ЮСТИЦИЯ, БЛЕСК, ШУМ…

ЮСТИЦИЯ, БЛЕСК, ШУМ…

На склоне лет Державин посвятил Ивану Дмитриеву надпись к портрету — по существу, эпиграмму:

Поэзия, честь, ум

Его были душою;

Юстиция, блеск, шум

Двора — судьбы игрою.

Нисколько не удивительно, что придирчивый к качествам администраторов Державин не верил в управленческие таланты мягкотелого Дмитриева. Нужно учитывать и глубинный пласт этой поэтической формулы: Державин примеривал судьбу Дмитриева к собственному поприщу, размышлял о взаимном влиянии политики и творчества. Сам же Дмитриев за десять лет до державинской «надписи к портрету» написал:

Державин в сих чертах блистает;

Потребно ли здесь больше слов

Для тех, которых восхищает

Честь, правда и язык богов?

Он равнялся на Державина, на державинскую принципиальность, на «честь и правдолюбие» ревнителя законов. Проштудировав Гоббса и Монтескьё, Ломоносова и Вольтера, Дмитриев уверился: для утверждения просвещённой монархии необходима стройная и исправно работающая правовая система. Эта вера и была идеологией Дмитриева.

Злонравных чиновников и отпетых взяточников на рубеже XVIII–XIX веков насчитывалось, конечно, меньше, чем в наше время. Управленческая система самодержавной Российской империи, как ни странно, была менее громоздкой, чем в наш век передовых технологий, которые, несомненно, должны бы упростить работу администратора. И всё-таки уже тогда (да и в гораздо более ранние времена!) нечистоплотность управленцев воспринималась как бич и позор Отечества. Не случайно именно к тем временам относится комедия Василия Капниста «Ябеда», в которой пьяные судьи распевают бессмертные куплеты («Бери, большой тут нет науки…»), — увы, они во все времена воспринимаются как смело актуальные. Иван Иванович Дмитриев мог сполна оценить подтексты такой сатиры.

Родился будущий министр юстиции в селе Богородском Сызранского уезда Симбирской губернии, в родовом имении. Дыхание истории он прочувствовал в детстве, когда семья Дмитриевых вынуждена была переехать в Москву, спасаясь от пугачёвщины. Так судьбы Державина и Дмитриева пересеклись впервые — правда, без непосредственного знакомства. Гаврила Романович в те дни гонялся за Емелькой, болел, надеялся отличиться.

К тому времени Иван успел приобщиться к наукам и искусствам в благородных пансионах Казани и Симбирска. Учился он прилежно, любил поэзию и, если верить его мемуарам, одним из первых узнал и полюбил поэзию Державина — не ведая фамилии автора. Это случилось до повсеместной державинской славы, до «Фелицы». У Читалагайских од немного поклонников — тем ценнее признание Дмитриева. «К удивлению, должно заметить, что ни в обществах, ни даже в журналах того времени не говорено было ничего об этих прекрасных стихотворениях. Малое только число словесников — друзей Державина — чувствовали всю их цену. Известность его началась не прежде, как после первой оды „К Фелице“. Наконец, я узнал об имени прельстившего меня поэта; узнал и самого его лично, но только глядывал на него издали во дворце с чувством удовольствия и глубокого уважения. Вскоре потом посчастливилось мне вступить с ним в знакомство», — вспоминал Иван Иванович.

Не успели Дмитриевы обосноваться в Москве, как Пугачёв попал в ловушку. Его тоже доставили в Первопрестольную. Полвека спустя Иван Иванович воспоминал: «Жребий Пугачёва решился. Он осуждён на четвертование. Место казни было на так называемом Болоте. В целом городе, на улицах, в домах только и было речей об ожидаемом позорище. Я и брат нетерпеливо желали быть в числе зрителей, но мать моя долго на то не соглашалась. По убеждению одного из наших родственников, она вверила нас ему под строгим наказом, чтобы мы ни на шаг от него не отходили. Это происшествие так врезалось в память мою, что я надеюсь и теперь с возможною верностию описать его, по крайней мере, как оно мне тогда представлялось». Державин в те дни, верно, пребывал в Шафгаузене, свидетелем казни он не стал.

Вскоре после этих драматических событий Дмитриев поступает в лейб-гвардии Семёновский полк, квартировавший в Петербурге. Ему ещё не было четырнадцати, а блестящая служебная карьера уже началась. Как и Державин, поэзией Дмитриев увлёкся в гвардии. В столице он быстро сблизился с литературными кругами, тогда-то и познакомился с Державиным и Карамзиным. С первым установились почтительные дружеские отношения, со вторым — лёгкие приятельские. В 1791 году в «Московском журнале», который издавал Карамзин, состоялись первые публикации Дмитриева, принёсшие поэту успех и у публики, и у критики. Озорная сказка «Модная жена» и песня «Стонет сизый голубочек…» навсегда остались самыми известными его произведениями. Стихи, положенные на музыку разными композиторами (наиболее известен вариант Ф. Дубянского), и сегодня воспринимаются как чистейший образец сентиментального искусства:

Стонет сизый голубочек,

Стонет он и день и ночь:

Миленький его дружочек

Отлетел надолго прочь.

