1. Детство и юность на диком Западе

1. Детство и юность на диком Западе

В 1776 году, когда тринадцать американских колоний приняли знаменитую Декларацию независимости, в графстве Рокингхэм жил капитан виргинского народного ополчения Авраам Линкольн. Он владел там 210 акрами земли, доставшимися ему от отца, Джона Линкольна, одного из многих переселенцев, приехавших из Англии, Шотландии, Ирландии, Германии, Голландии, которые захватывали зеленые холмы и склоны долины Шенандоа и взрезали своим плугом девственные земли, издавна принадлежавшие индейцам. Эти Линкольны были спокойными, мирными и упорными людьми.

У Авраама Линкольна было трое сыновей: Мордехай, Джошуа, Томас — и две дочери. Вот с этой семьей Авраам Линкольн в 1782 году переселился в Кентукки. Давно уже его друг Даниэл Бун, побывавший в Кентукки, рассказывал ему о богатых черноземом и травами долинах, где масса дичи и рыбы, где отличный лес и чистые быстрые реки. Его влекла эта сторона, о которой рассказывал Бун, где акр земли стоил 40 центов. Авраам Линкольн продал свою ферму, упаковал пожитки и присоединился к группе переселенцев, направлявшихся по Дикой дороге через Камберлендский перевал на север и затем на запад, в Кентукки. Он обосновался на берегу Грин-ривер и занял там участок земли более чем в 2 тысячи акров.

Однажды — это было через два года, — когда Авраам Линкольн работал на поле со своими тремя сыновьями, мальчики услышали ружейный выстрел, свист пули… Отец с криком упал на землю. «Индейцы!» — крикнул кто-то из них; Мордехай бросился в хижину, Джошуа пустился через поле и лес за помощью, а шестилетний Том остался над истекающим кровью отцом, не зная, что делать. Он поднял голову и увидел рядом с собой индейца. В ту же минуту индеец взмахнул руками, со стоном согнулся пополам и рухнул наземь. Его настигла пуля Мордехая, который стрелял сквозь щель в стене хижины. Маленький Том стоял так близко, что слышал, как пуля ударила краснокожего.

Томас Линкольн вырос, живя у родных и знакомых; время от времени он нанимался работать к фермерам. Между делом он овладел плотничьим и столярным ремеслами. Иногда он бывал молчалив, а порой говорил без умолку, шутил и рассказывал всевозможные истории. Он умел немного читать и мог подписать свою фамилию.

В девятнадцать лет Томас Линкольн вступил в ополчение штата Кентукки и в двадцать четыре года был назначен констеблем в графство Камберленд. В 1803 году он купил за 118 фунтов наличными участок земли в 238 акров около Милл-крика, в семи милях от Элизабеттауна.

В 1806 году Томас Линкольн женился на двадцатидвухлетней Нэнси Хэнкс, которую иногда звали Нэнси Спарроу, потому что она выросла в доме Томаса и Элизабет Спарроу и фактически была их приемной дочерью. Сыграли свадьбу; молодой муж посадил новобрачную на лошадь и повез ее по красноватой глинистой дороге в Элизабеттаун. Там он купил полдюжины ножей, вилок и ложек, иголок и ниток, три куска шелка и три фунта табака — шелк для Нэнси, табак для себя. Они были счастливы. Том плотничал, мастерил комоды, шкафы, двери, окна, а когда приходилось — то и гробы.

В 1807 году Нэнси родила девочку, которую назвали Сарой.

Через год Томас Линкольн с Нэнси и ребенком переехали из Элизабеттауна на новое место — у ручья Нолин-крик. в двух с половиной милях от Ходжин-вилля, где он приобрел 348 с половиной акров нетронутой земли. Здесь Том построил хижину из бревен, которые сам срубил неподалеку. Полом служила утрамбованная земля, одна-единственная дверь висела на кожаных петлях. Сквозь крохотное окошко можно было выглянуть наружу и посмотреть, что за погода на дворе, увидеть солнце и деревья, уходящие вдаль холмистые прерии.

