2

2

Зима уходила лениво, была ветреной и злой. По ночам в трубе люто завывало. Агробаза дымилась только четырьмя теплицами. Хорошев и Морозов чуть не каждый день ездили по приискам, договаривались брать навоз, обещали и даже сами возили квашеную капусту в бочках, от этой «меновой торговли» зависел будущий урожай. Навоз забирали подчистую, благо на всех приисках были лошади. От собственных подсобных хозяйств начальники постепенно отказывались: хлопот у них и с золотом было предостаточно. Лагеря сидели на штрафном пайке, заключенные все более умирали, а подвоза свежей рабочей силы с «материка» в эту зиму не было, лагерей и по пути сюда на долгой дороге через Сибирь хватало. На фронте трудно понять, что происходит. Украина, Кубань и Дон у фашистов, от Москвы немцев отогнали, но недалеко. Шли самые трагические месяцы войны, теперь никто не повторял бодрых слов «о победе скорой и легкой», даже невероятное обращение Сталина к народу со словами «братья и сестры» не вызывало вдохновения. Ведь едва ли не у каждой третьей семьи братья и сестры в те года заполняли лагерные бараки на северах, землянки в продуваемом Казахстане и тюрьмы чуть ли не в каждом городе. И на фронтах гибли несчетно.

После отъезда на запад лучших дальневосточных армий все тихоокеанское побережье страны казалось японским военным довольно легкой добычей. А Колыма с ее более чем полумиллионным населением сама собой могла остаться у захватчиков. Кто сумеет сдержать здесь до зубов вооруженного агрессора? Уж не вохровцы ли?.. Только оглядка на американскую мощь как-то охлаждала опаснейшее стремление союзников Германии.

На Охотское побережье, а потом и на материковую Колыму пришла весна. Она была ленивая, туманная и, кажется, больная. Охотское море никак не могло осилить толстые торосистые льды, это произошло только в июне месяце.

Первый теплоход встречали в бухте Нагаева с флагами и криками «ура!». Как спасение.

Но на теплоходе не было ни хлеба, ни сахара, ни мясных туш. Он привез аммонал, без которого нельзя взять из мерзлых грунтов драгоценный металл. И второй теплоход прибыл с взрывчаткой и машинами, лишь в третьем, в начале июля, оказались мука и продукты. Лагерную пайку немного увеличили, но в совхозах еще весной подгребли последние остатки капусты, в горных управлениях по-прежнему кормили заключенных только перловкой. На радость разгулявшейся цинге. Теперь при входе в пищеблок каждого заключенного заставляли пить отменно-тошнотворную коричневую настойку из хвои стланика. Считалось, что это лекарство помогает от цинги. Увы, у большинства заключенных цинга была необратимой. Шатались в белых деснах зубы, выпадали почти безболезненно. Те из «доходяг», что попадали в совхоз на прополку, жевали все зеленые растения подряд: осот, лебеду, свекольный лист, пырей, хвощи…

Морозов все больше времени проводил в теплицах, чаще с Хо-рошевым, присматривался, расспрашивал его, старался глубже познать это сложное хозяйство, которое знал недостаточно, — хозяйство сильно постаревшее, с просевшими боровами и дымящими трубами, тусклыми стеклами и завалами кирпичей под стеллажами. Все здесь требовало капитального ремонта.

— У Кораблина давно лежит докладная записка на эту тему, — говорил Хорошев. — Хода моей бумаге так и не дали. Нет стекла, нет досок, всего на свете нет.

- А если заговорить о новом блоке? Поле у нас прибавилось, рассады требуется все больше.

Хорошев вздохнул. Не о том у него дума. Он ждал ответа из Дукчи, хотел уехать. Новый блок пусть строится без него. Он достаточно поработал здесь.

Морозова вызвали в управление. Кораблин протянул ему бумагу.

- По вашей части.

Сергей Иванович прочитал и вспыхнул. Колымская опытная станция приглашала агронома Морозова на семинар.

- Вас так волнует это совещание? — спросил Кораблин.

- Обмен опытом, встреча с коллегами, это всегда полезно.

- Ну что же, поезжайте. Пяти дней, думаю, достаточно?

