Глава 19. Повседневная жизнь при дворе

Певцом викторианского Рождества по праву считается Чарлз Диккенс, но без Виктории и Альберта ему нечего было бы воспевать. Скучая по дому, Альберт привнес в придворную жизнь немецкие традиции, в их числе рождественскую елку.

Бытует мнение, что до Альберта англичане вообще ничего не знали о елках, но это не совсем так. В английской традиции перед Рождеством принято было украшать дома плющом, остролистом и омелой. Но выходцы из немецких земель давно уже принесли в Англию традицию наряжать елку: и королева Аделаида, и герцогиня Кентская ставили елку на каждое Рождество. Однако именно Виктория с Альбертом закрепили этот обычай в английской культуре. Всё, что они ни делали, исправно повторял средний класс – насколько средства позволяли. И если елка, украшенная гирляндами и восковыми игрушками, стоит во дворце, ей найдется место в лондонской гостиной. Так традиция пустила корни.

Впрочем, ни одна елка своим убранством не дотягивала до королевской. В Виндзор елки поставляли прямиком из густых лесов Кобурга, где мальчиком бродил Альберт. Елочные украшения тоже покупали в Германии: особенно хороши были восковые ангелы из Нюрнберга, чьи распахнутые крылья простирались над навершием елки.

Джорж Бинг, седьмой виконт Торрингтон, оказавшийся в числе придворных в 1860 году, не обрадовался, получив приглашение в Виндзор на Рождество. Наверняка там будет неописуемо скучно. Светский остроумец прибыл в замок, но был приятно удивлен царившей там атмосферой:

«Все три личные гостиные королевы были освещены рождественскими елками, свисавшими с потолка вместо люстр. Внушительных размеров деревья, так же как и те, что стояли на столах, были украшены конфетами и разноцветными свечами. У некоторых ветви были словно припорошены снегом. В трех комнатах были собраны подарки, которыми обменивались члены королевской семьи…

Августейшие особы отказались от церемоний и формальностей, став обычными людьми. Как на праздничном базаре, где есть место суматохе, лорды, адъютанты, сама королева и принцы смеялись и болтали, забывая кланяться, или преспокойно поворачивались спиной друг к другу. Маленькие принцессы, обычно не смевшие поднять глаза на камергеров, с детской непосредственностью хвастались своими подарками… Принц Артур, лучший из братьев, быстро натянул мундир, к которому, среди всего прочего, прилагалось маленькое ружье. Принц тут же прицелился, сделал вид, что в упор расстреливает папу, а потом взял на караул. Некоторые из подарков отличались изысканным вкусом и идеально подходили тем, кому предназначались… Сам я получил красивый набор запонок, пуговицы для обшлагов и для жилета – все из чистого золота, – а также записную книжку. Всех нас угостили нюрнбергскими имбирными пряниками».

На рождественский ужин детей не позвали – для них накрыли в детской. Повара сбивались с ног, чтобы попотчевать королеву ростбифом и гусятиной, а индеек наготовили целых 50 штук. По традиции генерал-губернатор Ирландии присылал монарху огромный пирог с начинкой из вальдшнепов. «Ужин был великолепен, и я даже не знаю, как отдать ему должное, – писал Торрингтон. – Я отведал говядины, кусочек головы вепря и пирог генерал-губернатора. К счастью, по спальням мы разошлись только в 3 ночи, закончив вечер игрой в бильярд»[131].

Событием года в семье Виктории был мамин день рождения. По всей стране тезоименитство ее величества сопровождалось торжествами, парадами и салютами, но для ее детей это был в первую очередь домашний праздник. Помимо официальных торжеств, королеву ожидали домашние концерты и спектакли. На один из дней рождения Вики и Алису нарядили по моде середины XVIII века: старшую сестру в камзол мальчика и парик, младшую – в платье с широкими фижмами. Девочки станцевали менуэт и заслужили мамины аплодисменты.

В письме дочери Вики от 26 мая 1858 года королева так описывала события дня:

«После обеда дети устроили представление.

1. Артур и Алиса спели дуэтом.

2. Луиза сыграла пьесу, соло, но сбивалась с такта.

