4. Адвокат в Спрингфилде

4. Адвокат в Спрингфилде

В 1837 году в Спрингфилде насчитывалось 1 400 человек населения, и он снабжал восемнадцатитысячное население графства продовольствием, сельскохозяйственными машинами, бакалейными товарами, покупая, в свою очередь, зерно, свинину и другие сельскохозяйственные продукты. В городе было 19 галантерейных магазинов, универсальные магазины, 6 церквей, 11 адвокатов и 18 врачей. Жены фермеров, обычно ходившие босиком, отправляясь в город, надевали туфли, мужчины сменяли свои мокасины на сапоги из сыромятной кожи или ботинки. Таким, уже вполне цивилизованным городом, увидел Спрингфилд двадцативосьмилетний Авраам Линкольн, когда 15 апреля 1837 года он приехал сюда.

Линкольн остановил свою лошадь у универсального магазина Джошуа Спида и спросил, сколько стоит комплект постельных принадлежностей. Спид назвал цену — 17 долларов. «Хоть и дешево, — сказал Линкольн, — но у меня и таких денег нет. Вот если вы поверите мне в долг до рождества и мой дебют здесь в качестве адвоката окажется успешным, то я тогда расплачусь с вами. Но если меня постигнет неудача, то я, вероятно, так и не сумею отдать вам долг». Спид вспоминал впоследствии: «Голос у него был полон такой меланхолии, что я пожалел его… Никогда еще в своей жизни я не видел такого печального и унылого лица». Спид предложил Линкольну поселиться вместе с ним в комнатке над лавкой. Линкольн отнес свои седельные мешки наверх, и когда он спустился, немного оживившись, то сказал Спиду: «Ну, вы меня растрогали».

Так началась эта дружба, продолжавшаяся многие годы. Тогда же завязалась дружба Линкольна и с Уильямом Батлером, клерком окружного суда графства Сэнгамон, который предложил Линкольну столоваться у него дома, предупредив, что денег он с него никогда не потребует.

Окружной суд помещался в двухэтажном здании на улице Гофмана. Здесь на втором этаже и разместилась контора новой адвокатской фирмы «Стюарт и Линкольн». Это была маленькая комната, в которой помещалось несколько пустых полок для книг, старая печка, стол, стул, скамья, шкура бизона и узкая кровать.

Стюарт был поглощен выдвижением своей кандидатуры в конгресс, поэтому Линкольн в меру своих сил один тянул на себе всю их адвокатскую практику. Когда у него не было дел, он занимался политикой, писал много писем.

Спрингфилд процветал. 19 апреля Линкольн писал Леви Девису в Вандейлию: «Здесь, в наших местах, мир, процветание, изобилие и полное отсутствие новостей». Только вот душевного покоя у него в это время не было.

Еще три года назад в Нью-Сейлеме он познакомился с Мэри Оуэнс, дочерью богатого кентуккийского фермера, которая приезжала к своей сестре. В 1836 году она опять приехала в Нью-Сейлем, и тогда-то молодой Авраам Линкольн влюбился в нее. Он, в свою очередь, заинтересовал ее — слишком он был не похож на всех, кто окружал ее. Когда она уехала из Нью-Сейлема, он тосковал и писал ей письма, в которых сквозь скупые слова прорывалась глубокая тоска этого очень одинокого человека. К тому же его одолевали сомнения.

7 мая 1837 года он писал ей из Спрингфилда, что готов жениться на ней, если она согласится, но старался объяснить ей, что ее ожидает бедность.

«Друг мой Мэри!

Дважды я начинал писать вам, но, не успев дописать до половины, рвал эти письма. Первое показалось мне недостаточно серьезным, а второе, наоборот, ударилось в другую крайность. Это письмо я решил послать, каким бы оно ни получилось…

