ПРЕДАТЕЛЬСТВО

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Чуть свет к Морозовым в окошко осторожно постучали. Сергей хмуро поглядел на часы. Половина четвертого, еще не рассвело. Он быстро оделся, сказал Оле, чтобы заперла за ним дверь, добавил:

- Я тут, на агробазе, не беспокойся.

У порога стоял ночной сторож. Осмотрелся и тихо сказал:

- Орочко арестовали. Только что. И увезли.

- Бог ты мой! Кто?

- Они приехали на машине, трое. Ворота агробазы были заперты. К домику Орочко шли пешком. Там свет зажегся, какой-то разговор. Берлавского вытолкали. Долго рылись, чего-то искали. И Орочко увезли с собой.

- Давай к Хорошеву. Разбуди и скажи.

Застегнув плащ, Сергей пошел к домику Орочко. Берлавский сидел на пеньке у входа. Голова опущена, подбородок на груди, руки висели. Поза высочайшей печали.

- Кто приезжал? — спросил Морозов.

- Из НКВД. Оперчек и еще двое. Меня прогнали, чтобы не мешался. Вот и сижу, не знаю, что делать. Все у нас перевернули, чего-то искали. Александр Алексеевич был не в себе, руки у него дрожали. Свой нагрудный крест поцеловал — и тут же у него крест отняли. Меня лихорадка била, не могу и сейчас успокоиться.

Сухие черные глаза его были широко открыты, взгляд безумный.

- Как ты думаешь, за что?

- Не знаю. Вот так и за мной могут приехать.

От водокачки быстро шел, спотыкаясь, пожилой моторист. Не доходя несколько шагов, остановился, поманил Морозова. И когда тот подошел — с предчувствием чего-то недоброго — услыхал тихое:

- Дениса Ивановича увели. Нет, не лагерные, а которые в шинелях до пят. Я ночевал у него. Вошли, фонариком осветили, Дениса Ивановича поставили в углу, обыскали, взяли из карманов какие-то бумажки и увели. А мне приказали идти на свое место и помалкивать. Я постучался к вам, супруга сказала, что вы ушли.

Берлавский с трудом поднялся. От первого блока теплиц скоро шел Хорошев. Не здороваясь, спросил Берлавского:

- Что вы дрожите? Непривычная ситуация? Идите досыпать. Идите. Мы как-нибудь разберемся.

Кивнув Сергею, главный пошел в конторку.

- Там же никого, — сказал Сергей.

- А нам никто и не нужен. Дождемся шести и позвоним начальнику совхоза. Если кто и способен что-то предпринять, так это он, чекист. Живем, как на вулкане. Строим свои планы, на что-то надеемся, а тут приходят, руки за спину и пожалуйте с нами… Сегодня двух, а завтра кого? И сколько по их разнарядке?..

Чувствовалось, что Хорошев вне себя, говорил он раздраженно, даже гневно. Еще бы! Забрать старика, необходимого для хозяйства топографа, словно им и дела нет до совхоза, до его будущего!

Начальник совхоза появился скоро после звонка, молча выслушал короткий рассказ, схватился было за телефон, но тут же встал.

- Нет, это не телефонный разговор. Попозже пойду к майору Тришкину в райотдел. Это их работа. Что-то у вас на агробазе неладно. Дыма без огня не бывает…

Пока он выяснял, из райотдела позвонили в совхоз и приказали передать Морозову, чтобы явился. Сергей с упавшим сердцем все-таки сходил домой, попил чай, объяснил Оле, что «ЧП» в теплицах, все уладили. И ушел с похолодевшим сердцем. Сидел чуть ли не час в полутемном коридоре, о чем только не передумал. Страх, тот самый страх, вроде бы изгладившийся, ушедший, родился снова, он сковывал, как и в тридцать седьмом, когда его впервые заперли в камере. Вызвал его следователь Овчинников, старший оперчек. Романов как-то показывал на него: «Тот еще чекист…».

- Морозов? — и оглядел с ног до головы. — Заходи, Морозов. Вот сюда садись, потолкуем. Ты не баптист, случаем? Нет? А не куришь. Ну, конечно, верующий. Чего молчишь? На вопросы следователя надо отвечать. Так вот… Как же это у тебя под носом действовала секретная церковь? Свои грехи отмаливал там?