3. Алиса и Ленхен превосходно спели дуэтом.

4. Алиса и Аффи сыграли на скрипке пьесу его сочинения. Получилось очень мило, и композитор ужасно горд собой.

5. Алиса прекрасно сыграла длинную и очень сложную сонату Бетховена. Артур прочитал стихотворение по-немецки, и Ленхен с Луизой хотят меня еще как-то поздравить, но еще не решили, как именно.

Единственным из детей, который ничего для меня не нарисовал, не сочинил и не сыграл, да и вообще никак не продемонстрировал мне любовь, был Берти. Ну, разве что заказал в подарок какой-то стол из Ирландии. Ах, Берти, Берти! Даже говорить о нем не хочется»[132].

* * *

На день рождения королева получала множество подарков, которые принято было раскладывать на столе, дабы все могли полюбоваться на такое изобилие. Блеск драгоценных камней, невероятные сочетания цветов, сердечки и ангельские крылышки…

Первым даром Альберта невесте было кольцо в виде змеи с украшенной изумрудом головкой. Иная девица превратно истолковала бы символизм подарка, но змей-искуситель не шел Виктории на ум. Змею она посчитала символом вечной любви и носила это кольцо на одном пальце с обручальным, по словам фрейлин, никогда их не снимая.

На Рождество 1841 года Альберт преподнес супруге брошь с эмалевой миниатюрой принцессы Вики. Нарисованная в виде румяного ангелочка, принцесса держит в ручонках нитку жемчуга, с которой свисает крестик с рубинами и бриллиантами. Мещанство, конечно, зато как трогательно!

Годовщина свадьбы в 1846 году ознаменовалась другим памятным подарком – парюрой из диадемы, серег и броши. Между фарфоровыми цветами флер-д-оранжа виднеются зеленые эмалевые апельсины, намекающие на королевских детей. Виктория надевала подарок на каждую годовщину свадьбы вплоть до смерти Альберта. Памятная диадема видна на фото 1851 года, ради которого Виктория и Альберт вновь облачились в подвенечный наряд. На момент их венчания фотография еще не получила распространения, так что пришлось ограничиться свадебными портретами кисти Винтерхальтера. Но с их пристрастием к новейшим технологиям супруги не упустили шанса обзавестись свадебными фотографиями, хотя бы и 10 лет спустя. Пусть будет «как у всех».

Пожалуй, самый трогательный дар любви – это браслет с медальонами-сердечками, подаренный Виктории после рождения дочери в 1840 году. Педантичный Альберт не забывал добавлять на браслет по новому медальону после каждых родов: розовый медальон – Вики, бирюзовый – Берти, красный – Алиса, темно-синий – Альфред, белый – Елена, темно-зеленый – Луиза, синий – Артур, бежевый – Леопольд, светло-зеленый – Беатриса. К девятому ребенку супруги почти исчерпали цветовую гамму.

Милые сердцу, очень личные подарки, чья ценность заключалась в связанных с ними воспоминаниях, дополняли произведения искусства, которые были выставлены на всеобщее обозрение в залах Осборна и Балморала.

Виктория и Альберт были страстными коллекционерами живописи. Как и подобает монарху, Виктория покровительствовала отечественным художникам, хотя ей трудно было устоять перед угодливой кистью Винтерхальтера, наделявшего ангельскими чертами ее угловатых отпрысков. Ценительницы возвышенного из Виктории так и не получилось. На нее нагоняли зевоту пейзажи Уильяма Тернера, зато она приходила в восторг от того, как умилительно Эдвин Ландсир рисует терьеров.

В 1841 году Виктория заказала любимому художнику портрет Вики рядом с Эос. Портрет двух его любимиц, дочери и борзой, предназначался в подарок Альберту, но Ландсир за другими делами позабыл про заказ. Накануне дня рождения мужа Виктория вспомнила про подарок. В два часа ночи на квартиру художника нагрянул королевский лакей и, увидев, что ничего не готово, усадил забывчивого творца за холст. К шести утра картина была закончена и, завернутая в скатерть, доставлена в Виндзор. Виктория умела добиваться желаемого.

