Глава I ИВАН

Глава I

ИВАН

Мой дед по отцовской линии, Иван Ефимович Деникин, родился 26 сентября 1807 года. Он мог бы собственными глазами увидеть Наполеона, но французские войска не дошли до берегов Волги, где затерялась деревня Ореховка Саратовской губернии и где подрастал отец будущего «правителя России».

Иван Деникин был младшим сыном крепостного, вся семья которого принадлежала помещику. В возрасте двадцати лет Иван женился на своей молодой соседке Марии Осиповне, фамилии которой я не помню. Она была слишком развязна и свободна в своем поведении и никак не могла составить счастье крестьянского парня, воспитанного в самых строгих нравах. Когда у помещика потребовали определить в армию рекрута, то он по собственному усмотрению остановил свой выбор на Иване, который отнесся к этому спокойно ив 1834 году пошел на службу без всяких сожалений. При Николае I крепостные, которых брали на службу, не могли продвинуться дальше звания унтер-офицера и не имели права на отпуск, но если после 25 лет службы государю императору они оставались живы, то становились свободными. Солдат Деникин в 27 лет умел немного читать и писать, не в пример большинству своих вышедших из крестьян товарищей. Во время венгерской, крымской и польской кампаний он усовершенствовал свою орфографию, приобрел некоторые сведения по арифметике и углубил свои познания в воинском уставе. После того как Александр II отменил крепостное право, унтер-офицеру Деникину представилась наконец возможность продвинуться по службе. Он сдал экзамены по чтению, письму, арифметике, блестяще ответил на вопросы по воинскому уставу и по закону Божьему и получил чин подпоручика. Ему было тогда 49 лет. Теперь он имел право на отпуск и даже мог, при желании, оставить воинскую службу. Но куда ему было деваться? Его часть была расквартирована в Польше. Родная деревня Ореховка так далеко, а родители давно умерли. Жену ему не хотелось видеть, но все же он попытался найти ее, желая добиться официального расторжения брака. Ему это не удавалось. Все же в конце концов православная церковь по его ходатайству расторгла брак по причине неявки жены в суд. У Ивана были брат и сестра. Но он знал, что сестра уехала из Ореховки, и не представлял себе, как можно найти ее на огромных просторах Российской империи. Он мог бы обратиться к брату, но не хотел этого делать. Еще до уничтожения крепостного права брат получил вольную и ему удалось «найти свой путь в жизни». Иван узнал об этом по возвращении из Венгрии, когда их часть стояла в русском городе, название которого он отказывался уточнять. Как ему говорили, брат его занимал там значительную административную должность. Солдат Деникин отпросился из части на несколько часов и поспешил к дому, где проживал его родственник. Слуга пропустил Ивана в кухню. Вошла жена брата и объявила: «Муж очень занят, у нас обедают важные гости. После обеда он, конечно, уделит вам несколько минут. Пока же Настя подаст вам здесь тарелку супу». Иван был оскорблен, надел фуражку и вышел не попрощавшись. Больше он своего брата никогда не видел.

В 1856 году подпоручик Деникин осознал, что он один, у него нет семьи. И остается в армии. Дисциплина там была суровой, практиковались телесные наказания, но, может быть, так и надо было? Много позднее, уже на гражданской службе Иван часто вздыхал с тоской: «Тогда все было по строгости. Времена очень изменились».

Годы были мирные, и Иван, ставший прапорщиком, служил теперь в части, охранявшей границы Польши, которая после раздела входила в состав Российской империи и Пруссии. Иван проникся любовью к польскому народу. Он считал совершенно естественной аннексию Россией герцогства Варшавского и соседних с ним областей, но не одобрял произвол и жестокость властей. В сентябре 1862 года, накануне исторического восстания, в часть пришло сообщение: руководители местных заговорщиков собираются вечерами по пятницам в пригородном районе в доме одного поляка. Деникин знал хозяина этого дома. Ему было поручено арестовать заговорщиков. В следующую пятницу прапорщик Деникин расположил взвод своих солдат вокруг дома и отдал приказ:

— Если через полчаса не вернусь, начинайте штурм. Ставни одной из комнат пропускали свет. Иван вошел в комнату, где собралось около двух десятков человек. Все были поражены. Те, кто его не знал, предложили разоружить, другие воспротивились этому. Иван привык говорить четко и ясно, ему чужды были тонкости салонных бесед.