Однажды февральским утром 1809 года Том Линкольн вышел из своей хижины на дорогу, остановил соседа, попросил его зайти к бабке Пегги Уолтерс и передать ей. что Нэнси скоро потребуется ее помощь. Утром 12 февраля — это было воскресенье — бабка пришла в хижину Линкольнов, и вместе с Томом и стонущей Нэнси Хэнкс они приветствовали приход в этот мир жестокой борьбы и крови, мир мечтаний и разочарований нового ребенка, мальчика.

Несколько позже в то же утро Том Линкольн подбросил побольше дров в очаг, укрыл Нэнси лишним одеялом и зашагал по дороге, где в двух милях от его хижины жили Том и Бетси Спарроу. Деннис Хэнкс, девятилетний приемный сын Спарроу, встретил его на пороге. «Нэнси родила сына», — сказал Том, и на лице его появилась застенчивая улыбка.

Деннис со всех ног бросился к хижине Линкольнов. Влетев туда, он увидел Нэнси, лежащую на постели, устроенной в углу из жердей. Она оторвала свой взгляд от ребенка и слабо улыбнулась Деннису. А он стоял и смотрел, как спокойно и мерно дышит это маленькое существо. «Как ты решила назвать его, Нэнси?» — спросил он. «Авраамом, — ответила она, — в честь его деда».

Весной 1811 года Том Линкольн перевез свою Семью на новое место, в 10 милях северо-восточнее Нолин-крика. У ручья Ноб-крик он купил участок в 230 акров. Почва здесь была чуть получше, да и соседей было больше. Неподалеку от новой хижины Тома проходила знаменитая Камберлендская тропа, основная дорога, связывавшая Луисвилл с Нашвиллем. На этой дороге можно было видеть крытые фургоны с переселенцами, двигавшимися на юг, на запад, на север, коробейников, торговавших всевозможными скобяными изделиями и галантереей, партии рабов, бредущих во главе с надсмотрщиком или в сопровождении работорговца верхом на лошади; иногда можно было увидеть конгрессменов или членов законодательного собрания, проезжавших в роскошных экипажах на заседания в Луисвилл.

Здесь, на этой ферме, маленький Эйб вырастал из одной рубашонки в другую, здесь он научился ходить и говорить, а когда стал немного старше, привык к домашней работе — бегал со всякими поручениями, таскал воду, дрова, выносил золу из очага. Он узнал, как появляются на ладонях мозоли от мотыги, когда трудишься над грядками фасоли, лука, помидоров. Он научился ходить за жеребцом и двумя кобылами, которых купил его отец.

Эта ферма на Ноб-крике, в долине, окруженной высокими холмами и пересеченной глубокими оврагами, была первым домом, который запомнил Эйб Линкольн.

Школа находилась за четыре мили от их дома, и когда она была открыта, а Сара и Эйб не были заняты по хозяйству, они ежедневно проделывали этот путь. Там, в бревенчатой хижине с земляным полом и единственной дверью, сидя на грубо сбитых скамьях без спинок, они выучили азбуку и научились считать до десяти. В этой школе всегда было шумно: ученики громко повторяли свои уроки, чтобы показать учителю, какие они прилежные. Первым учителем Эйба и Сары был Захария Риней, католик, вслед за ним появился Калеб Хазед, до этого содержавший таверну. Впоследствии Эйб вспоминал, что «всюду, где только можно было нарисовать линии, он тренировался в письме». Он выцарапывал слова углем, выводил их в пыли, на песке, на снегу. Он находил особую прелесть в письме.

Том Линкольн трудился всегда изо всех сил, и у него была репутация человека, который платит свои долги. Однако в 1814 году из-за ошибки в документе на право владения землей ему пришлось продать свою ферму на Милл-крике, получив за нее на 18 фунтов меньше, чем он сам когда-то заплатил. Началась тяжба по поводу его участка на Нолин-крике, затем другой процесс, грозивший потерей фермы на Ноб-крике. К тому же и здесь все больше и больше применялся труд негров-рабов. В 1815 году в графстве Хардин насчитывалось уже 1 238 рабов. На каждого налогоплательщика приходилось 58 негров-рабов — мужчин, женщин и детей, которые в описях оценивались наравне с лошадьми, коровами и другим домашним скотом. Поэтому, когда Том Линкольн в 1816 году решил перебраться в Индиану, это было, как писал впоследствии Эйб, «в известной степени из-за рабства, но главным образом из-за тяжб по поводу его прав на землю».