…Я много думаю о нашем разговоре, о том, чтобы вы переехали жить в Спрингфилд. Боюсь, что вам не понравится эта жизнь. Здесь есть избранное общество, и вам было бы тяжело не иметь возможности встречаться с этими людьми. Вас ожидала бы бедность, и вы не могли бы никак скрыть ее. Уверены ли вы, что сумеете терпеливо переносить это? Если когда-нибудь случится, что женщина решит связать свою судьбу с моей, я намерен сделать все, что в моих силах, чтобы она была счастлива и довольна; и если это мне не удастся, то ничто не сделает меня более несчастным. Я знаю, что с вами я буду гораздо более счастлив, нежели сейчас. То, что вы мне говорили, могло быть шуткой, или я, быть может, неправильно понял вас. Если это так, забудем об этом; если же нет, я очень прошу вас серьезно подумать, прежде чем принимать решение. Что касается меня, то я уже решил. Я никогда не откажусь от своих слов, если вы, конечно, согласитесь. По-моему, вам все-таки лучше не делать этого шага. Вы не привыкли к трудностям, а они могут оказаться гораздо более суровыми, чем вы их себе сейчас представляете. Я знаю, что вы способны тщательно обдумать любой вопрос, и если вы, прежде чем принять решение, все взвесите, я с готовностью подчинюсь вашему решению.

После того как вы получите это письмо, вы должны написать мне подробное длинное письмо. Вам больше нечем и заниматься, и хотя для вас оно может показаться неинтересным после того, как вы efo напишете, для меня оно будет немалой радостью в потоке скучных дел. Скажите вашей сестре, что я не хочу ничего слышать о продажах и передачах имущества. Когда я думаю об этих делах, у меня начинается ипохондрия.

Ваш и т. д.

Линкольн».

Летом Линкольн вновь встретился с мисс Оуэнс, но они, видимо, так и не поняли друг друга, и отношения их прервались.

В этом 1837 году по всей стране прокатилась волна финансовой паники: лопались банки, разорялись вкладчики, все искали займов, а с деньгами повсюду было весьма туго. Спрингфилдский банк прекратил выплату звонкой монетой. Губернатор штата Дункан созвал 10 июля в Вандейлии специальную сессию законодательного собрания штата, которая аннулировала план вложения 10 миллионов долларов в строительство железных дорог и каналов. Губернатор назвал этот проект «источником всех бед». Законодательное собрание одобрило прекращение Спрингфилдским банком выплаты звонкой монеты; Линкольн поддержал мероприятия банка.

По окончании сессии Линкольн вернулся в Спрингфилд и оказался замешан в грязнейшую политическую драку, которую когда-либо видел Спрингфилд. Тут уж были все средства хороши, не одна старая дружба разбилась в бурях этого скандала.

Партия вигов выдвигала на пост судьи Энсона Генри, эгоцентриста, оратора, острого и блестящего полемиста, любившего вступать в схватки с противником. Его соперником на этот пост был генерал Джеймс Адамс, адвокат, ветеран войны 1812 года и другой малой войны против индейцев, один из старейших жителей Спрингфилда. Сторонники Адамса обвинили Генри в том, что он, будучи уполномоченным по строительству нового здания законодательного собрания, растратил общественные деньги. Виги созвали публичный митинг, назначили двухпартийный комитет по расследованию этого дела и полностью обелили Генри. Принадлежавший к партии вигов шериф Гаррет Элкин отказался от своей подписки на новую газету демократической партии «Иллинойс Рипабликан» из-за того, что в ней была напечатана подлая статья о Генри. Когда газета напечатала еще одну такую же статью, шериф Элкин явился в редакцию газеты и отхлестал редактора Джорджа Вебера. Брат Вебера запасся ножом, разыскал Элкина в обществе другого человека и ухитрился порезать обоих. После этого всех трех арестовали.

Как раз в это время в Спрингфилд приехала некая вдова миссис Андерсон, чтобы продать десять акров земли, оставленных ей покойным мужем. Однако она столкнулась с тем, что генерал Адамс предъявил свои претензии на эти десять акров, утверждая, что покойный передал ему эту землю в уплату за долг. Стюарт и Линкольн взялись защищать интересы вдовы в суде. Линкольн покопался в архивах и написал шесть статей, печатавшихся еженедельно в «Сэнгамо джорнэл», в которых разоблачал генерала Адамса. За два дня до выборов по городу распространялась листовка, написанная Линкольном, в которой перечислялись все факты, связанные с десятью акрами, на которые претендовала миссис Андерсон, и доказывалось, что документ о передаче земли покойным Андерсоном Адамсу написан только недавно и, по-видимому, собственной рукой Адамса. Таким образом, Линкольн публично обвинил Адамса в подлоге и мошенничестве, рассчитывая, что этим ударом он сбросит Адамса с политической арены. Однако он просчитался. На выборах судьи 7 августа победил Адамс.