— Я знаю, почему вы здесь, но я солдат, а не доносчик. Если же придется скрестить штыки, я выполню свой долг, и в этом вы не сможете меня упрекнуть. Я пришел сюда, чтобы сказать, что вы поступаете глупо. Вы не можете противостоять русской мощи и силе. Одумайтесь, пока еще есть время. Только зря погубите много народу!

И он вышел.

Его советами пренебрегли, и в январе 1863 года пришлось-таки «скрестить штыки». За проявленную храбрость получил чин и был произведен в капитаны и награжден орденом Станислава. Выполняя свой долг, он всегда поступал согласно требованиям своей совести. Так, когда в мае 1863 года была захвачена с оружием в руках группа студентов и лицеистов, ему было поручено, в зависимости от их возраста, по своему усмотрению их или расстрелять, или сослать в Сибирь. Но новоиспеченный капитан выбрал менее суровое наказание. Он велел выпороть молодых людей и отпустил их по домам. Восстание было жестоко подавлено, и многие «несчастные» действительно поплатились за это своей жизнью.

Иван больше не покидал пределов русской Польши. Выйдя на пенсию в 1869 году, майор Деникин решает обосноваться во Влоцлавске, городе Царства Польского. Он думает о женитьбе. Вот уже два года, как он любит молодую польку Елисавету Федоровну Вржесинскую, брюнетку с серыми глазами, волнистыми волосами, немного большим носом, но очень выразительным ртом. Мать ее умерла. Отец, мелкий землевладелец, потерял все, что имел, во время аннексии Пруссией его родного города Стрельно. Он эмигрировал в русскую Польшу. Здесь он обрел убежище, но не благополучную, сытую жизнь и умер бы с голода, если бы его дочь не стала зарабатывать на жизнь вышивкой и шитьем. Нищета в семье Вржесинского не остановила Деникина. У Елисаветы была благородная душа, она не была эгоистична, но… исповедовала католическую веру и упорно отказывалась принять православие. Однако любовь в конце концов победила. В 1871 году майор Иван Ефимович Деникин в возрасте 64 лет женится на Елисавете Федоровне Вржесинской, которой должно было вскоре исполниться тридцать. «Молодые» вместе со старым отцом обосновываются в деревне Шпеталь Дольный, которую отделяет от Влоцлавска только река Вистула, так как квартиры там были дешевле. Елисавета вынуждена была отказаться от шитья, так как здесь не было клиентуры, но тридцати шести рублей в месяц, которые получал майор, хватало на то, чтобы сводить концы с концами. Через семь или восемь месяцев в дом пришла радость и одновременно беспокойство. Елисавета забеременела. Опасаясь за исход первой поздней беременности, Иван горячо молил Бога и решил, что сын его получит имя Антон и примет православную веру. Будущая мать, кажется, больше думала о девочке. Но муж настаивал на своем: Создатель не может отказать ему в сыне. Антон появился на свет 4, по новому стилю 16, декабря 1872 года.

Воспоминания будущего генерала о жизни в Шпеталь Дольном были довольно смутными. Однако один день 1878 года отчетливо запечатлелся в его памяти. Его отец, обычно разговорчивый, стал молчаливым и в течение нескольких недель только поглаживал свою белую веерообразную бороду. В этот день прибыла депеша. Иван дрожащими руками вскрыл конверт, протянул бумагу жене. Там было написано, что во исполнение его желания он направляется в крепость Новогеоргиевскую с тем, чтобы принять командование батальоном резервистов, которых ожидали на фронте.

Между Россией и Турцией шла война, и Иван, тайком от жены, ходатайствовал о своем в ней участии. Елисавета возмутилась:

— И ты мне ничего не говорил, Ефимыч. Идти на войну в твоем возрасте? Ведь тебе уже 68 лет!

Антону передалось волнение матери, и он также залился слезами, но позднее признавал: «В глубине души я был горд тем что мой отец отправляется на войну».

Однако затем приказ был отменен: мирные переговоры приобретали благоприятный характер, и батальон резервистов был расформирован.

