Глава XVII МЯГКАЯ ДИКТАТУРА

Глава XVII

МЯГКАЯ ДИКТАТУРА

Второй Кубанский поход начался плохо, по крайней мере для Деникина и друзей генерала Маркова, который, оказавшись жертвой своей безрассудной храбрости, 25 июня был смертельно ранен под Шабловской. На следующий день основные силы армии заняли важный железнодорожный узел — станцию Торговая. Сюда было перенесено тело Маркова. Священник прочитал молитвы за «упокой души воина Сергея». Когда кончилось песнопение, Деникин уединился и опустился на колени в темном углу церкви. «Я смог наконец, — писал он в своих воспоминаниях, — свободно отдаться своему горю. Они уходят, уходят один за другим, а предстоящий путь еще такой долгий и трудный… Сколько раз потом, в поисках человека на фоне жуткого безлюдья, мы с Иваном Павловичем (Романовским), точно угадывая мысли друг друга, говорили со скорбью: нет Маркова!..»

Из двух сотоварищей Деникина по Быховской тюрьме остался один Романовский, который до конца своей жизни будет его лучшим другом, его «ангелом-хранителем». Рассказывая в своих «Воспоминаниях» об их отношениях, К.Н. Соколов (однофамилец следователя, который вел расследование об уничтожении царской семьи), будущий министр правительства Деникина, напишет следующее: «Было что-то исключительно трогательное в отношении Деникина к генералу Романовскому. «Иван Павлович и я…», «Мы думаем с Иваном Павловичем…», «Мы решили с Иваном Павловичем…» — эти слова произносились с теплотой, почти с нежностью. Что касается меня, то я никогда не мог проникнуть в существо личности Романовского. Он получил досадную репутацию «человека левых взглядов». Конечно, близость с генералом Деникиным, типичным русским интеллигентом и либералом, обязывала его в какой-то степени к либерализму, но, судя по тому, как он видел людей и вещи, этот умный человек, несмотря на часто безразличный вид, сонный взгляд, сохранял твердость и решительность и придерживался правых взглядов».

Автор апологии Дроздовского выражает совсем иное мнение, в чем он, впрочем, сходится с мнением самого Дроздовского: «Мы достаточно хорошо знали Романовского: он был злым, ревнивым, самолюбивым, не останавливался ни перед чем, чтобы сохранить свое влияние и свою власть, и сметал со своей дороги всех тех, кого он считал опасным для себя…».

Этот «злой гений», «социалист», «взяточник», «скрытый еврей», как называли его многочисленные клеветники, для главнокомандующего был «прямым и откровенным человеком, говорящим, что он думает, иногда даже слишком грубо, без дипломатических уверток». Это задевало собеседников. «Он приобрел репутацию «сухого формалиста», — отмечал Деникин, — тогда как был преисполнен доброты и снисходительности и всегда был готов пожертвовать собой ради людей».

После смерти Маркова 25 июня 1918 года 1-я дивизия осталась без командующего. Деникин назначил временно исполняющего обязанности, так как считал, что только один человек способен заменить Маркова — герой Ледового похода генерал Казанович. Но последнего тайно отправили в Москву для сбора средств и рекрутирования добровольцев. Надо было дождаться его возвращения. После захвата Торговой, что отрезало кавказских большевиков от их правительства в Москве, а Москву лишило кубанского хлеба, следующей задачей стало овладение другим важным железнодорожным узлом, станцией Тихорецкой. 13 июля добровольцы взяли город. 30.000 красноармейцев были разгромлены и обращены в бегство. Антон писал Асе: «Хотел быть жестоким и не выполнил обещания. Объявил прощение всем глупым вооруженным людям, дерущимся против меня. Стекаются сотнями и сдают оружие.

Среди грозной обстановки, жестокой и беспощадной борьбы не черствеет почему-то сердце».

В результате этого пополнения численный состав армии почти удвоился. Были захвачены многочисленные трофеи: много ящиков с боеприпасами, 50 орудий, шесть автомобилей, четыре бронепоезда и… один самолет. 20.000 бойцов составляли теперь четыре армейских корпуса.