В декабре 1816 года Том Линкольн с Нэнси, Сарой, Эйбом, четырьмя лошадьми и самым необходимым домашним имуществом тронулись из Кентукки на север, пересекли реку Огайо и добрались до Индианы. Путь их пролегал через дикие, не тронутые рукой человека местности, по холмам, покрытым густым лесом, в котором росли мощные дубы и вязы, клены и березы. Туман и зимняя сырость мешали идти; мелкая поросль леса так густо сплеталась ветвями, что Тому, вероятно с помощью Эйба, приходилось иногда прокладывать дорогу топором. «Это были глухие места, — писал впоследствии Эйб, — где в лесах еще водились медведи и другие дикие животные, где рев пантеры наполнял ночь ужасом». В этой пустынной местности на квадратную милю приходился один человек, а дом от дома находился в двухтрех милях.

Наконец в 16 милях от реки Огайо, у ручья Литл Пиджен-крик, они нашли более или менее открытый участок земли. Здесь всей семьей соорудили из жердей временную хижину, у которой было только три стены, а у входа день и ночь горел костер. В последующие недели Том с помощью соседей и маленького Эйба, которому еще не исполнилось восьми лет, срубил и поставил бревенчатую хижину 18 на 20 футов, с чердаком. Эйб вспоминал потом, что «хотя ему было совсем мало лет, выглядел он гораздо старше и тогда-то получил в руки топор — этот самый полезный инструмент, который он с тех пор не выпускал из рук».

Когда Том Линкольн строил свою хижину, он не владел землей, на которой собирался обосноваться. Он был скваттером. Только в октябре 1817 года, проделав путь в 90 миль до Винсенса, он оформил документы на землю, внеся четверть всей стоимости. Правительство продало ему землю по 2 доллара за акр, и он мог стать полным хозяином этой земли, как только выплатит остальные три четверти.

Это был тяжелый для них год, «время отчаянной нужды», как вспоминал потом Эйб. Им приходилось валить деревья, расчищать участок от кустарника, вспахивать неподатливый вековой дерн и на этих отвоеванных у природы клочках сеять. Питались они главным образом тем, что удавалось подстрелить в лесу — оленей, медведя, диких индюков, уток, гусей. Иногда небо закрывали стаи диких голубей. По ночам хижина освещалась горящими в очаге поленьями, сосновыми шишками или свиным салом. С ранней весны и до осенних морозов Сара и Эйб ходили босиком, разыскивая орехи и дикие фрукты. Иногда они с восторгом наблюдали, как отец выкуривал из дупла дерева пчел и доставал мед. Хуже всего обстояло дело с водой. Эйбу и Саре приходилось ходить по воду без малого милю. Отец выкопал несколько колодцев, но воды в них не оказалось.

Они были маленьким звеном в той линии цивилизации, которая именовалась американской границей, — огромное множество людей, подобно им, вспахивало никем и никогда не тронутую землю, обживая Средний Запад. В фургонах по тысячам дорог через проходы в восточных горах, на плоскодонных лодках, шаландах и пароходах по реке Огайо пробирались эти люди на запад ради земли, которую правительство продавало по два доллара за акр. Вдоль дорог, проселков и троп, ведущих на запад, валялись разбитые колеса от фургонов, и трава прорастала между спиц, а неподалеку можно было найти истлевшие кости людей и лошадей. Многие из^тех, что шли сюда, жаждали земли, мечтали о земле. Немало среди них было и искателей счастья, авантюристов, преступников, беглецов от правосудия.