…Сергей стоял в кузове попутного грузовика и улыбался. Теплый воздух хлестал его по разгоряченному лицу. Без остановки проехали Ягодный, а ближе к вечеру, соскочив с машины, он уже «голосовал» на эльгенском повороте, пока не нашелся добрый водитель и не притормозил.

Где-то к полуночи, когда только-только сгустилась темнота, он уже подходил к зданию опытной станции. Там светились окна, слышался громкий разговор. Коллеги из совхозов.

Они почти не спали, эти шесть агрономов из Сеймчана, Дукчи, Тауйска, Олы, Эльгена и Сусумана. Сергей был самым молодым из них. Несмотря на поздний час, компания с воодушевлением опустошила бутылку спирта. В разговоре выяснилось, что из шести специалистов только один был договорником, костромич Туманов.

- Да, — не без гордости заявил он. — Земляк императора Российского, вот так?

- Ну, так завтра расстарайся, императорский земляк, достань горючее, отметим. Смотри-ка, тюрьмы миновал! Полагается с тебя.

Утром все проспали. Аронов вошел, грустно осмотрел коллег и отправил всех на речку, чтобы поплескались в холодной воде и уняли головную боль.

Подымаясь от реки, Сергей увидел лаборанток. Они стояли над откосом, и, конечно, дожидались его. Две вдруг исчезли. Сердце у Сергея сделало сбой, он одним махом одолел крутизну, подскочил к Оле и обнял ее.

- Рада, что здоров, что у тебя все в порядке, раз приехал. Только отпусти, пожалуйста, твои друзья уже смотрят. Не забыл?..

- Я даже знаю, когда ты приедешь. Через сорок три дня.

- Не сглазь. Не от нас с тобой зависит. Надолго?

- На три дня. Семинар. Все коллеги здесь.

- Виктор Львович говорил мне. Заходи к нам в лабораторию, — и Оля, резко повернувшись, побежала к соседнему зданию. Подруги ждали ее у крыльца.

На семинаре Сергей сидел рядом с Табышевым и не подымал глаз. Тот тихонько сказал:

- Поздравляю. И когда успел?..

Семинар вел Аронов. У него нашлись интересные материалы из Якутска и Соловков, толстый том работ Костычева и Докучаева и какая-то потрепанная рукопись. Говорить ему долго не дали, завязался спор о поведении вечной мерзлоты после распашки дернового слоя, сшиблись разные взгляды, а когда директор станции спросил, на какую площадь можно рассчитывать Дальстрою, все примолкли и задумались. А высказавшись, сами неприятно удивились: всего-то на тысячу гектаров.

- Нет, — вдруг сказал Табышев. — Нет, это не так! Только на по бережье можно освоить полторы тысячи гектаров, в этом я уверен! Иначе и говорить о нашем вкладе в снабжение Колымы нет смысла. Капустой и то не обеспечим. Я — за четыре-пять тысяч гектаров, не меньше. Правда, в Тауйске почти вся земля под лесом. Корчевать много…

Открылась дверь и на пороге возник начальник Эльгенского лагеря и совхоза Калдымов. На животе у него прилипла кобура пистолета, с которым чекист, похоже, не расставался; широкое монгольское лицо было исполнено собственной значимости, он небрежно кивнул всем сразу и уселся. Но слушать долго не мог. Поднялся и сам заговорил о значении сельского хозяйства, о зависимости добычи золота и работы совхозов, об освоении края. Осанна вождю всех времен и народов повторялась каждые три минуты. Без этого Калдымов просто не мог.

Слушали его, опустив глаза. Скучно. Ларин поглядывал на часы, но не прерывал. Присутствие этого «эсэсовца» на семинаре казалось оскорбительным.

Когда он ушел, посчитав, что дал направляющую линию специалистам, никто не проронил и слова, пока Ларин не сказал:

- Прошу извинения, коллеги, но без такого ритуала обойтись нельзя. Мне с ним работать. Вы понимаете… Вернемся к деловой части.