Окончательно вернувшись к гражданской жизни, майор с грустью свернул свой старый мундир, спрятал в чемодан, присыпав табаком от моли. Он бы охотно ходил в нем хоть каждый день, но боялся износить и поэтому надевал лишь по особо торжественным случаям. Так как новый мундир стоил очень дорого, то Иван волей-неволей свыкся со скромной гражданской одеждой, но никогда не расставался с военной фуражкой.

По примеру всех уважаемых и респектабельных семей Деникины после рождения Антона взяли в дом няню, сироту из крестьян, по имени Аполлония, которая согласилась на их условия, потребовав самой незначительной платы. Но на пятерых тридцати шести рублей пенсии стало не хватать. К концу каждого месяца надо было у кого-нибудь занимать. Иван запирал на замок свою гордость, надевал фуражку и шел к одному из друзей занимать 5-10 рублей до первого числа следующего месяца. Этот заколдованный круг разрывался только раз в год, когда семья получала дополнительную пенсию в 100 рублей, которую министерство финансов выплачивало старым солдатам-пограничникам. Тогда Елисавета делала покупки, заказывала ткани, а Иван приглашал друзей на обед.

Когда Ивану должно было исполниться 69 лет, до очередной манны небесной оставалось еще полгода. Однако Елисавета решила сделать мужу неожиданный и удивительный подарок. Она плохо говорила по-русски, но умела писать и еще лучше читать и обучила этому четырехлетнего сына. Когда наступил день рождения, мальчик встал и, сияя от гордости, начал читать статью из газеты. Иван остановил его:

— Довольно, малыш, ты считаешь меня совсем глупым. Я знаю, что мать тебя заставила выучить эти фразы наизусть. А ну-ка, прочитай мне это место, а потом вот это.

Антон почти не останавливался, хотя слова были очень трудные. Никакой подарок не мог порадовать так старого отца, как беглое чтение сына.

Сорок лет спустя Деникин, вспоминая в изгнании этот эпизод своего детства, вновь пережил его. Ко дню рождения моей матери он тайком научил меня читать, писать по-русски и считать до ста. Как моя мать должна бы быть горда и счастлива! Результат, однако, был обескураживающим. Подобно деду, отказываясь сначала верить своим ушам, она вдруг расплакалась и заперлась в своей комнате. Я и отец были поражены. Когда наконец дверь открылась, я услышала упреки:

— Ты совсем потерял голову, Иванович! Несчастному ребенку ведь только четыре года, и она определенно умрет от менингита.

Я, однако, выжила.

Освоив кириллицу, Антон легко одолел и латинский алфавит. Ребенок владел двумя языками. Его отец, хотя и понимал польский, говорил только по-русски, мать же никогда не знала русский достаточно хорошо. Антон говорил с отцом по-русски, а с матерью по-польски. Этих лингвистических познаний было недостаточно для того, чтобы сделать из Антона офицера. А, по утверждению родителей, ребенка явно влекло это призвание, что проявилось в его первый день рождения. По старому обычаю, перед ним положили на подставке крест, маленькую деревянную саблю, книги и стакан для водки. На что ребенок обратит внимание, то и должно было определить, кем он будет: священником, военным, ученым, служащим или же просто пьяницей. Ребенок сразу схватил саблю, затем на мгновение оставил ее, чтобы поиграть со стаканом, и потом снова взял саблю и уже больше не бросал ее.

Гаданье и сбылось, и не сбылось. Сабля действительно предрешила его жизненный путь, но и от книжной премудрости он не отрекся. А пьяницей не стал. Был пьян раз в жизни — в день производства в офицеры.

Однако будущему воину скоро должно было исполниться семь лет, и требовалась более серьезная школьная подготовка. Ближайшая школа находилась в Влоцлавске, на другом берегу Вистулы. Чего бы это ни стоило, надо было переезжать. Семья обосновалась в отдельной квартире на Пекарской улице: две комнаты, кухня и небольшая клетушка. Одна из комнат стала «приемной», родители и ребенок спали в другой. Немощный отец Елисаветы спал в клетушке. Нянька же жила на кухне. Уезжая из Шпеталь Дольного, Деникины хотели рассчитать няню: жизнь в городе очень дорогая, и они не могли платить ей жалование. Но служанка на коленях умолила их оставить ее с ними. Она отказывалась от жалования, довольствуясь только спальным матрацем и тарелкой супа, и осознавала себя как часть семьи.

