Командир звена Бобнев
Командир звена Бобнев
Через неделю — все почти летают, остались только слабачки, кандидаты на «ундервуд». И на полеты зачастил командир эскадрильи Гаспарьян. Среднего роста, худощавый, с широкими черными бровями и большими глазами, жгуче-черными и совсем не грозными, какими должен был бы обладать, по нашему мнению, комэска, а внимательными, добрыми и мягкими. Но все равно мы робели перед ним. А он приедет на своем никелированном велосипеде, наденет шлем — и в самолет. И мы уже знаем — этот полет у курсанта последний…
В нашей группе не вылетели трое: я, Чуднов и Крутов, молчаливый парень крепкого сложения, неповоротливый, угрюмый.
Самолет стоит, молотит воздух винтом: чаф-чаф-чаф-чаф! Обе кабины пустые. Сейчас в переднюю сядет командир звена Бобнев, и наша судьба будет решена: кому, может быть, посчастливится и он будет выпущен в самостоятельный, а кому «ундервуд»… Кто же первый?.. Как приговоренный смотрю на Ермолаева.
Инструктор глухо:
— Иди, тебе лететь.
Подходит Бобнев. Круглолицый, веселый, с добрейшей улыбкой. Застегнул шлем, хлопнул меня ладонью по плечу:
— Ну, что ты, голубь! Выше голову! Иди, садись.
А я — куда уж там выше? — согнулся до земли под тяжестью переживаний. Все, конец! На отчисление…
Сел в кабину, пристегнулся, присоединил переговорный шланг.
Бобнев забрался на крыло, нагнулся ко мне:
— А ты не робей, не робей! Не настраивайся! Взлетать как, сам будешь?
Я даже икнул от неожиданности:
— Нет, товарищ командир, вместе.
— Хорошо, — и сел в переднюю кабину. — Давай выруливай.
Я взялся за сектор газа, чуть-чуть стронул его. Мотор заурчал, и машина поехала, но я уже вижу, что не туда. Жму на правую педаль. Самолет послушно повернул вправо, да так и поехал опять не туда! И пока я заметил и исправил положение, мы сделали хороший зигзаг.
А Бобнев сидит и ни во что не вмешивается. Стартера я тоже чуть не проехал. И тут тоже Бобнев не вмешался и ничего не сказал.
Я попросил старт. Стартер взмахнул белым флажком.
— Взлетай! — сказал мне Бобнев.
А я уже сижу весь потный от старания и от смущения, что даже и рулить-то не умею, куда уж там взлетать!
Однако делать нечего, передвигаю сектор газа. Больше, больше. Машина побежала. Быстрей, быстрей! А я уже взглядом воткнулся в горизонт и вижу: церквушка, что стоит вдали, начала перемещаться вправо. Давлю ногой на правую педаль и впервые ощущаю упругость воздуха и послушность машины: церквушка остановилась и начала было перемещаться влево, но я подправил левой ногой, а потом чуть-чуть правой…
— Хвоста! Хвоста поднимай! — крикнул командир, и я, чуть дыша, двинул от себя ручку.
— Так, хорошо, держи! — сказал Бобнев.
Ручка была в движении непривычно легкая, но упругая.
Самолет бежал, прыгал, наконец оторвался, и тут я почувствовал, как ручка под давлением Бобнева мягко пошла вперед.
— Держи так! — крикнул Бобнев. — Не давай ей пухнуть!
И я, не спуская глаз, с горизонта, ушедшего под капот, держал управление, все время ощущая нарастающее давление на ручку.
— Хорошо! — крикнул Бобнев. — Теперь сбавляй обороты!
Я сбавил, глядя на счетчик.
— Ну, делай первый разворот!
Я принялся крутить ручкой.
— Это зачем? — обернувшись ко мне, рассмеялся Бобнев и взял управление. — Что это вы все крутите ручкой? Вот, смотри, как это делается! Не бросай! Не бросай управление! Давай вместе сделаем.
И он сделал плавный разворот. И я удивился! Ручка не билась у меня в руке, не моталась из стороны в сторону, двигалась плавно и едва заметно. А когда он вывел самолет из разворота, то и вовсе замерла. Это было так непривычно.
— Ну, понял? — спросил Бобнев, глядя на меня через зеркало. — Чего ты уставился на ручку? Веди самолет! — и, к моему изумлению, положил руки на борт.
Сначала у меня все зарыскало влево и вправо, вверх и вниз, но я тотчас же уловил реакцию самолета на движение рулей и вдруг понял, что самолет может и сам лететь, только не мешай ему и вовремя подправляй…
И меня всего захлестнуло счастьем. Сам, сам веду самолет! Значит, я умею?!
— Ну вот, — сказал Бобнев, — молодец! Теперь давай делай второй разворот. Не торопись! Не торопись. Отожми чуть-чуть ручку… Та-ак, та-ак! Делай крен, разворачивай… Молодец! Не заваливай, не заваливай! Поддержи крен…. Ну, ты совсем молодец. Выводи! Ну, вот и все! Я с облегчением вздохнул. Все во мне ликовало: сам! сам! Я сам сделал разворот! Руки командира все время лежали на борту! Вот это летчик! Вот это человек!..
Мы сделали полный круг, потом еще и пошли на посадку.
— Давай будем, вместе сажать, — сказал он. — Ты сажай, а я буду контролировать.
Я — весь внимание. И, видимо, все-таки полеты с Ермолаевым не прошли для меня впустую: я запомнил положение машины при планировании, положение земли, ее близость и мелькание травы. И как при посадке поднимается нос самолета, и уходит вниз горизонт…
Мы сели.
— Давай еще! — сказал Бобнев. — Полетим в зону.
Сейчас у меня со взлетом получилось неплохо, командир не сделал мне ни одного замечания, и руки его все время лежали на борту!
В зоне мы проделали виражи, мелкие и глубокие, и даже сделали две «мертвые» петли. Прилетели, сели. И мне показалось, что я сам посадил самолет. И мне даже показалось, что Бобнев на посадке держал руки на бортах, но в это я уж не поверил. Наверняка мне это показалось.
— Ну, вот что, — сказал Бобнев, когда мы подрулили к предварительной линии. — Давай-ка еще один полетик по кругу!
Сделали еще полетик. На душе моей — сияние. И только когда Бобнев сказал: «Вылезай», я очнулся от сказочного сна. Ведь меня же Ермолаев дал на отчисление!..
В самолет садится Чуднов. Ермолаев на меня не смотрел, стоял в стороне с сумрачным лицом, и ребята к нему, боялись подходить.
Наш самолет, сделав круг, заходил на посадку. Вот он подошел к земле, выровнялся и, вместо того, чтобы плавно подойти еще пониже, стал взмывать вверх. Да ведь он же сейчас упадет!.. Но мотор гавкнул, заработал на полных оборотах, и самолет, угрожающе покачавшись на пятиметровой высоте, ушел на второй круг.
И второй заход такой же. Рядом стоял Рыбалко и с интересом наблюдал.
— Куда! Куда тянешь?! — закричал он, будто Чуднов мог его услышать. И когда самолет опять ушел на второй круг, безнадежно взмахнул перчаткой. — Высоко выравнивает. Боится земли.
Не выпустили Сашу, сказали — «возить».
Потом Бобнев сделал три полета с Крутовым и вылез, а вместо него сел командир отряда Носков, суровый, молчаливый, в темных очках.
К концу полетов приехал комэска на велосипеде и сделал несколько взлетов и посадок с ребятами, в том числе и с Крутовым, а утром следующего дня Сергей собрал свои пожитки. Отчислили. А меня пока что эта чаша миновала.