Хочу сказать, что мы с Ароновым готовим сборник о методах освоения почвы, есть три рукописи, среди них и Морозова. От всех вас ждем хотя бы небольших статей о собственном опыте. Поговорим об этом. Мне очень хочется услышать от вас, Табышев, более подробный план освоения приморских земель по обе стороны от Магадана, особенно в бассейне реки Тауй. Это единственный регион Колымы, где можно выращивать картофель. Пожалуйста, Михаил Иванович.

Табышева привезли на Колыму раньше других агрономов. Он оказался «на крючке» у сотрудников Ягоды и Ежова вскоре после «дела» Чаянова и Кондратьева. Его понизили в должности, сделали рядовым сотрудником отдела овощеводства. Ом понимал, что это значит, «сушил сухари», но тогда его лишь отправили в дальний от Москвы район. Казалось, что на этом все плохое и кончилось. Но в 1935 году за ним все-таки приехали и повезли уже в фургоне с надписью «Фрукты-овощи» в Лефортово. Без особенных церемоний он получил пять лет и поехал в Нагаево. Какая-то добрая душа с этапного двора в Магадане записала его не в приисковые списки, а в только что нарождающийся совхоз в Балаганном, на берегу Охотского моря. Стоило Табышеву познакомиться с архивами местной метеостанции и увидеть распаханную равнину в устье реки Тауй, как он поднял шум: при восточных ветрах море не пускало воду широкого Тауйя в Тауйскую губу, каждые три-пять лет равнина основательно затапливалась вместе со всем, что на ней вырастало. Какое тут «расширение площадей»! Сумасшествие…

С явным желанием отыграться на специалистах, райотдел НКВД стал искать инициатора «вредительского плана». Он нашелся. И оказался… генералом Комаровым, заместителем комиссара госбезопасности третьего ранга начальника Дальстроя Никишова. Как истый чекист, он, не задумываясь, дал команду распахать низину под огороды и его команду выполнили. А летом, в период дождей, все пашню затопило.

Дело, конечно, замяли, а Табышев тем временем уже корчевал лес и распахивал хорошие вейниковые поляны в двадцати километрах от Балаганного. Там строили поселок и зону, поднимался будущий центр большого совхоза. Балаганное осталось как отделение совхоза.

На семинаре Михаил Иванович изложил программу: побережье Охотского моря к востоку и западу от Магадана может стать крупным картофельным и овощным комбинатом Дальстроя. Там можно облагородить сотни и сотни гектаров приличной естественной земли, освоить и улучшить много лугов, они способны прокормить молочное стадо и бычков, будут снабжать Магадан молоком и мясом. Значит, будет и навоз для пашни. Он настаивал на создании в этой зоне филиала опытной станции.

Слава Богу, что еще оставались на Колыме такие люди, как Табышев, с идеями по-русски размашистыми, убежденные в правоте высказанного, способные зажигать сердца бесспорной истиной и логикой доказательства!

Гораздо скромнее оказались предложения агрономов Сусумана, Сеймчана, Эльгена. Они могли увеличить пахотные земли на сотню-другую гектаров, построить еще десяток теплиц. И все.

Дальнейшие разговоры о почвах, климате и о возможностях земледелия на этом семинаре переместились в область освоения колымской Ойкумены, где природа предоставляет гораздо лучшие условия для деятельности человека: побережья.

Вот такие проблемы и возникли на этом скромном семинаре, чтобы дать ход практическим делам. Фигура Табышева, его идеи поднялись над скромными предложениями агрономов. Небольшие совхозы не могли решить проблемы продовольствия для заключенных, и об этом было прямо сказано и принято специалистами.

Как ни грустно вспоминать, но тогда превосходная мысль Табышева не нашла настоящего развития. Планы оказались на столе генерала Комарова, а затем и комиссара госбезопасности Никишова, но были отодвинуты скорее всего по политическим мотивам. Приоритетной оставалась однажды заданная цель: заключенные должны умирать после того, как из них на приисках будут вытянуты последние силы. За год-другой каторжного труда они дадут немало золота. На место погибших привезут других. Страна большая, на ее людских ресурсах можно поддерживать своеобразное, четко разработанное движение людских масс. В данном случае ускоренное движение, подгоняемое тираническим режимом к смерти всех неугодных режиму. Кстати, уже испытанное при коллективизации и вселенском голоде начала тридцатых годов…