34
Хотя у Гари уже был контракт с издательством «Кальман-Леви», он вел переговоры и с «Галлимар», где с юности мечтал опубликоваться. В этом ему помогал Альбер Камю, которому так понравилась книга Гари, что он предложил выпустить ее в одной из серий, подготовкой которых руководил. Обеспокоенный своим будущим в ожидании демобилизации после семи лет военной службы, Ромен по совету Гастона Галлимара обратился к Андре Мальро, рассчитывая, что тот окажет ему помощь.
Мальро дал обнадеживающий ответ, заверив, что «дело уже сделано»{337}, и пообещал, что Гари будет назначен советником по вопросам культуры в посольстве Франции в Великобритании. Однако Гастон Палевски, глава администрации генерала де Голля, отклонил кандидатуру под предлогом, что Гари слишком молод. Раймон Арон ничего не имел против этого назначения, но именно ему Палевски поручил уведомить Гари об отказе, и тот решил, что во всем виноват Арон. После этого Гари и Арон много лет были в ссоре.
В итоге Гари все-таки помирился с Ароном и даже отправил ему «Воздушных змеев», свою последнюю книгу, с лестной дарственной надписью. Раймон Арон поблагодарил автора за внимание и отправил ему письмо, написанное еще в 1945 году, в котором выражал свое удивление количеством хвалебных откликов на «Европейское воспитание». 29 ноября 1980 года Гари ответил ему на почтовой открытке:
Уважаемый г-н Арон,
благодарю Вас за письмо, напомнившее мне дни, когда я еще верил во «всё это»: в писательский успех, славу и т. д. и т. п. Теперь всё свелось к «т. д. и т. п.». Я с восхищением слежу за полетом Вашей мысли: Вы так точно указываете на неудачное употребление времен, что порой, читая Вас, начинаешь верить, что этот недостаток возможно устранить. Сила мысли нечасто сочетается с силой характера. Так что желаю Вам — обожаю это расхожее выражение — «не останавливаться на достигнутом».
Вечно Ваш{338}.
Через четыре дня, после обеда, 2 декабря 1980 года, Ромен Гари застрелился.
Прочитав в августе 1945 года «Европейское воспитание», Гастон Галлимар выразил Ромену Гари свое восхищение, а закончил письмо следующим: «Когда Вы вернетесь в Париж, свяжитесь со мной и уделите мне один вечер… Не терпится прочесть Вашу новую книгу»{339}.
Гари ответил незамедлительно, скромно признавшись в «слабости и несовершенстве» своего произведения и в правоте Роже Мартена дю Гара, нравоучительно напоминавшего ему, что слава портит писателя. Вот почему он решил переработать «Молитву за победителей», завершенную за несколько месяцев до того, прежде чем отсылать ее Галлимару для конфиденциального прочтения. По словам Гари, это лучшее, что он когда-либо писал или напишет, — больше ему нечего сказать миру, но хорошо бы на этом и заработать.
Гастон Галлимар, убежденный, что у Гари блестящее писательское будущее, отослал ему книги Альбера Камю и Жан-Поля Сартра. Гари прокомментировал их так:
Мне очень понравился «Посторонний», и я с большим интересом прочел «Тошноту», но, к сожалению, моего интеллекта и образования не хватило для удовлетворительного понимания этой вещи{340}.
На замечание Роже Мартена дю Гара, знакомого с Гари еще с 1937 года, он ответил, что «мое творчество будет зависеть от судьбы, которая выпадет намою долю, и, хотя я презираю дешевую популярность, она лучше, чем нищета».
Интерес читателей к доселе неизвестному писателю Ромену Гари был огромен, о нем заговорили все. В английском журнале Cadran («Циферблат») появилась невероятная версия жизни Гари, выдуманная им самим и основанная на прочитанных в детстве книгах, честолюбивых надеждах и ожидании новых почестей:
Гари изучал право в Париже и Экс-ан-Провансе, потом пробовал свои силы в журналистике, и это привело его в испанскую тюрьму за антифашистскую деятельность. <…> Поскольку его разыскивала полиция Виши, ему пришлось скрываться в предместьях Касабланки под видом араба. Однажды вплавь он добрался до британского грузового судна, как раз отходившего от берега, и в июле 1940 года прибыл в Англию. В придачу ко всем болезням, которые он, как сувениры, привозил из каждого путешествия: из Литвы — тиф, из Африки — малярию, из Англии — ревматизм, он не раз бывал настолько близок к смерти, что товарищи нередко оставляли его, думая, что он уже мертв.