея», от Леонидова поехали за виновником торжества два депутата, выбранные всем присутствующим обществом, певец О. А. Петров и П. А. Каратыгин. Они забрали его с собой в том, в чем он был дома, под предлогом поездки на товарищескую пирушку.

Изумлению Сосницкого не было границ, когда он, войдя в квартиру Леонидова, увидал массу актеров и знакомых друзей, облаченных во фраки и белые галстухи. Начались поздравления, чтение речей, стихотворений и даже пение под специально написанную Аубелем музыку [8] на слова, сочиненные хозяином дома Леонидовым. Эти стихи не отличались поэзией, но зато таили в себе много искреннего чувства. Аккомпанировал оперный капельмейстер К. Н. Лядов, пел Петров. Некоторые строфы из этого музыкального приветствия сохранились в моей памяти. Начало его таково:

Грянь лихая

Песнь былая!

Пойте все искусству в дар,

Пойте, деда вспоминая

И его репертуар!

Он был истиннным артистом,

Представляя типы лиц,

Был танцором, машинистом,

Видостаном средь певиц.

Ловкий, статный, с звучной речью,

Он гусар был удалой;

Он давал простор сердечью,

Представляя свет большой.

Вспомни сюжетный и выходной,

Народный и свитский [9],

Каким артистом был дед Сосницкий.

И т. д. в этом же роде.

Когда же все присутствующие сели за трапезу, П. А. Каратыгин прочел прелестное стихотворение [10].

Сосницкий! Юбилей твой впереди у нас,

О нем идут пока переговоры.

Не дождалися мы на этот раз,

Чтоб разрешенье нам прислали из конторы.

Но кто рад празднику, так тот до света пьян.

Твой праздник торжество заслуги и искусства.

Твое здоровье, наш почтенный ветеран!

По братски пьем его от искреннего чувства.

Своим талантом ты театр наш украшал,

Был представителем искусства ты полвека,

И кто ж в лице твоем из нас не уважал

Артиста честного, прямого человека?

Итак, достойному — достойно воздадим:

Поклонимся ему, как старшему меж нами,

И многолетие ему провозгласим

Единым сердцем и устами.

После этого чтения сейчас же, не выходя из-за стола, все присутствующие пропели «многая лета». Сосницкий всем происходившим был тронут до слез.

Вообще день этот прошел весело, шумно и свежо сохранился в моей памяти. Покойный артист Алексей Михайлович Максимов так подгулял, что в конце вечера у него вдруг потемнело в глазах. Когда нужно было увозить его домой, он громко заявлял:

— Темно! Свету, как можно больше свету!. Давайте огня! Еще, еще и еще!

И он до тех пор не вышел из квартиры Леонидова, пока не расставили по всей лестнице, чуть не на каждой ступени по свечке, причем двое сопровождали его до самой кареты с большими массивными канделябрами.

Это празднество было увертюрой настоящему торжеству, имевшему место в зале Руадзе, ныне Кононова, 22-го марта 1861 года. На этом юбилее присутствовали два директора императорских театров: только что вышедший в отставку A. М. Гедеонов и вновь поступивший А. И. Сабуров. Из Москвы, в качестве депутатов, приехали знаменитый М. С. Щепкин и С. В. Шумский, приветствовавшие Ивана Ивановича адресом от московской императорской труппы. Не было недостатка в литераторах, ученых и самых знатных людях из высшего столичного общества, не говоря уже о полном сборе всего артистического мира Петербурга.

Зал был великолепно декорирован. Оркестр русской оперы с капельмейстером К. Н. Лядовым во главе. Бюст Сосницкого возвышался эффектно среди зелени у главной стены. Все собрались заранее до появления юбиляра, за которым поехали старейшие из артистов: певец О. А. Петров, заслуженный балетный артист Н. О. Гольц и П. А. Каратыгин.