Однажды в конце 1817 года к участку Линкольнов подъехал крытый фургон, в котором оказались их старые кентуккийские друзья Том и Бетси Спарроу и весельчак Деннис Хэнкс, которому уже исполнилось семнадцать лет. В течение многих лет он будет ближайшим товарищем Эйба. Пока Спарроу не нашли себе участок и не устроились, они поселились в хижине Линкольнов. Однако не прошло и года, как Тома и Бетси Спарроу унесла «молочная болезнь», начинавшаяся с того, что на языке появлялось белое пятно. Предполагали, что болезнь эта происходит оттого, что коровы поедают белый змеиный корень или какие-то другие травы, от которых их молоко становится ядовитым. Том и Бетси Спарроу были похоронены неподалеку, на маленьком холме, расчищенном от леса.

А вскоре белое пятно на языке появилось и у Нэнси Линкольн. Внутри у нее все жгло, язык стал коричневым, руки и ноги холодели, пульс слабел. Она знала, что умирает, позвала детей и, задыхаясь, слабеющим голосом попрощалась с ними. Это случилось 5 октября 1818 года, когда осень покрыла своими багряными знаменами дубы и клены.

Миновал еще один тяжелый год. На плечи двенадцатилетней Сары легло все домашнее хозяйство, а отец с помощью Денниса и Эйба старался расчистить побольше земли, вскопать и засеять ее.

Пришел ноябрь, и Том Линкольн оставил дом и детей и отправился в далекий путь через леса, за реку Огайо, в Элизабеттаун, в Кентукки, в дом вдовы Сары-Буш Джонстон. Говорят, что он прямо заявил ей: «У меня нет жены, а у тебя нет мужа. Я пришел, чтобы жениться на тебе. Я знал тебя еще девочкой, и ты знаешь меня с давних пор. Я не могу тратить время попусту, и если ты согласна, давай сразу же решим это дело». Она ответила кратко: «У меля есть кое-какие долги». Том Линкольн заплатил ее долги, и 2 декабря 1819 года они обвенчались.

Однажды утром Эйб и Сара были приятно поражены, когда на их участке появился фургон, который везли четыре лошади; с козел соскочил их отец, за ним вылезла Сара-Буш Линкольн, а вслед высыпали трое ее детей от первого брака — тринадцатилетняя Сара, десятилетняя Матильда и девятилетний Джон. Затем из фургона появились матрас и подушки, шифоньер из черного ореха, ящик с одеждой, стол, стулья, горшки, ножи, вилки, ложки.

— Вот это твоя новая мама, — сказал отец, когда Эйб уставился на крепкую, большую, цветущую женщину с добрым лицом, добрыми глазами и тихим, спокойным голосом.

Она сразу же понравилась Эйбу. Кроме того, он с любопытством ощупывал пуховый матрас и пуховые подушки.

Теперь в их однокомнатной хижине ютились, спали и ели восемь человек.

В те годы Эйб носил штаны из оленьей кожи, мокасины, полотняную рубаху и шапку из шкуры енота. Для зимних морозов и слякоти у него были, как вспоминал Деннис Хэнкс, «стельки из древесной коры, которые подкладывались под вязаный носок».

Одиннадцати лет Эйб опять пошел в школу. Много лет спустя он вспоминал: «Была так называемая школа, но от учителей никакой квалификации не требовалось, лишь бы они умели читать, писать и считать. Если случалось забрести в эти края человеку, о котором говорили, что он разбирается в латыни, то его уже считали ученым». Школа в Пиджен-крике работала только тогда, когда там оказывался какой-нибудь учитель. Обычно это случалось зимой. А когда такой бродяга учитель уходил дальше, школа закрывалась. Родители оплачивали труд этих учителей олениной, окороками, зерном, звериными шкурами и другими подобными продуктами. Эйбу приходилось шагать четыре мили в школу и четыре обратно. Вообще все его учение в школе, как он сам впоследствии писал, продолжалось в общей сложности меньше года.