Он уж больше не воркует

И пшенички не клюёт:

Всё тоскует, всё тоскует

И тихонько слёзы льёт.

Трудно предположить, что автор этих нежнейших строк станет искушённым в политике специалистом по тайным поручениям.

В 1796 году Дмитриев вышел в отставку в чине полковника. То было время правления императора Павла, очень непростые годы для гвардейской элиты, к которой принадлежал Дмитриев. В том же году по навету он был арестован по обвинению в покушении на жизнь государя. Державин сочувствовал другу, пытался его выручить… Благодаря стараниям генерал-губернатора Н. П. Архарова вскоре выяснилось, что донос был ложным. Император лично объявил освобождённому Дмитриеву о его полной невиновности. Убедившись в верности отставного полковника, Павел назначает его обер-прокурором Сената. Так началась гражданская служба Дмитриева, сплошь связанная с юстицией. Позже тайный советник Дмитриев на пять лет удалился от службы, чтобы посвятить себя литературе и своим поместьям. Но с 1806 года он включается в политическую жизнь страны как один из видных деятелей эпохи Александра Первого, сенатор и прокурор.

В 1808 году Дмитриева направили в Рязань для следствия по делу злоупотреблений по винному откупу. Трудно не перепутать личный карман с государственным, когда речь идёт о «пьяных рублях». Поэт-сентименталист сумел быстро войти в курс дела, привлёк ушлых консультантов и выполнил щекотливое поручение.

Вторым прокурорским подвигом Дмитриева стала костромская миссия, где посланец Сената «исследовал поступки» губернатора Николая Фёдоровича Пасынкова. Ох эти ревизии прошлых времён, сколько в них злободневного и для нашего XXI века!.. Бывалый моряк и лихой барин, Пасынков жил широко, любил праздники и приятные дорогостоящие причуды. И подчас занимал деньги у костромских купцов. Эту форму взятки в «Ревизоре» выведет Гоголь, она в ходу и в наше время. Не будем представлять губернатора Пасынкова исключительно в мрачных тонах. Здесь всё не так просто. Капитан 1-го ранга, он много сил уделял снабжению армии — и, надо думать, армейских денег (в отличие от иных губернаторов!) не присваивал. В 1812 году, во время Отечественной войны, Пасынков проявит себя энергичным организатором костромского ополчения.

Это объясняет, почему Дмитриев отнёсся к нему с симпатией, смягчив удар правосудия. Но в фактах разобрался и обо всём доложил. Только в 1815 году, после повторной ревизии, Пасынкова сняли с губернаторской должности и предали суду — на этот раз судьям пригодилось и досье, составленное Дмитриевым. Что ж, первый раз прощается, второй — запрещается.

Наконец под новый, 1810 год прокурорские заслуги Дмитриева были оценены высоким назначением. Отныне он — член Государственного совета, генерал-прокурор и министр юстиции. Пошёл по стопам Державина… При первом знакомстве с министерством Дмитриев заметил, что «многого не достаёт к успешному ходу этой машины» и требуются значительные изменения.

Нагромождение инстанций, волокита, дефицит квалифицированных чиновников — всё это, по мнению Дмитриева, чрезвычайно мешало работе ведомства. «Обращая особенное внимание к сенату, долженствующему быть образцом для прочих судилищ, я горел желанием охранить его достоинство, возвратить ему прежнюю важность», — признавался министр.

Подобно Державину, Дмитриев стремился сделать министерство доступнее для граждан, но вести структурную перестройку было трудно. В Европе начиналась большая война. Резонно, что управленческая система России приспосабливалась к армейским нуждам, и реформам Дмитриева не было суждено осуществиться.

Напряжение 1812 года, разумеется, сказалось на работе министерства. Дмитриев активно содействовал армии, давал подробную юридическую оценку преступлениям оккупантов, пресекал и отечественных мародёров. Тем временем отношения с коллегами по правительству становились всё прохладнее. В своих оценках сдержанный Дмитриев никогда не учитывал придворную конъюнктуру, предпочитая руководствоваться логикой и деловой целесообразностью.

Вскоре он понял, что продолжать работу в Комитете министров не имеет смысла, и летом 1814 года император принял отставку министра юстиции. Дмитриев прощался с министерством не без грусти: ему не удалось преобразить работу российской юстиции, как мечталось. Но и после ухода из правительства он рассчитывал продолжить правоохранительную работу и вскоре получил такую возможность. К тому времени Иван Иванович Дмитриев по праву считался одним из самых дельных ревизоров. Принципиальность в битвах за правосудие он сочетал со спокойной рассудительностью, никогда не рубил с плеча, действовал системно и осмотрительно. Этим он отличался от Гаврилы Романовича — но и крепкой державинской хватки в делах у него не было. Ревнивец Державин не упускал случая указать приятелям на ошибки Дмитриева, который на посту министра работал с проволочками. Гаврила Романович вообще относился к нему покровительственно, называл в шутку «косым зайцем», окликал младшего товарища на «ты». А Дмитриев даже вспоминал о Державине с почтением.