Этот тон, усмешка, намеки вывели Сергея из себя.

- Вы либо сон плохой видели, либо начитались детективов. Какая еще церковь, да под боком? У меня под боком агробаза, которая вас кормит, у меня дел по горло, а я сижу и бред какой-то слушаю. Объясните русским языком, без всяких этих…

- Ты мне не указывай, что делать, — уже другим тоном отозвался следователь. — Как-нибудь семь лет… Ладно, начнем сначала. Дениса Ивановича Волошина знаешь?

- Отлично знаю. Жестянщик совхоза, мастер. Жестяная недалеко от моего дома.

- Бываешь там?

- Ну, а как же. Дела. И старик он приветливый.

- О чем же разговоры?

- О ведрах-лейках. О железе, которого не хватает. О желобах в теплицах, словом, о работе.

- На жизнь он не жаловался?

- Нет. Не в забое все же. И не в зоне. Летом ночует в мастерской. И производству польза, всегда под рукой.

- Ну, о войне-то разговаривали, конечно?

- Представьте, нет.

- Могли бы и о даровании победы помолиться. Называется молебен.

- Какой еще молебен? — Сергей вспыхнул. Отец Денис однажды пел молебен, точно.

- А чего зарумянился? Врешь ведь.

- Вы вот что… Я выдумывать для вас сказки не намерен. Других ищите.

- Ну-ну, найду и других. Вдруг укажут на тебя? Какое-то время Орочко жил с тобой? Ты знал, что они с жестянщиком друзья?

- Орочко от зари до зари в поле. Проверка термометров на площадке. Топографическая съемка.

- Знал, что они дружили? Отец Денис общительный человек.

- Почему отец Денис?

- Потому что он поп, священник. Тоже не знал? И Орочко не говорил?

- Нет. Может, и Орочко священник? И начальник совхоза? Кто их знает?

- Пошути, пошути. Жили вместе и все молчком. Странная жизнь. По утрам не крестился он?

— Не замечал. Стеснительный интеллигент. Да и разница в возрасте… За что же вы Орочко арестовали? Ну, Денис Иванович, по-вашему, священник, хотя это не преступление. А Орочко кто? Архиерей?

- Ты больно остер на язык, Морозов. Смотри, как бы не загреметь… Итак, к делу. Возле тебя, в дружбе с тобой два антисоветчика. Они вот тут, за стенкой, по камерам сидят. А ты передо мной. Вот бумага, вот перо, выкладывай все, что знаешь об арестованных. И как они молились, пели. И как к ним ходили, кто ходил. А вот эти листы — протоколы допроса, подпишешь сейчас, при мне.

И зачем-то вышел. Но в кабинете сразу же возник младший лейтенант, сел с книгой в руках, все поглядывал на Морозова.

Уже прошедший эту «школу», Сергей не спеша читал протокол, жирно вычеркивал все, что прибавил от себя следователь. И расписывался. Три листа. На последнем приписал: «Знаю Д. И. Волошина и А. А. Орочко как отличных работников, они хорошо помогают сельскому хозяйству Дальстроя. Прошу разобраться в недоразумении и вернуть их на работу».

Больше ему делать было нечего. Успокоившись, стал поглядывать на своего сторожа, взгляды их встретились и оба улыбнулись. Но младший лейтенант тотчас вспомнил о службе, нахмурился и уткнулся в книгу. А Сергей смотрел в зарешеченное окно, там был двор и проволока, а за ней ярко-зеленое поле капусты. Тот еще натюрморт. В клеточку…

Вошел Овчинников, облизывая губы. Видно, пообедал. Просмотрел листы, нахмурился.

- Приписка-то зачем? Она для них, как мертвому припарка.

- Истины ради. Бьете совхоз по больному месту.

- Выдержит. Не таких брали. И ничего, живем. Ладно, пока можешь быть свободным. Потребуешься — вызовем.