Теперь Адамс выступил в газете «Рипабликан» с большой статьей, в которой отвечал Линкольну. После этого Линкольн опять опубликовал статью, в которой заявлял, что все доказательства, представленные Адамсом, являются фальшивыми. Через две недели после выборов «Сэнгамо джорнэл» опубликовала на своих страницах линкольновскую предвыборную листовку. Однако вместо того чтобы привлечь Линкольна и газету за клевету, Адамс опять опубликовал большую статью в «Рипабликан». Линкольн, видимо, умышленно вел к тому, чтобы дело попало в суд, рассчитывая представить суду свои доказательства. Наконец «Сэнгамо джорнэл» в ноябре еще раз напечатала эту листовку с прямым намеком на то, что Адамс является мошенником. Адамс и на этот раз не ответил. Промолчал Адамс и тогда, когда в «Сэнгамо джорнэл» была напечатана передовая статья, написанная, по-видимому, Линкольном, где приводилась копия с обвинительного акта против Адамса, обнаруженного в графстве Осуиго (штат Нью-Йорк) и относящегося к 1818 году, в котором Адамс обвинялся в подделке завещания. Во всяком случае, иск вдовы Андерсон никогда не попал в суд, и она своих десяти акров так и не получила.

А в адвокатской конторе «Стюарт и Линкольн» шла своя рутина. Линкольн принимал под присягой свидетельские показания, оформлял сделки, заполнял исковые заявления, жалобы. Кто только не перебывал в этих стенах: у одних были неприятности из-за земли, у других — из-за денег, у третьих — из-за любви; свидетели, убийцы, скандалисты и клеветники выкладывали здесь истории своей жизни.

Одним из самых острых вопросов политической и общественной жизни оставался вопрос о рабстве. В октябре 1837 года священник Иеремия Портер должен был произнести в церкви речь против рабства. Перед церковью собралась толпа, которая угрожала ему расправой. Портер все-таки произнес свою речь, но толпу с трудом удалось уговорить выпустить Портера из города без каких-либо телесных повреждений. Через несколько дней после этого на митинге граждан Спрингфилда в здании суда, где председательствовал судья Томас Браун, была принята резолюция, в которой заявлялось, что «идея немедленного освобождения рабов… противоречит духу христианства» и что «аболиционисты…. являются опасными для общества людьми, которых должны остерегаться все добрые граждане».

В расположенном неподалеку Сент-Луисе свободный мулат по фамилии Макинтош оказал сопротивление при аресте и при этом убил помощника шерифа. Толпа настигла его на улице, уволокла на окраину города, приковала к дереву и сожгла.

В другой близлежащий городок Олтон переехал пресвитерианский священник Оуэн Ловджой, аболиционист, издававший до того газету в Сент-Луисе. Его печатный станок прибыл в воскресенье, и в ту же ночь неизвестные лица сбросили его в Миссисипи. Расположенные к священнику граждане купили ему новый печатный станок — его постигла та же участь. После того как священник организовал иллинойское общество против рабства, толпа выбросила в Миссисипи и третий станок. Аболиционисты из Огайо послали священнику новый печатный станок. Когда он прибыл, его поместили в складе под охраной. Ночью толпа пыталась ворваться в склад, а когда это не удалось, склад хотели поджечь. Брат священника Элия Ловджой выбежал, чтобы предотвратить поджог, и упал мертвым от пули, выпущенной кем-то из толпы. Оуэн Ловджой, стоя на коленях у могилы, поклялся «никогда не оставить дела, окропленного кровью брата». Линкольн тогда не мог подозревать, что через много лет среди непостижимых политических лабиринтов он и Оуэн Ловджой поймут друг друга и станут ближайшими друзьями.

В январе 1838 года Линкольн выступил в Обществе молодых мужчин с речью на тему «Укрепление наших политических установлений». В этой речи Линкольн протестовал против нарушений законов. Он напоминал о людях революции, которые ценой жизни завоевали свободу для тех, кто теперь нарушает ее.

«Правительство, — говорил Линкольн, — при котором худшей части населения разрешено собираться и жечь церкви, громить продовольственные лавки, сбрасывать в реку печатные станки, стрелять в редакторов, безнаказанно вешать и сжигать ради собственного удовольствия беззащитных людей, не может дольше существовать».