Среди живописных полотен и скульптур, собранных в Осборн-Хаусе, часто встречается обнаженная натура. Удивляться тут нечему: вопреки расхожему мнению, викторианцы не драпировали ножки роялей, да и голыми женскими ногами их было не запугать. Допускалось изображение наготы в сюжетах мифологических, фантастических и экзотических. Скудно одетые нимфы и одалиски не смущали взор публики, хотя мало кто решился бы изобразить голую швею.

В 1851 года Виктория приобрела для супруга бронзовую статую Джона Белла «Андромеда», показанную на Всемирной выставке. Поза Андромеды поражает неприкрытым эротизмом: руки связаны за спиной, правая нога согнута в колене, голова склонена набок, словно мифическая дева с интересом рассматривает свою грудь. Виктория не только установила скульптуру на видном месте в саду Осборна, но часто делала с нее наброски. Компанию Андромеде составил мраморный «Нарцисс» Уильяма Тида. В оригинале юноша обнажен полностью, но ради королевы скульптор прикрыл нескромное место фиговым листом, дабы не смущать посетителей Осборна. На день рождения Альберта в 1857 году Виктория заказала Пьеру-Эмилю Жаннесту серебряную статуэтку леди Годивы, чья нагота едва прикрыта длинными локонами. Даже располневшая от бесконечных родов, Виктория не утратила восхищения женской красотой и охотно дарила мужу серебряных красавиц. Соперниц из плоти и крови у нее все равно не было.

Настоящей жемчужиной Осборна считается Венера Анадиомена, найденная во время раскопок в римских банях Агриппы. Драгоценную скульптуру привез в Англию Ричард Гренвилл, герцог Букингемский, и разместил в музыкальном зале своего имения Стоу. Погостив в Стоу в 1845 году, королева положила глаз на статую и терпеливо дожидалась, когда же кутила-герцог разорится, а его коллекция пойдет с молотка. Произошло это три года спустя, и королева тут же перекупила Венеру за весьма скромные 156 гиней. Венера была выставлена в парадном коридоре Осборна и вызывала немало завистливых вздохов.

Из живописных полотен Осборна особый интерес вызывает «Омфала и Геракл» Йозефа фон Генбауэра. По легенде, Геракл был продан в рабство лидийской царице Омфале и вместо того, чтобы совершать подвиги, вынужден был сидеть за прялкой вместе с ее рабынями. В свободное от работы время он делал царице детей. Альберт приобрел картину фон Генбауэра в 1844 году и распорядился повесить ее напротив своей ванны – то ли из самоиронии, то ли потому, что мускулистый Геракл, даже будучи рабом, властно обнимает Омфалу и держит прялку, точно меч. В любом положении можно найти свои преимущества.

Для частной гостиной, которую она делила с Альбертом, Виктория заказала своему любимцу Винтерхалтеру полотно «Флоринда». В основу картины легла легенда об испанском короле, который подглядывал за полуобнаженными фрейлинами, пока не выбрал прекраснейшую деву по имени Флоринда. Однако отец Флоринды так рассердился на вуайериста, что призвал в Испанию мавров. И романтичный сюжет, и его художественная подача отлично вписывались в эстетику королевы Виктории, любившей растрепанные кудри и лилейные груди. А несколькими годами спустя Винтерхалтер использовал ту же самую композицию для группового портрета французской императрицы Евгении с ее фрейлинами. Разумеется, на портрете дамы были пристойно одеты. Неизвестно, видела ли Евгения прообраз своего портрета во время визита в Осборн, а если да, то какова была ее реакция.

* * *

Живописью Виктория интересовалось больше, чем литературой. Иногда фрейлины читали ей вслух, но на вдумчивое чтение у нее было мало времени. Под конец дня в глазах рябило от цифр и имен – нелегок хлеб монарха. А принц-консорт допоздна засиживался в кабинете, читал письма и строчил меморандумы один за другим. Лондонцы шутили, что в любое время ночи в Букингемском дворце горит одинокий огонек и это, конечно, трудится на благо нации Альберт. До беллетристики ли тут?