Пресса большевиков изменила тон. Оставив насмешки по поводу «бандитов», она ударила в набат, была объявлена мобилизация всего Северного Кавказа.

Деникин также хотел объявить мобилизацию, но «тайный референдум», который он провел среди командиров своей армии, показал, что они считают эту меру преждевременной. Были уточнены последние детали похода на Екатеринодар. Алексеев прибыл из Новочеркасска в сопровождении Казановича, вернувшегося из Москвы. Казанович шутил:

— Я думал, что, посылая меня прямо волку в пасть с подписанными вами подложными письмами и документами, вы просто рассчитываете освободиться от меня и отправить меня… на виселицу.

Деникин улыбнулся.

— Я совсем не хочу видеть вас повешенным и приготовил для вас дивизию, и не какую-нибудь, а 1-ю дивизию, которой командовал Марков. Теперь вперед!

21 июля Ставрополь переходит (временно) в руки Шкуро, полковника, присоединившегося к Деникину с небольшой собранной на Кавказе казачьей армией. 26 июля дивизии Дроздовского и Казановича овладели станицей Пластуновской, расположенной всего лишь в 27 километрах от Екатеринодара, но 28 июля красноармейцы под командованием Сорокина отрезали находящихся в Пластуновской белых от остальной армии и от штаба, расположенного в Тихорецкой. Окруженные и понесшие большие потери войска начали было терять надежду, когда приземлился единственный самолет с ободряющей новостью: идут большие подкрепления! Покровский со своими кубанскими казаками напал на Сорокина с тыла. Шкуро, поддерживаемый кавалерией Эрдели, посеял панику в рядах красных. Романовский доложил о победе командующему. Последний оценил ее как блестящую, но сказал с чувством некоторой горечи:

— Вы говорите, что 1-я и 3-я дивизии потеряли около трети своего состава?

— Да, но потери красных еще более страшные.

— Много взяли пленных?

— Нет. И с той, и с другой стороны не было желающих сдаваться. Мы сражались отчаянно.

— Красные тоже. Видите ли, Иван Павлович, я никак не могу отделаться от мысли, что если бы, вместо того чтобы сражаться с нами, все эти Сорокины, Жлобы, Кальнины соединились с нами, то вместе мы бы быстро и решительно разделались с немецкими захватчиками…

Командующий узнал и другую новость: большевики истребили всю царскую семью и царя! Во все боевые части поступил приказ отслужить панихиду за «упокой души бывшего Верховного командующего русской армией». Монархисты возмущались тем, что во время службы не были упомянуты все титулы царя, республиканцы же — что их заставляют молиться за ненавистного самодержца.

Тяжелые бои продолжались. Наконец вечером 15 августа кавалеристы Эрдели первыми прорвались в Екатеринодар. За одной радостью следовала другая. Три дня спустя Антон получил письмо от жены, где она писала, что ждет ребенка. Он спешно ответил ей: «5-8-18. Курьер уезжает. В моем распоряжении лишь несколько минут.

Безмерно рад, если правда, что исполнится моя мечта о Ваньке.

Операция разворачивается с огромным успехом. Красный сброд пытается контратаковать, но выдыхается. Глубоко и искренне люблю».

Главнокомандующий радовался тому, что его будущий сын Ванька, названный в честь деда, будет жить в завоеванном городе, и поэтому город этот казался ему полным очарования: «Пение в церквях с широко распахнутыми дверьми, российские флаги на домах с раскрытыми окнами, улыбки прохожих — все это придавало этому знакомому городу радостный, праздничный вид!»