Как только Эйб научился читать, он проглотил все книги, какие только мог достать. Много лет спустя Деннис рассказывал о страсти к чтению своего племянника: «После того как Эйбу исполнилось двенадцать лет, не было случая, когда бы я его видел без книги в руках. Он засовывал книгу за пазуху, набивал карманы кукурузными лепешками и отправлялся пахать или пропалывать. В полдень он усаживался под деревом, читал и ел. По ночам в хижине он опрокидывал стул, заслонял им свет, усаживался на ребро и читал. К нему, бывало, кто-нибудь приходил, но Эйб никого не замечал и старался ускользнуть, словно кошка. Это было просто странно, чтобы парень мог столько читать. Тетя Сара никогда не разрешала детям докучать ему. Она всегда говорила, что из Эйба когда-нибудь выйдет большой человек».

Эйб не раз говорил: «Все то, что я хочу знать, написано в книгах. Мой лучший друг — человек, давший мне книгу, которую я еще не читал». Однажды вечером он отправился за 20 миль в Рок-порт к адвокату Джону Питчеру, чтобы попросить у него книгу, которая, как он слышал, имелась у того. Несколько дней спустя он вместе с отцом, Деннисом и Джоном Хэнксом с рассвета и до темна лущил кукурузу, после ужина до полуночи читал, а на следующий день вряд ли понимал, что он ест, так как перед ним опять лежала книга. Много часов провел он, читая библию — единственную книгу, которая была в их хижине. Прочитал он басни Эзопа, «Путь пилигрима», «Робинзона Крузо», «Историю Соединенных Штатов» Гримшоу, «Жизнь Джорджа Вашингтона», написанную Уймом. Книги освещали ему мрачные часы жизни.

Когда однажды «Жизнь Вашингтона», которую он одолжил у Джошуа Кроуфорда, вымокла под дождем, Эйб признал свою вину и три дня отрабатывал стоимость книги.

Шли годы. Эйб Линкольн рос. В семнадцать лет он уже был шести с лишним футов роста, у него были длинные руки и крепкие мускулы. В восемнадцать лет он мог взять топор за рукоятку и легко держать его на вытянутой горизонтально руке. Один из соседей говорил, что «никто не может вонзить топор так глубоко в дерево, как Эйб».

Ему приходилось выкорчевывать пни, вырубать и жечь кустарник, обтесывать бревна, пилить их, налегать на рукоятку плуга, боронить, копать землю, сеять, мотыжить, молоть зерно, доить коров, помогать соседям строить бревенчатые хижины, перетаскивать бревна, лущить кукурузу, колоть свиней. Он обнаружил, что он проворнее и сильнее других парней. Время от времени, работая на соседних фермах, он зарабатывал себе на харчи и одежду.

Образование свое молодой Линкольн получал многими путями, помимо школы и книг. Как он сам потом говорил, он «подбирал» образование. Он писал письма для всей семьи и для всех соседей. При этом Эйб обычно прочитывал вслух то, что написал, и спрашивал: «Что вы хотите выразить в этом письме? Вы уверены, что это правильно выражено? А может быть, это можно сказать лучше?» Таким образом он набивал себе руку в грамматике и стилистике.

Он ходил за 30 миль в суд, чтобы послушать адвокатов и посмотреть, как они ведут себя. Он ходил слушать политических ораторов и подражал их напыщенной декламации. Он слушал странствующих проповедников-евангелистов, которые размахивали руками и сотрясали воздух своими воплями, и подражал им. Он старался читать в сердцах людей так же внимательно, как он читал книги.

Он попробовал пить виски и понял, что вкус его ему не нравится и что это ничего не дает ни уму, ни здоровью. Он пробовал курить и понял, что его не тянет к табаку.

В его жизни мачеха заняла большое, хотя и неприметное место. Родные и соседи уважали ее за проницательность и практический ум; она штопала и обшивала всю семью, в доме у нее все блестело. Она лучше, чем кто бы то ни было другой, понимала мрачные раздумья, овладевавшие временами Эйбом, и он всегда говорил о том благотворном влиянии, которое она оказала на него.

Однажды Эйб отправился работать на ферму Джеймса Тейлора, жившего в устье Андерсон-крика и державшего перевоз через реку Огайо. Здесь Эйб увидел пароходы, караваны плоскодонок, груженные сельскохозяйственными продуктами, суда, привозящие товары из промышленных центров. Здесь Эйб сколотил свою первую лодку и стал подвозить пассажиров с берега на пароходы.