Однако долг монарха – поддерживать отечественную литературу, в особенности поэзию. Еще Яков I в XVII веке создал почетный титул поэта-лауреата, которому долженствовало воспевать события общественного значения, от побед на поле брани до крестин в королевской семье. В начале XIX века этот титул вызывал кривые ухмылки. Мало кто из великих поэтов отдал бы свою музу в услужение тому же Принни или Билли-морячку. Но Виктория вернула этой должности былой престиж, назначив лауреатом талантливого Уильяма Вордсворта. Впрочем, поэт-романтик сразу же дал понять, что не собирается размениваться по мелочам и писать элегии по любому поводу. С вдохновением не шутят.

Следующий лауреат, Альфред Теннисон, оказался более сговорчив. Его стихотворение In memoriam в память о погибшем друге стало викторианским бестселлером. В 1850 году оно было напечатано тиражом в 60 тысяч экземпляров, и несколько аккуратных томиков оказались в королевской библиотеке. Виктория и Альберт были истовыми поклонниками Теннисона: писали ему хвалебные письма, выпрашивали автографы, а когда поэт поселился на острове Уайт, принц-консорт нанес ему неожиданный визит. Поговорив с Альбертом, поэт записал: «Очень добр, но уж очень немец».

Как раз немецкой любовью к легендам о рыцарях объясняется преклонение Альберта перед талантом Теннисона. Тот любил сюжеты мрачные, причудливые, но оставлявшие место для морализаторства – становление Камелота, любовь Ланселота и Гвиневры и, конечно, смерть Артура. В угоду Виктории, тогда уже вдове, Теннисон дописал к поэме «Королевские идиллии» поэтическое посвящение Альберту. Виктория с трудом продиралась через эти выспренные строки, но благодарность ее была безгранична.

В 1862 году Виктория поближе познакомилась с Теннисоном. На лицо поэт показался ей «странным и косматым», зато у него было золотое сердце, и он готов был многократно воспевать ее обожаемого Альберта. Между поэтом и королевой завязалась переписка. Они неоднократно встречались, и во время одной из встреч Теннисон предложил Виктории самой сочинить стихотворение. Королева смутилась. По ее словам, за всю жизнь она не сумела срифмовать даже две строчки. Зато она отправила Теннисону плод своего творчества – «Записки о нашей жизни в Шотландии», в основу которых легли ее дневниковые записи. Королева просила поэта «не судить ее слишком строго». Но кто бы посмел ее судить?

Несмотря на нехватку времени, Виктория и Альберт отслеживали новинки литературы. Одним из любимых английских писателей Альберта был, как это ни странно, Джордж Элиот. Под этим псевдонимом скрывалась Мэри Энн Эванс, талантливая писательница, которая придерживалась отнюдь не викторианского образа жизни. У всех на виду она встречалась с женатым мужчиной, а затем стала его сожительницей. Казалось бы, столь очевидное нарушение приличий должно было отвадить Викторию и Альберта от ее сочинений. Но что возьмешь с писателей? Любимым романом Альберта был «Адам Бид» – история о доярке, соблазненной лордом. Роман как нельзя лучше отражал взгляды принца на беспутную английскую знать.

Другим фаворитом королевской семьи был роман Шарлотты Бронте «Джен Эйр». Судьба бедной, но гордой гувернантки так взволновала Викторию, что она до полуночи читала мужу вслух «эту печальную и интересную книгу». Но энергия королевы быстро иссякла, и дочитывал жене книгу уже Альберт. Нелегко вообразить предельно серьезного принца, который читает вслух про выходки безумной жены мистера Рочестера. И читает, конечно, с густым акцентом. Но личность принца таила немало сюрпризов.

Что касается Диккенса, титана английской литературы, его королева тоже не обошла вниманием. Она интересовалась не только его книгами, но и театральными постановками. Завзятый театрал, Диккенс устраивал в Лондоне благотворительные спектакли, в которых принимал участие он сам и его дочери. В 1857 году по просьбе Виктории Диккенс устроил частный показ пьесы Уилки Коллинза «Замерзшие глубины» о неудачной арктической экспедиции. Для того чтобы исполнить роль в этой пьесе, Диккенс отрастил свою знаменитую бороду и с тех пор с ней не расставался. Наградив актера аплодисментами, королева отправила записку за кулисы, приглашая мистера Диккенса на рандеву. Но писатель отказался. Негоже представать перед монархом, если ты «устал, весь в поту и с размазанным гримом на лице».