Иван Иванович, подобно Державину, не входил в число любимцев Александра I, так называемых молодых друзей царя. Молва распространяла анекдоты о недоразумениях, происходивших между государем и его ключевым министром (не будем забывать, что при самодержавии монарх являлся непосредственным главой исполнительной власти). Рассказывали, что когда в очередной раз Ивана Ивановича обошла государева награда, он напрямую попросил у императора ленту Святого Александра Невского: «Негоже министру и генерал-прокурору ходить без знака монаршей милости. А с кавалерией и Сенат будет относиться к моим предложениям с большим пиететом». Министра наградили, но вскоре Александр иронически спросил его: «Ниже ли теперь придворные кланяются министру-кавалеру?» Дмитриев ответил вполне серьёзно: «Гораздо ниже, ваше императорское величество».

На самом деле Дмитриева наградили александровской лентой через полгода после назначения генерал-прокурором и министром, а это если и проволочка, то отнюдь не оскорбительная. Объективный анализ государственной карьеры Дмитриева показывает, что он никогда не был душевно близок Александру, но царь уважал его как честного и просвещённого управленца и не терял из виду. Даже после отставки с министерского поста Иван Иванович не утратил императорского доверия. В 1816 году Дмитриева назначают главой Комиссии по оказанию помощи москвичам, пострадавшим в Отечественной войне.

Война оставила не только разруху, не только вдов и сирот, но и целый ряд запутанных правовых вопросов. Тысячи крупных и мелких собственников пострадали от войны и пожара. В первые годы после войны взлетают цены на строительные материалы и текстиль. Хрестоматийный пример: именно тогда в считаные годы сколотил капитал текстильный король, основатель династии Морозовых Савва Васильевич. Для семейства Морозовых это факт отрадный, но не для общества и государства… Москве не хватало не только мануфактурных товаров: откуда взяться рабочим рукам? Из дальних имений привлекали новых крепостных, и здесь, конечно, не обходилось без гоголевских махинаций. Без таких слуг Фемиды, как Дмитриев, рядовому московскому обывателю не продышаться бы от тисков новых «хозяев жизни», а по существу — от мародёров, которые наживались на послевоенных невзгодах. Среди миссий Дмитриева были и тайные: шпионаж в Европе набрал силу аккурат в период Наполеоновских войн.

Дмитриев по мере сил боролся с перегибами, пытался облегчить участь москвичей, зависимых от рыночной конъюнктуры, — дворян, мещан, работников… То и дело самого Дмитриева искушали «выгодными предложениями»: положение иногда обязывало поддаться, но принципы он ставил выше. Он понимал, что государству необходимо расширить штаты профессиональных, компетентных слуг Фемиды. Дмитриев составляет проект училищ законоведения для дворянских, купеческих и мещанских детей, предполагает открыть такие училища во многих городах России. Но… планы были признаны несвоевременными.

Державин наслаждался литературными беседами с Дмитриевым, позволял ему редактировать свои стихи, всегда похваливал сочинения Ивана Ивановича. Но после отставки Державину казалось, что приятель, обосновавшийся при власти, перестал относиться к старику с должным почтением.

Отставник Державин ласково попенял Дмитриеву в стихах, которые были опубликованы в «Вестнике Европы» в 1805 году — анонимно, но с красноречивым примечанием: «Автор не подписал своего имени — это и не нужно. Читатели узнают российского барда по напеву».

Видишь ли, Дмитрев! всего изобилье,

Самое благо быть может нам злом;

Счастье и нега разума крылья

Сплошь давят ярмом.

В доме жив летом, в раю ты небесном,

В сладком поместье сызранском с отцом,

Мышлю, ленишься петь в хоре прелестном,

Цвесть муз под венцом.

Дмитриев поспешил ответить — из-под его пера вышло изящное послание к Державину:

Бард безымянный! тебя ль не узнаю?

Орлий издавна знаком мне полет.

Я не в отчизне, в Москве обитаю,

В жилище сует.

Тщетно поэту искать вдохновений

Тамо, где враны глушат соловьев;

Тщетно в дубравах здесь бродит мой гений

Близ светлых ручьев.

Тамо встречает на каждом он шаге

Рдяных сатиров и вакховых жриц,

Скачущих с воплем и плеском в отваге

Вкруг древних гробниц. <…>

О песнопевец! один ты способен

Петь и под шумом сердитых валов,

Как и при ниве, — себе лишь подобен —

Языком богов!

Но Державин без сантиментов оставил последнее слово за собой. На этот раз он посвятил Дмитриеву «Цыганскую пляску» — почти без политических намёков:

Жги души, огнь бросай в сердца

И в нежного певца.

Правительственная среда переполнена интригами. Это приходится принять как данность — и не драматизировать!

Может сложиться впечатление, что Державин был вечной жертвой, а все остальные знай себе на него ополчались. Но если рассматривать под лупой судьбу каждого крупного государственного деятеля — получится та же картина. Кочубей, Ростопчин, Дмитриев, Вязмитинов — как они не похожи друг на дружку. Каждый то и дело оказывался в окружении врагов, для каждого из них родное ведомство в один прекрасный день превращалось в змеевник.