Джеймс Джентри, у которого были самые большие фермы на Пиджен-крике и пристань на Огайо, присмотрелся к Эйбу и решил, что ему можно доверить сплавить груз продуктов вниз по Миссисипи до Нового Орлеана. Эйб смастерил большую плоскодонную лодку, срубил дубовые бревна, которые пришиваются к бортам для большей устойчивости, построил на палубе хижину для жилья, сделал два длинных весла на нос и на корму, шест для управления. Командовать лодкой Джентри поручил своему сыну Аллену, а девятнадцатилетний Эйб был там, как он сам говорил, наемной силой. Они нагрузили лодку и пустились в тысячемильный путь по широкой и извилистой реке. По ночам они причаливали к берегу, а днем плыли вниз по течению мимо меняющихся берегов, караванов плоскодонок и гордых белых пароходов. На изгибах реки надо было внимательно управлять лодкой при помощи весел и шеста, иначе можно было налететь на берег. Сильные ветры угоняли лодку в сторону от курса, временами швыряя ее на берег; в таких случаях один должен был на челноке спешить к берегу, чтобы закрепить трос за дерево или за пень, а второй крепил его на кнехт на носу лодки. По ночам надо было зажигать фонарь или костер, чтобы сигнальный свет предупреждал команды других судов. Так плыли они вниз по течению Отца Вод со скоростью четырех-шести миль в час; парни сами поджаривали себе свинину и кукурузные лепешки, сами стирали рубашки.

В Новом Орлеане они продали груз и лодку и провели там несколько дней. Впервые молодой Эйб Линкольн увидел большой город, откуда морские суда увозили в Европу хлопок, сахар, табак и всевозможные продукты. На пристанях и причалах толпились плантаторы, клерки; грузились и разгружались суда. Моряки самых различных наций, из всех портов мира толклись здесь, бродили по улицам, разговаривали, шумели, бесчинствовали; чужая и непонятная речь, звучавшая со всех сторон, завораживала юношу из далекой Индианы. На улицах города можно было встретить англичан, янки, французов, испанцев, мексиканцев, креолов, изредка свободных негров, а большей частью рабов. Партии закованных рабов проходили по городу, направляясь на хлопковые плантации. Женщины здесь носили яркие туфли и пестрые платья. Креолы отличались глазами с поволокой, квартероны обращали на себя внимание мягким, едва уловимым акцентом. На каждом шагу попадались салуны и притоны, где мужчины пьянствовали, а женщины, потягивая французские вина или ямайский ром, строили глазки прохожим или просто жестами зазывали моряков, матросов речных судов; повсюду были игорные дома, где шла игра в карты или в кости.

Над этим старинным городом когда-то развевались французские, потом английские флаги, теперь он принадлежал американцам. Здесь были богатейшие дворцы, огромный и знаменитый собор, узкие улицы, длинные кварталы хижин и лачуг. В этом городе был еще жив дух старых времен и обычаев, отмиравших традиций, здесь все было не похоже на молодую, почти первобытную Индиану.

Обратно Эйб Линкольн и Аллен Джентри плыли вверх по Миссисипи на красивом речном пароходе. Все, что Эйб заработал за эти три месяца — по 8 долларов в месяц, — он по приезде согласно обычаю отдал отцу.

Вернувшись после столь длительного путешествия, Эйб в 1829 году работал некоторое время в лавке у Джеймса Джентри. Но его ожидала новая перемена в жизни. Том Линкольн решил перебраться со всей семьей в Иллинойс, куда еще раньше уехал Джон Хэнкс. Тома испугала новая эпидемия «молочной болезни», разразившаяся в окрестностях. Ферма приносила мало дохода, а Джон Хэнкс писал о плодородных землях и богатых урожаях. Купив в свое время 80 акров земли по 2 доллара за акр и в течение четырнадцати лет обрабатывая эту землю, Том Линкольн продал ее теперь всего за 125 долларов. За зиму они построили фургоны, в которых только ободы на колесах были из железа, а все остальное, даже втулки и шипы, соединявшие различные детали, были из дерева. Погрузили домашние вещи, печки, мебель, и рано утром 1 марта 1830 года они тронулись в путь. За несколько дней до этого Эйб стал совершеннолетним и получил право участвовать в выборах. Он уже не обязан был отдавать заработанные им деньги отцу, он мог уезжать куда хотел.