Летом 1838 года Линкольн вновь выставил свою кандидатуру в законодательное собрание штата, но выступал он на митингах главным образом за Стюарта, который выставил свою кандидатуру в конгресс против Дугласа. Предвыборная борьба сопровождалась порой весьма забавными эпизодами. Однажды в лавке Арчера Герндона Стюарт и Дуглас сцепились друг с другом врукопашную. А за три дня до выборов, когда Дуглас выступал перед зданием Маркет-Хауза, его речь вывела из себя Стюарта, и этот высокий и ловкий человек ухватил маленького и толстого Дугласа за шиворот и протащил его вокруг всего здания. На память об этой схватке у Стюарта на всю жизнь остался на большом пальце шрам от укуса Дугласа.

На выборах 6 августа Линкольн прошел первым из 17 кандидатов, а Стюарт большинством в 36 голосов победил Дугласа.

В декабре, когда открылась сессия законодательного собрания в Вандейлии, виги выдвинули кандидатуру Линкольна на пост председателя законодательного собрания, но он не прошел при голосовании и стал руководителем вигов.

В марте Линкольн вернулся в Спрингфилд и опять занялся своей адвокатской практикой.

Он убедился на примере демократической партии в пользе партийных съездов и добился созыва первого съезда партии вигов. Съезд этот состоялся в Спрингфилде, и Линкольн был на нем избран одним из пяти выборщиков на президентских выборах и членом центрального комитета партии вигов штата Иллинойс.

В декабре 1839 года Линкольн выступил с почти двухчасовой речью по поводу плана президента Ван Барена заменить Национальный банк отделом казначейства. Линкольн перечислил крупных чиновников, членов демократической партии, которые обогатились за счет воровства из казны. «Посмотрите на Свартаута, который украл миллион двести тысяч долларов, — сказал он, — на Прайса, укравшего семьдесят пять тысяч долларов, на Гарриса, похитившего сто девять тысяч долларов». Все они и многие другие «удрали с этими деньгами, принадлежащими народу, кто в Техас, кто в Европу». В заключение своей речи Линкольн произнес следующую клятву: «Перед лицом бога и людей я клянусь всегда оставаться верным делу справедливости, как я его понимаю, во имя моей родины — страны свободы, страны, которую я люблю».

В декабре 1839 года национальный съезд партии вигов выдвинул кандидатом в президенты Уильяма-Генри Гаррисона, бывшего конгрессмена и сенатора, ветерана войны 1812 года. Виги широко разрекламировали, как это ни было сомнительно, что Гаррисон живет в простой деревянной хижине и пьет только сидр. Гораздо меньше говорили о том, что Гаррисон потерял свое место в конгрессе после того, как он голосовал против принятия Миссури в Союз до тех пор, пока в Миссури будет существовать рабство. Как раз это обстоятельство и привлекло Линкольна, который стал горячим агитатором за Гаррисона.

Предвыборная кампания разворачивалась вокруг споров о кризисе 1837 года, провалов демократической администрации, криков со стороны вигов, что демократы слишком долго находятся у власти и что настало время сменить их. Страсти разгорались. В марте 1840 года Линкольн писал Стюарту: «Вчера Дуглас, решив, что его оскорбили в «Сэнгамо джорнэл», набросился с палкой на Френсиса (редактора). Френсис поймал его за волосы и прижал к повозке. Дело кончилось тем, что Френсиса в конце концов оторвали от Дугласа. Вся история была настолько нелепой, что и Френсис и все вокруг (исключая Дугласа) помирают до сих пор от смеху».

Кампания президентских выборов кончилась тем, что победил Гаррисон, получивший голоса. 234 выборщиков против 60 голосов, полученных Ван Вареном. Гаррисон оказался первым человеком с Севера или Запада, попавшим в Белый дом.

Во время сессии законодательного собрания в январе 1841 года Линкольн в течение нескольких дней присутствовал только на части заседаний, а потом пять дней вообще не появлялся в законодательном собрании. В письме от 22 января одному из вигов — членов собрания, который уехал домой, сообщили последнюю новость: «Мы все очень огорчены в связи с Линкольном, мы слышали, что у него было два желудочных припадка и обморок. Правда ли это?»