И вот они все вместе во Влоцлавске. Елисавета находит кое-кого из своих прежних клиентов, но вышивка и шитье утомляют ей глаза, частые мигрени портят характер.

Каждое первое число месяца, принося пенсию, Иван готовится встретить упреки: едва получив деньги, он всегда тратит какую-то мелочь, давая в долг еще более бедным, чем он, друзьям, часто без всякой надежды на возвращение. Жена возмущалась:

— Ефимыч! Неужели ты не понимаешь, что нам самим не хватает на пропитание?

Много позднее я стану свидетельницей подобных же сцен, когда моя мать упрекала моего отца за такое же поведение.

Однажды, когда мигрень мучила ее особенно сильно, Елисавета не выдержала:

— В этом месяце мы не продержимся даже до 15-го. Очень дорого стоит твой табак.

В тот же вечер Иван перестал курить.

«Посерел как-то, — вспоминал Антон, — осунулся, потерял аппетит и окончательно замолк. К концу недели вид его был настолько жалкий, что мы оба — мать и я — стали просить его со слезами начать снова курить. День упирался, на другой закурил. Все вошло в норму».

Если Елисавета часто жаловалась на судьбу, то Иван обычно отвечал на эти причитания спокойным молчанием, что в конце концов успокаивало жену. Достоинство и значительность этого молчания во впечатлительной душе ребенка вызывали глубокое уважение.

Семилетний ребенок, сознавая бедность своих родителей, не чувствовал из-за этого никакого унижения. Один раз, правда, он был унижен, но отцу удалось компенсировать оскорбление. Однажды летом, босоногий и в залатанной рубашке, Антон играл с соседними мальчишками на улице. Мимо проходил лицеист старшего класса. Он приподнял мальчугана, подбросил его в воздух. Находившийся рядом учитель строго обратился к своему ученику, выговаривая ему за то, что он «компрометирует себя общением с этими маленькими хулиганами». Плача от негодования, Антон пожаловался отцу. Иван надел свою фуражку:

— Этот собачий сын осмелился назвать тебя хулиганом. Пойду поговорю с ним.

Очевидно, он основательно, по-военному распек учителя, тот явился и принес извинения.

Будучи глубоко верующим, Иван редко пропускал службы в маленькой деревянной церкви. Сын сопровождал его, отстаивал службу, затем пел в хоре. В мае месяце, во время праздника Богородицы, муж, исповедующий православную веру, чтобы угодить своей жене-католичке, иногда сопровождал ее на службу, но признавался, что чувствует себя там, как «на спектакле», считал, что каменное здание церкви слишком холодное, торжественное. После смерти своего старого отца Елисавета стала чаще исповедоваться. Однажды она вернулась совершенно не в себе, с красными глазами и после долгих расспросов объяснила причину своего расстройства: ксендз отказал ей в отпущении грехов, потому что ее сын исповедует православную веру. Она допускалась к причастию, только если давала обещание тайно обратить его в католичество. Иван снова надел фуражку и пошел к ксендзу. В условиях русской «оккупации» всякому поляку, обвиненному в попытке религиозного давления, грозила депортация. Ксендз принялся умолять Ивана «забыть» этот инцидент. Майор пообещал все забыть, его жене были отпущены грехи, но с этих пор она стала ходить в церковь одна.

В 1880 году стало известно, что царь Александр II, возвращаясь из-за границы, собирается проезжать через Влоцлавск. Царский поезд должен был минут на десять остановиться на вокзале. Кроме представителей «властей» на платформу допускались только немногие особо привилегированные лица: майор Деникин был из их числа. Ему было позволено взять с собой своего сына. Иван достал из чемодана мундир, почистил его, надраил пуговицы. Елисавета провела всю ночь за шитьем своему сыну бархатных штанов и шелковой рубашки. Парадный костюм дополняла шапка, недавно приобретенная на зиму. Пора отправляться на вокзал! На платформе не было ни одного ребенка. Антон почувствовал гордость. Будет что рассказать своим товарищам! Вот царский поезд подъезжает. Сквозь опущенное окно видно, как царь склоняется, непринужденно разговаривает с сопровождающими его официальными лицами. Иван, стоя навытяжку и превратившись в статую, не сводит с него глаз. Антон знает о почти мистической любви своего отца к императору. Он и сам чувствует глубокое волнение. Поезд трогается. Все кончено. Один из друзей шутя окликает майора:

— Иван Ефимович! Я и не думал, то ты воспитаешь сына в таком неуважении к императору! Он ведь не снял шапку с головы.