Иван Иванович был встречен всеми еще на лестнице. Музыка гремела. Его ввели в зало, где первые поздравления начались от женщин, которые, чуть не рыдая, приветствовали его и поднесли от артистов золотой лавровый венок. Прежде всех говорила Е. Н. Жулева, вслед же за ней покойная Ю. Н. Линская, и до того расчувствовалась, что, прочтя поздравительное стихотворение, поклонилась Сосницкому в ноги, чем несказанно его сконфузила и смутила также точно, как и тогдашний режиссер немецкой труппы Толлерт, который в свою очередь, прочитав бесподобные немецкие стихи, схватил руку юбиляра и поцеловал ее. Шумский прочел адрес московских артистов, и потом начались общие поздравления, поцелуи и слезы. После этого оба директора, Гедеонов и Сабуров, взяли под руки Ивана Ивановича, торжественно повели к обеденному столу и, усадив его на главное место, сами поместились с ним рядом, по обеим сторонам. Музыка не умолкая гремела до того момента, когда перед вторым блюдом, причем бокалы были уже наполнены шампанским, директор Сабуров, остановив оркестр, громко объявил монаршую милость юбиляру и подал ему, привезенную с собой, первую пожалованную русскому актеру золотую медаль на Андреевской ленте с надписью «за отличие».

Сосницкий заплакал, поклонился до земли и, поцеловав медаль, просил Сабурова собственноручно надеть ее на него, что тот и исполнил.

Оркестр грянул гимн и все торжественно пропели «Боже, Царя храни»; эти минуты до того были трогательны и торжественны, что не поддаются описанию.

Обед прошел очень оживленно. Читалось множество речей, из которых самая лучшая была полковника Лебедева (редактора «Русского Инвалида»), и самая неудачная драматурга Н. А. Потехина. Последний до того запутался в своей речи, что, начав говорить прозой, вдруг вспомнил о каких-то стихах, сложившихся у него тут же во время обеда, и стал читать их. Но ни стихи, ни проза успеха не имели, и он, окончательно сконфуженный, поневоле смолк. По поводу этого обстоятельства всегда находчивый П. А. Каратыгин написал моментально колкую эпиграмму:

«Потехин речью нас своею озадачил:

Он начал прозою, но сбился вдруг и стих,

Потом стихи читать какие-то он начал

И снова замолчал. Такой уж, видно, стих!

Пусть красноречья он не обладает даром,

Зато Потехиным зовется уж не даром».

Трудно теперь припомнить, кем и что говорилось на этом обеде, но лучше всего вышли стихи Н. И. Куликова при поднесении Сосницкому портретов всех артистов-сослуживцев. Вот эти стихи, прочитанные покойным актером П. С. Степановым:

Иван Иванович! Вы были

Пример сценический для нас;

Вас современники ценили,

Оценят и потомки вас!

Когда мир старый театральный

В игре фальшивой, идеальной —

О простоте едва мечтал,

Тогда Сосницкий гениальный

Игрой простой и натуральной

Всех иностранцев удивлял.

Но, кроме этого, полвека

Ваш дом артистам был как свой.

Мы любим вас, как человека

С добрейшим сердцем и душой,

Примите же на память это

В дар от товарищей-друзей,

И дай Бог многие вам лета,

А нам бы справить веселей

Ваш и столетний юбилей.

И еще небольшие стихи Каратыгина, который потому только и сказал их, что к нему слишком усердно все приставали с просьбою откликнуться на общее торжество. Он привстал и прочел следующее, вызвавшее бурю аплодисментов, стихотворение:

«Сосницкий, что тебе здесь многие сказали,

Добавить к этому найдется что едва ли.

И я бы, может быть, прочел тебе стихи,

Да не напомнить бы Демьяновой ухи.

Так попросту, без длинного куплета,

Скажу одно: будь здрав на многи лета».

После обеда начались танцы, в разгаре которых все пристали к Сосницкому, чтобы он сам протанцевал мазурку в которой в прежние времена не знал себе соперников. Как это ни было ему трудно, однако он уступил общему желанию и лихо протанцевал два или три тура. По этому случаю все присутствующие громко выражали ему свое одобрение восторженными восклицаниями и аплодисментами. В конце-концов юбиляра до того замучили, затормошили, не давая ему ни одной минуты вздохнуть свободно, что он, улучив момент, схватил меня за руку и тихо проговорил:

— Послушай, мой друг, выручи меня: проведи как-нибудь незаметно в уборную. Еще немного и… я не знаю, что может со мной случиться. Проведи, дай освежиться… Все, не исключая даже лакеев, смотрят на меня, как на какое-нибудь чудовище!

Вскоре после юбилейного торжества он созвал к себе почти всех участвовавших в нем и сделал роскошное угощение. В гостиной же своей устроил нишу, декорированную красным сукном, и в ней красиво расставил все полученные им подарки, венки, адресы и пр. [11]