Прошло еще тринадцать лет, прежде чем Виктории удалось заманить писателя на аудиенцию. За полтора часа они успели обсудить все что угодно, от международной политики до цен на мясо. Но для Диккенса полуторачасовая аудиенция обернулась мучением. У него страшно болели ноги – последствия пережитого крушения поезда, – но он не стал просить поблажек, а Виктория даже не подумала о том, чтобы нарушить этикет и усадить гостя. Впрочем, она тоже беседовала стоя, за компанию.

На склоне лет королева распробовала романы Марии Корелли. Имя Корелли (на самом деле – Мэри Миллс) кануло в забвение, но в 1890-х она была популярной писательницей, чьи романы затрагивали такие злободневные темы, как отношения отцов и детей, ханжество, религиозная нетерпимость, а также вред, который приносит излишнее употребление абсента. Роман «Телма», изданный в 1887 году, так понравился Виктории, что она покупала каждый последующий роман Корелли. Сочетание мистики с морализаторством пришлось по вкусу престарелой королеве, считавшей, что общество окончательно распустилось и пора бы его как следует припугнуть.

* * *

Виктория по праву считается первым монархом эпохи масс-медиа. Портреты королевы – сначала пухленькой красавицы с косами, обвитыми вокруг ушей, затем строгой вдовы в чепце – повсюду окружали британцев. Прозрачные, чуть навыкате глаза взирали со страниц газет, с аляповатых литографий, которыми так удобно закрывать дырку в стене, с парфюмерных бутылочек и рекламных плакатов. Плакат «Кэдберри» 1890-х изображает королеву Викторию и принцессу Беатрису за чашечкой горячего какао (королева действительно его любила).

На многих каминных полках выстраивались в ряд статуэтки из стаффордширского фарфора – тут королева поглаживает британского льва, а вот она же баюкает младенца или трогательно прижимается к кривоногому Альберту. Образ королевы был залогом хороших продаж, ведь она казалась вечной, как сама Британия.

Как и современные «селебрити», Виктория и Альберт попадали под прицел навязчивых журналистов. В 1844 году, когда шли переговоры о покупке Осборна, принц Альберт в очередной раз отплыл на остров Уайт. Поскольку визит носил частный характер, принц старался не привлекать к нему внимания, но от журналистов ничего не утаишь. По пятам за принцем следовал Рамси Фостер, известный читателям «Морнинг-пост» под псевдонимом Дженкинс. На обратном пути проныре удалось пробраться на королевскую яхту, где он попался на глаза принцу Альберту. Тот не обрадовался чужаку. После продолжительной нотации Фостер был сослан на утлую лодку, тащившуюся за яхтой на буксире. Близ Портсмута матросы высадили беднягу на илистом берегу, и ему пришлось еще полмили месить ботинками грязь. Среди коллег он снискал прозвище «жаворонок из грязи» – как те мальчишки, что собирали по берегам рек гвозди и обрывки веревки.

Другого «папарацци» принц Альберт покарал еще суровее, но и проступки за ним водились куда более тяжкие. В конце 1840-х у королевской четы появился разоблачитель – виндзорский журналист Джаспер Джадж. Извергая статью за статьей, он обличал супругов в таких грехах, как неуплата налогов на собственность и загрязнение улиц Виндзора нечистотами из замка. Королевские конюшни, на которые парламент потратил 40 тысяч фунтов, тоже не давали Джаджу покоя. Почему налогоплательщики должны оплачивать королевские прихоти?

Нападки журналиста доводили Альберта до белого каления. В родном Кобурге щелкопера отстегали бы арапником адъютанты герцога, но в свободной Великобритании каждый мог писать что душа пожелает.