Если победители видели Екатеринодар в радужных тонах, то члены военных иностранных миссий и военные корреспонденты, не замедлившие нахлынуть в город, отзывались о нем совсем по-другому. Корреспондент газеты «Морнинг пост» К. Бичхоуфер, например, вспоминает: «Улиц было немного; по ним почти невозможно передвигаться зимой из-за грязи, а летом из-за пыли. Главная улица — некрасива и пуста, с жалкими, грязными магазинами. В центре города одиноко возвышается собор, такой же оголенный, как и все остальное. Ходили какие-то трамваи, но движение всех других видов транспорта затруднялось из-за выбоин и грязи на немощеных улицах. Не было более абсурдной идеи, чем превращать этот провинциальный город, это захолустье в столицу России».

В то время, когда корреспондент «Морнинг пост» знакомился с Екатеринодаром, «захолустный город» действительно стал столицей Белого движения. Как только город был взят, Алексеев создал там правительство. Его власть должна была распространяться на все территории, отвоеванные у красных. Большая часть законов, упраздненных большевиками (законов, установленных Временным правительством, но не царской властью), вновь входила здесь в силу. Но какой режим можно было эффективно противопоставить диктатуре Ленина и Троцкого? Конечно, другую диктатуру! Такого рода проект был разработан ближайшим помощником Алексеева, генералом Драгомировым. Окончательная редакция поручалась знаменитому профессору-правоведу Соколову и политику и журналисту Шульгину.

Верховный руководитель Добровольческой армии Алексеев учреждал Особое совещание, состоящее из одиннадцати членов, каждый из которых возглавлял один из отделов: Организации государства и Внутренних дел, Дипломатии, Пропаганды, Финансов, Промышленности и торговли, Обеспечения боеприпасами, Сельского хозяйства, Средств сообщения, Юриспруденции, Образования, Безопасности. Вскоре был создан двенадцатый отдел — Отдел законодательства. Всеми военными операциями непосредственно управлял сам Деникин и поэтому создание их сочли излишним.

Возглавлял Особое совещание Верховный руководитель, то есть сам Алексеев, сосредоточивающий в своих руках законодательную, исполнительную и судебную власть… Зная, что его дни сочтены, старый и больной Алексеев спешил назначить преемника. Им был Деникин, и, когда Соколов и Шульгин с окончательной редакцией законов явились за подписью к Алексееву, тот, будучи не в состоянии их принять, переадресовал законодателей к назначенному им преемнику, которому поручалось вносить изменения. Было ли это военной диктатурой? Конечно, диктатура оказывалась в данных условиях совершенно необходима, но, по мнению Деникина, «она должна быть… мягкой!» «Я допускаю только такую диктатуру, которая основана на общем согласии», — объявил Деникин Соколову, который, несколько этим озадаченный, отметил в своих «Воспоминаниях»: «Эта склонность генерала Деникина к диктатуре реальной, но основанной на «согласии», «консенсусе», станет источником всех наших будущих осложнений с казаками».

Алексеев скончался 8 октября 1918 года, и Деникин стал Верховным руководителем, но, как отметит Соколов, в силу природной скромности, а также испытывая отвращение ко всяким громким титулам, он объявил, что «не примет другого звания, кроме Главнокомандующего Добровольческой армией!»

Было сформировано правительство. Генералы Драгомиров и Лукомский стали советниками Верховного (один политическим, другой военным) и его заместителями. Диктатура распространялась только на те области России, которые Добровольческая армия продолжала освобождать, за исключением Кубани и Дона, автономии и даже независимости которых требовали атаманы. Однако они не осмеливались открыто поднять мятеж против Деникина и его лозунга «единой и неделимой России». Проблема с Доном частично уладилась, когда Краснов, оставшись без своих немецких покровителей, будучи не в состоянии своими собственными силами справиться с большевиками, был вынужден передать свою армию в распоряжение Деникина, а затем уступить должность атамана генералу Богаевскому, одному из героев Ледового похода. Хотя кубанские казаки отныне составляли часть Добровольческой армии, их склонные к «самостийности» правители с самого начала проявляли враждебность к «иностранным завоевателям» и непрерывно вели против них изнуряющую политическую герилью.

Осенью 1918 года цели Верховного руководителя в основном носили военный характер. Надо было укрепить позиции на Черном море, освободить от красных юг России, а затем повернуть на север… на Москву.