Сергей шел домой, как побитый. Годы проходят, война, голод, каждый старается работать за двоих, лежат под пулями, копают золото, а в этих сволочных организациях ничего не меняется! Все то же, как в тридцать седьмом. Те же кадры, будь они прокляты! Стражи революции, а в сущности палачи и шкурники, занятые сочинением «врагов народа» и успешно избегающие фронта.

Боже мой, что сейчас переживает Оля! Ведь ищет его, никто не знает, где он, что с ним! И Сергей побежал, чтобы скорей добраться до телефона и позвонить на агробазу. Скорей. Скорей!

Позвонил из клуба с полдороги. Трубку взяла Оля. Она сидела в конторке, ждала.

- Ты? Откуда? Где пропал?

- Иду, иду, не волнуйся. В управлении был, задержался. Голоден, как крокодил…

И услышал вздох облегчения. Гудки. А сама плачет, наверное. Уже кто-нибудь сказал о происшествии.

От клуба он шел спокойно, пока не вспомнил о допросе снова. Кто же проследил и выдал двух стариков? Какая мерзость у них на агробазе скрывается?! Кто? Пока это не будет выяснено, покоя не жди. Он перебирал в уме всех, кого видел в мастерской Дениса Ивановича. Вспомнил прораба совхоза, моложавого техника-строителя. Видел он его с Денисом Ивановичем, сидели на берегу ручья, свесив ноги к воде, жестянщик что-то доказывал, а прораб кивал и слушал. Увидел Морозова, вскочил, отряхнул брюки и быстро ушел. Что за человек? Уж не его ли работа? Кто еще? Зина Бауман? Она вне подозрений. Да, еще Берлавский. Конечно, знал, кто такой Денис Иванович, о дружбе Сергея Ивановича с Орочко тоже знал, но не может же он… И тут ему вспомнились слова Хорошева о страхе. «Трусливые могут стать исполнительными и во всем другом, что прикажут с угрозой». Берлавский чаще всех бывал в жестяной мастерской, мог слышать пение, сходное с церковным, этого уже довольно для доноса. Спросить у агротехника прямо? Он тут же «заложит» и Морозова. В конторе плановик сказал:

- Искали тебя, звонили. Где пропадаешь?

- В поле. Кому нужен?

- У вас там «ЧП». Орочко вашего и жестянщика забрали.

Сергей промолчал и вошел в кабинет. Капитан выглядел рассерженным, злым.

- Ты где был?

- На допросе. У следователя Овчинникова.

- Ну и что?

- Требовал разоблачить служителей церкви, которые и в лагере верят в Бога, молятся и поют. Но я следователям не помощник. Не подслушиваю.

- Майор Тришкин звонил мне. Упрекал в потере бдительности.

Хорошев прохаживался по кабинетику. Лицо его было строгим.

Сказал:

- Специалиста потеряли. Где найдем такого?

- Раньше надо было думать! — капитан вдруг повысил голос. — Теперь и я уже виноват. Заступаюсь за арестованных.

- До нас с Морозовым доберутся, вы уже не заступитесь, — съязвил Хорошев.

Начальник совхоза посерел. Упрек попал в цель. А что он может? Доложить Нагорнову, только и всего. Тот отмахнется. Тришкин не в его подчинении, в Магадане есть секретный отдел, там полковник Сперанский.

— Кто же у вас капает? — уже другим тоном спросил капитан.

Но ответа не получил. Агрономы молчали. Ведь и на капитане была форма НКВД…

И вдруг услышали:

— Пока на агробазе не было новенького, ничего такого не случалось.

И оглядел одного, другого.

- Новенький, новенький… Сами уже думаем, — ответил Хорошев. — А доказательства? Увы…

- Суд будет, свидетели предстанут, — добавил Сергей.

- Какой там суд! — взорвался капитан. — Тройка, шито-крыто, в кабинете. Отправят в тартарары, вот и весь суд.

- Мы пойдем, товарищ капитан, — сказал Хорошев. — Других дел полно.

На полевой дороге главный остановился, прищурился.

- Знаешь, надо присмотреться к этому Берлавскому. Он ведь будет встречаться со своими «работодателями». Очная ставка и все такое. Возле райотдела у нас капуста, там звено работает. Попроси-ка знакомую женщину, чтобы присмотрелась.