Иван покраснел. Антон, до этого, казалось, парящий на небесах, почувствовал, как на глаза его навертываются слезы. «Каким я теперь буду в глазах моих товарищей. Они узнают о моей рассеянности и посмеются надо мной». Отец, догадываясь о замешательстве сына и о том, какой стыд он испытывает, ограничился тем, что объяснил кому-то этот случай лишь робостью ребенка. Антон почувствовал к нему глубокую благодарность. Впрочем, любовь и восхищение его к отцу не знали границ.

«Меня отец не поучал, не наставлял. Не в его характере это было. Но все то, что отец рассказывал про себя и про людей, обнаруживало в нем такую душевную ясность, такую прямолинейную честность, такой яркий протест против всякой человеческой неправды и такое стоическое отношение ко всяким жизненным невзгодам, что все эти разговоры глубоко западали в мою душу». В год посещения царем Влоцлавска в качестве подарка ко дню рождения отца сын сочинил в его честь стихотворение. Он написал каллиграфическим почерком на трех листах «кружевной» бумаги, украшенной ангелом, виноградной кистью и двумя экзотическими птицами. Рифмы не отличались богатством, но орфографических ошибок почти не было и неоспоримо присутствовало весьма благородное воодушевление.

К тебе мои стихи, отец, Текут, как чистые воды. Да сохранит тебя Творец На долгие и многие годы. Я верю, детская молитва К Его Престолу упадет, Я верю, Ангел, твой хранитель, Ее в надземный мир снесет.

Достоин ты Его щедрот

По жизни мысли и деяниям,

Прожитое тобою не умрет

По моим воспоминаниям.

Живя в душе простой, незлобной,

Без ропота на свет и на людей,

Не гнался за мыслей модной,

Нигде ни в чем ты не был фарисей.

Твой голос правды не угас,

Для родины всегда ты был верным сыном,

Живи ж теперь, родной, для нас

И научи меня быть Русским гражданином.

Антон Деникин

26 сентября 1880 года

Следует отметить, что обращение на «ты» здесь было поэтической вольностью: в повседневной жизни Антон обращался к родителям на «вы».

В то время как сын сочинял стихотворение, желая отцу «долгих лет», тот первый раз в жизни почувствовал себя нездоровым. Что делать? Обратиться к врачу? Иван не хотел этого, он никогда не обращался к врачу. Он согласился лишь пить настой «волшебной травы», которую собирала соседка. В начале 1885 года уже не вставал с постели. Терзающие его боли сопровождались бесконечными приступами икоты. Нарушая приказ мужа, Елисавета вызвала врача. Тот осмотрел больного и, не утруждая себя никакими эвфемизмами, поставил диагноз: рак желудка, жить больному осталось несколько дней.

Антон теперь спал в «приемной». Когда отец мог говорить, он очень спокойно вел речь о смерти. Тринадцатилетний мальчик втихомолку плакал, но молил Бога о чуде. Больной также молился, иногда громко, повторял одну и ту же фразу:

— Господи, сделай такую милость, чтобы я умер в тот же день, что и ты!

Приближалась Пасха. Каким образом умирающий мог протянуть еще несколько недель?

Иван позвал сына. Он хотел говорить с ним.

— Скоро я умру. Я оставляю тебя и мать в нужде. Не горюй, Бог не оставит вас. Будь только честен и заботься о своей матери. Бог сделает все остальное. Я жил достаточно долго, благодарю Создателя за все. Единственное, что меня удручает, — это то, что я покидаю вас, не увидав твоих офицерских погон.

Последний раз больной говорил так долго, теперь можно было лишь разобрать едва слышимую молитву:

— Господи… сделай так, чтобы я умер в один день с тобой! В поддень страстной пятницы, когда Антон пел в деревенской церкви благовест страстей Господних, за ним прибежали:

— Иди скорее. Тебя спрашивают дома.

Антон, запыхавшись, вбежал в маленькую комнату. Его отец умирал. Он отошел в три часа… как раз в то же время, что и Иисус Христос.