Но в 1848 году ему все же удалось свести с недругом счеты. Прелюдией к расправе стала поистине детективная история. Из виндзорской мастерской были похищены доски для гравюр по рисункам Виктории и Альберта. Гравюры, изображавшие королевских детей и интерьеры замка, предназначались для личного пользования. Однако нечистый на руку подмастерье продал доски на сторону. Покупателем стал не кто иной, как непримиримый мистер Джадж. Он, впрочем, не подозревал, что доски добыты неправедным путем, и вместе с книгоиздателем Уильямом Стренджем затеял выставку гравюр в Лондоне.

В преддверии выставки был выпущен каталог, в котором Альберт обнаружил гравюры с украденных досок. Такой шанс нельзя было упускать, и принц подал на устроителей выставки в суд за нарушение прав частной собственности. Судья поддержал иск – не только потому, что Альберт являлся автором рисунков, но и потому, что на них были изображены личные покои, недоступные для чужих глаз. Джадж и Стрендж посягнули на частное пространство семьи – святая святых для любого викторианца – и заплатили дорогую цену. Джадж получил тюремный срок и вынужден был уплатить штраф в пользу принца, ради чего ему «пришлось продать последнюю простыню». Карьера правдолюбца была закончена.

* * *

Огромную роль в повседневной жизни королевской семьи играли животные.

В отличие от своей праправнучки Елизаветы Виктория не интересовалась смешными коротконогими корги: первым ее любимцем был спаниель Дэш, которого Виктория не спускала с колен во время аудиенций с министрами. Как и его хозяйка, Дэш прикипел к лорду Мельбурну. Невозмутимый джентльмен протягивал Дэшу руку, чтобы тот как следует ее облизал, и хвалил Дэша так же часто, как его хозяйку. Виктория млела. Лишь однажды премьер допустил бестактность, заметив, что у Дэша кривые ноги, «чего я никак не могла допустить, поэтому мы водрузили его на стол, и лорд М. стал гладить его, ласкать и петь ему дифирамбы. Затем мы угостили Дэша чаем, и лорд М. сказал: “А вот любопытно, приятно ли собакам лакать воду”, потому что самим нам это ощущение неведомо»[133].

Почив в 1840 году, Дэш был похоронен со всеми почестями. Над его могилой была установлена мраморная скульптура спаниеля. Эпитафия гласит: «Под камнем сим лежит Дэш, любимый спаниель королевы Виктории, по чьему повелению был воздвигнут сей памятник. Дэш скончался 20 декабря 1840 года, на девятом году жизни. Он был привязан без корысти, игрив без злобы, предан без обмана. Прохожий, если и ты хочешь быть любимым при жизни и горько оплакиваемым после смерти, бери пример с Дэша». Англичане XIX века из всего могли извлечь моральный урок, в том числе из смерти спаниеля.

Место у ног королевы заняли шустрые скай-терьеры Ислей и Дэнди (последний подолгу выпрашивал очки лорда Мельбурна, которые обожал облизывать). С приездом Альберта компанию терьерам составляла Эос – длинноногая красавица-борзая с лоснящейся черной шерстью и белым пятном во всю грудь. По описаниям, Эос была «весьма дружелюбной, если поблизости находился кекс… любила охоту, после чего ее всегда клонило в сон, и задирала нос в присутствии других собак»[134].

Борзой было чем гордиться, ведь она прибыла в Англию в свите принца Альберта и стала любимицей всего Виндзора. На полотнах Эдвина Ландсира Эос преданно смотрит в лицо хозяина и покорно сносит неловкие ласки принцессы Вики.

Вся королевская семья была потрясена, когда 27 января 1842 года Фердинанд Саксен-Кобург-Готский, дядя Виктории и Альберта, ненароком подстрелил Эос на охоте. Рана была несмертельной, но Виктория «вся изнервничалась», дожидаясь выздоровления борзой. В ответ на письмо племянницы, Леопольд написал, что лучше бы Фердинанд подстрелил кого-то из королевской семьи. Он тоже ценил «милую Эос, дорогую мою подружку».