Через день сообразительная крестьянка подошла к Морозову, сказала с обидой, чтобы слышали все:

- Вчерась агротехник пришел сюда, мы пожаловались, что тяпки затупились, он пообещал и забыл, видать. Вы уж подскажите…

- Непременно, — подхватил игру Сергей. — Он от вас на агробазу пошел, через поле?

- Вышел на трассу, вон туда, в обход тюрьмы.

- И не оглянулся?

- Оглянулся. И не один раз. Даже постоял. Потом ушел.

Отозвав женщину в сторону, Морозов тихо сказал:

- Загулял он. Бабенка у него здесь. Надо бы ему выговором за безделие, да не пойман — не вор. Ты погляди, куда он на трассе заходит, его красотка тут живет…

Чушь городил, сам себя ненавидел, но как-то надо добираться до истины! Если Берлавский заходит в это учреждение, то улика весомая. Одно дело по вызову, как вызывали Морозова, другое, когда идет тайком.

Вместе с Хорошевым они чаще стали бывать на том поле. И однажды старшая звена пошла им навстречу.

- Опять тупые тяпки? — спросил Морозов.

- Вострые, вострые, Михаил Семеныч расстарался. Был два раза, даже сам поработал с нами. И все туда посматривал, на трассу. Потом и сам пошел, мы как раз сели отдыхать, оттель всю улицу видно. Зашел в первый дом, с крыльцом который. Долго не выходил, выскочил — и в поселок…

- Да, присушила его краля, — с недобрым смешком отозвался Морозов.

Когда остались одни, переглянулись.

- Не улика, но все же. Наверное, надо его прямо спросить.

- Нет. Расскажем капитану, пусть разберется. Иначе райотдел отыграется на нас с тобой. Они своих сексотов оберегают. Если капитан «расколет» Берлавского, то станет известен и второй мерзавец. Видимо, это все же прораб, его в совхоз перевели с прииска, тут и освободили. Я поговорю с капитаном. Ты ничего не знаешь и не ведаешь, тебя допросили, второй раз с ними лучше не встречаться. И, ради Бога, ни слова об этой истории жене. Вы еще не расписались?

- Нет. Оля что-то откладывает. Не могу понять почему.

Минула еще неделя, другая. Никого и никуда не вызывали. Капитан, конечно, имел разговор с Берлавским, но агрономов о том не извещал. Судьба арестованных его уже не занимала, знал, что «тройка» в своей «работе» брака не допускает. Но осведомителей в совхозе терпеть не хотел, они могли оклеветать кого угодно, даже его самого.

В день заседания «тройки» ни Берлавского, ни прораба Муханова на работе не оказалось. Они появились к вечеру. Капитан пришел на агробазу, поманил Берлавского в конторку и запер за собой дверь.

Кто видел, как вышел после долгого разговора агротехник — с потухшими глазами, неровным шагом, как, спотыкаясь, добрел до своего жилья и не выходил оттуда до ночи, — тот сделал для себя вывод: это раздавленный человек. И не капитан был тому виною, а собственный зловещий поступок, который нельзя оправдать. Сказавшись больным, Берлавский передал через пилорамщика заявление Хорошеву с просьбой об увольнении. Приказ был написан в тот же день. Больше этого человека в совхозе не видели.

Капитан намекнул, что агротехник, кажется, получил разрешение на выезд с Колымы. Иудины сребреники помогли…

- Другого доносителя он назвал? — спросил Хорошев.

- Нет, конечно, тем более, что мы уже угадали его. Прораб Муханов. Как его обрабатывали и где — не знаю. Берлавскому больше досталось на следствии. Били его. Прораб у нас не задержится. Черт знает что делается! — вдруг вырвалось у капитана. — Опять взялись сажать. Конца-краю не будет!..

И прикусил язык. Хорошев взял его под руку.

- Спасибо за доверие, за вашу позицию, Николай Андреевич. Вы правы в своем гневе. Чем это грозит обществу, даже представить трудно. Война, а они… Дело надо делать, а мы все ходим и переживаем: вдруг в совхозе остались еще сексоты? Работа на ум нейдет.