24 января адвокат Джеймс Конклинг писал одной знакомой: «Бедняга Л.! Как его подкосило! В течение недели он страдал, и хотя теперь начал выходить, выглядит он слабым и изнуренным, похоже, что у него нет сил даже говорить, он может только шептать. Он испытал на себе смысл стихов: «Самая страшная боль — любить и не быть любимым».

Линкольн встретил женщину, и его сердце и разум были в смятении.

Ниниан В. Эдвардс, один из «Долговязой девятки», изысканный аристократ и сын бывшего губернатора Иллинойса, был одного возраста с Линкольном, и они много времени проводили вместе. Двухэтажный кирпичный дом Эдвардса мог вместить дюжину фермерских домов. В этот дом в 1839 году из Лексингтона (Кентукки) приехала девушка. Два года назад она уже была здесь с кратким визитом, теперь же она приехала, чтобы обосноваться здесь. Это была мисс Мэри Тод, младшая сестра Элизабет — жены Ниниана Эдвардса. Их дед был участником революции, а отец — капитаном во время войны 1812 года, сенатором и президентом Кентуккийского банка в Лексингтоне.

Мэри Тод исполнился 21 год, это была полненькая, быстрая и вся словно светящаяся девушка. В доме своей сестры она оказалась в центре внимания гостей. Когда Линкольн познакомился с ней, она притянула его как магнитом. Мэри Тод была первой по-настоящему обаятельной женщиной, встретившейся на его пути. Он потерял голову. Одна из знакомых дам сказала как-то о Линкольне, что в отличие от других молодых мужчин он не очень ищет женского общества. Мэри Тод, с ее розовой нежной кожей, пышными каштановыми волосами с оттенком в бронзу, одержала своего рода триумф.

Она окончила школу, где учили хорошим манерам, говорила и читала по-французски. Она была порывиста, умела подметить смешное или слабое место в том, кто ей не нравился, и метко сказать об этом. Мэри уехала из своего дома в Кентукки из-за разногласий с мачехой.

В 1840 году Линкольн и Мэри Тод обручились. Эдвардс и его жена убеждали Мэри, что она совершает ошибку, что Линкольн не партия для нее — они из разных слоев общества. Однако в Мэри заговорило ее врожденное упрямство. Она знала, чего она хочет, и заявила об этом — у Линкольна есть будущее, она никогда еще не встречала более подходящего для себя мужчины.

Шли месяцы. Линкольн был занят своими делами, отдалился от Мэри Тод — он не мог посещать все вечера, танцы, концерты, куда она ходила. Из ревности она проводила время в обществе других мужчин, при встречах обвиняла его, начинались слезы, недоразумения. Они мирились, опять ссорились и вновь мирились. Наконец на новый, 1841 год была назначена свадьба.

Но что-то произошло. Жених ли, невеста, или, быть может, оба отказались. Поползли сплетни, слухи. Линкольна совсем затравили. В эти дни он написал своему партнеру Стюарту: «Я сейчас самый несчастный человек на земле. Если бы то, что я чувствую, разделить поровну между всем человечеством, на земле не было бы ни одного радостного лица».

В другом письме Стюарту он писал: «Я не знаю, станет ли мне легче. Боюсь, что нет. Такое состояние, как у меня сейчас, продолжаться не может: я должен или умереть, или выздороветь, так мне кажется… Боюсь, что здесь я уже ничем не смогу заниматься и что перемена места будет для меня полезной. Больше писать не в силах». По просьбе Линкольна Стюарт просил нового государственного секретаря Даниэла Вебстера назначить Линкольна поверенным в делах в Боготу, но из этого ничего не вышло.

Сессия законодательного собрания закончилась, Джошуа Спид продал свою лавку и уехал к родным в Кентукки. Линкольн в августе поехал в Луисвилл и провел у Спида три недели. Линкольн говорил тогда Спиду, что ничего не сделал в жизни такого, чтобы его вспомнила хоть одна душа. Он говорил своему другу, что хочет прожить свою жизнь так, чтобы связать свое имя с событиями времени и с интересами его соотечественников.

Постепенно он поправлялся. Ласковая и мудрая старуха, мать Джошуа, ухаживала за ним, беседовала с ним.

В середине сентября Линкольн вернулся в Иллинойс.