Нежная забота Виктории продлила жизнь Эос еще на один год. В 1843 году собака скончалась и была похоронена в Виндзорском парке. Принц Альберт писал мачехе: «Уверен, что вы разделяете мою боль от этой потери. Она была необычайно умным созданием и верно служила мне целых одиннадцать лет. С ней связано столько воспоминаний!» Над могилой Эос хозяева установили бронзовую статую работы Эдгара Бома.

Лучше всего отношение королевы к животным показывает следующая история. Останавливаясь в Балморале, Виктория захаживала в местную церквушку, где верховодил преподобный Андерсон. За ним водилась привычка захватывать в церковь бордер-колли Таузера, который поднимался за хозяином на кафедру и сворачивался клубочком на верхней ступени. Перед визитом королевы преподобный Андерсон решил навести в церкви порядок. Вдруг ее величество посчитает, что четвероногим нечего делать в доме Божьем? И Таузера посадили под домашний арест. Но в понедельник к мистеру Андерсону прискакал королевский шталмейстер. Королева справлялась о здоровье колли. Оказывается, она видела зарисовку интерьера церкви с собакой у кафедры и была крайне разочарована, недосчитавшись такого важного элемента декора. И Таузер вернулся на законное место.

Пожив в Шотландии, королева тоже обзавелась несколькими бордер-колли. Из них были наиболее известны задира Шарп и покладистый Нобл. Последний вызывал особую гордость королевы тем, что мог мусолить во рту кусок кекса, пока не получал команду есть, – выдержка, достойная джентльмена!

В период вдовства Виктория отдыхала душой в питомниках Виндзора, где разводила такс, шпицев и мопсов. Собаки, в отличие от министров, поднимали ей настроение.

Жемчужиной хвостатой коллекции была редчайшая в Англии порода – пекинес. Длинношерстых собачек с плоскими мордами веками выращивали в императорских дворцах Китая и ревностно оберегали от чужих глаз: по легенде, первый пекинес произошел от любовного союза льва и бабочки, а это дорогого стоит! Но в 1860 году, во время второй «опиумной войны», императорский дворец в Пекине был разграблен англо-французскими войсками. В одном из залов захватчики обнаружили пекинесов, оставленных сбежавшей императорской семьей.

Проделав долгий путь, одна из этих собачек добралась до Виндзора. «Полагаю, что она принадлежала императрице или одной из фрейлин императорской семьи. Это добродушное и смышлёное существо, привыкшее к бережному обращению», – отрекомендовал свой подарок капитан Джон Данн.

Дар был принят благосклонно. Королева нарекла питомца Лути от слова loot – «добыча», намекая на награбленное в Летнем дворце добро. Причем намекая без всякой задней мысли – почему бы не взять, если плохо лежит?

Судьба братьев наших меньших всегда беспокоила королеву. С 1835 года Виктория оказывала покровительство Обществу против жестокого обращения с животными, которому позволила называться «королевским». Ослики, тянувшие повозки с овощами, и уличные собаки обрели в ее лице деятельную защитницу. Оленям, правда, не везло. Королева и бровью не поводила, когда Альберт десятками приносил оленьи туши в Балморал и горделиво демонстрировал их жене. Газеты просили королеву «посоветовать ее “подданному” мужу не устраивать варварскую бойню». Но королева считала мужа совершенством и ничего такого ему советовать не стала.

С развитием практики вивисекции, когда в университетах проводились опыты на живых собаках, Виктория нашла себе новую мишень для гнева. Вивисекция казалась ей «позором для человечества и христианства». В 1870-х премьер-министры Дизраэли и Гладстон получали «ураганы писем», в которых гневливая государыня требовала запретить медикам мучить собак. Можно представить, как вытянулось лицо Гладстона, озабоченного автономией Ирландии и прочими насущными вопросами, когда в 1885 году он получил меморандум «о собачках». «Что же касается наших дорогих друзей собак, – сообщала Виктория, – то королева повторяет, что полицейские ни в коем случае не должны убивать их без заключения ветеринара о бешенстве». Далее следовали рассуждения о намордниках (какая жестокость!) и о том, что агрессивное поведение собаки еще не повод для смертного приговора – а вдруг ее спровоцировали? Гладстон не знал, куда девать глаза.