Опять они были в пути, останавливались там, где их заставала ночь, готовили ужин, спали, а на рассвете двигались дальше. По ночам земля подмерзала, а днем оттаивала, волы и лошади скользили и с трудом тащили фургоны, оси жалобно скрипели, деревянные втулки визжали. Это было, как вспоминал Линкольн, медленное и утомительное путешествие. Им приходилось перебираться через реки и ручьи, зачастую по льду.

Великие прерии открылись им огромным пространством, где не было ни оврагов, ни холмов; степь простиралась до горизонта. Густая трава поднималась на шесть-восемь футов в вышину. Встречавшиеся переселенцы рассказывали, что они сломали немало плугов, чтобы поднять эту целину, но в первый же год земля давала 50 бушелей кукурузы с акра, 25–30 бушелей пшеницы, 40–60 бушелей овса.

Проделав путь в 200 миль, они добрались до графства Мейкон в Иллинойсе, где нашли Джона Хэнкса. Он показал выбранный им участок на северном берегу реки Сэнгамон, в 10 милях от городка Декейтер. Прерии перемежались здесь с лесом. Джон Хэнкс заранее приготовил бревна для хижины Линкольнов. Вскоре дом был готов. Они построили коптильню и амбар, расчистили около 15 акров земли, обнесли их изгородью и посеяли кукурузу. После этого Эйб с Джоном Хэнксом заготовили еще 3 тысячи кольев для двух соседей и вскопали 30 акров прерии для брата Джона Хэнкса — Чарльза.

Эта однообразная жизнь, заполненная монотонным и тяжелым трудом, была нарушена одним событием — летом 1830 года Авраам Линкольн выступил со своей первой политической речью. До сих пор он тренировался, произнося речи перед деревьями, стеблями кукурузы или грядами картошки. И вот однажды, когда на избирательном митинге в Декейтере перед лавкой Реншоу выступали два кандидата в законодательное собрание штата, Авраам поднялся и произнес речь, в которой требовал провести работы по исправлению русла реки Сэнгамон, чтобы по ней могли ходить суда.

Осенью пошли несчастья одно за другим. На семью Линкольнов обрушились болезни — простуды, лихорадка, малярия. В декабре пронеслась снежная буря, и снег покрыл землю на два с половиной фута. Новый снежный ураган нанес сугробы высотой в четыре фута. Затем хлынули дожди, ударил мороз, и новый снег покрыл ледяную корку. Волки загрызали рогатый скот; животные проваливались сквозь ледяную корку и, беспомощные, становились жертвами хищников. Коровы, лошади и свиньи не могли добраться до подножного корма и гибли в поле. Связь между домами, поселками, мельницами прекратилась, люди были отрезаны друг от друга и питались только поджаренными зернами. Были случаи голодной смерти. Те, кто выжил, многие годы спустя все еще называли себя зимородками. Семьям вроде Линкольнов, у которых не было больших запасов мяса, зерна и дров, пришлось особенно тяжело. В феврале Авраам решил попытаться добраться до дома Уильяма Уорника; переходя через реку Сэнгамон, он провалился под лед и промочил ноги. С почти отмороженными ногами он прошел еще две мили до дома Уорника. Жена Уильяма оттирала ему отмороженные места снегом, а потом смазала их топленым салом.

Девять недель снег покрывал землю. Наконец пришла весна, началось таяние снегов, и вода на многие мили затопила прерии.

Как только подсохли дороги, семья Линкольнов переехала на сто миль юго-восточнее, в графство Коул. Однако Авраам не поехал с ними, у него были свои собственные планы.

Юность кончилась.