Пролог

Пролог

«Локомотив деловито протащил вдоль платформы запыленную ленту вагонов и устало остановился перед зеленоватым зданием вокзала, внеся бестолковую и радостную сумятицу в рядки встречающих, выстроившихся под легким осенним дождем. Все бросились к вагонам, заглядывали в окна, роняли и поднимали букеты… Поднялся гул, как в потревоженном улье. «Ну, как отдохнул?», «Ой, как загорел, не узнаешь», — слышалось тут и там. И вдруг в этот хаос звуков, речей и возгласов ворвался требовательный крик:

— Задержите его! Задержите!

Сквозь толпу, не оглядываясь по сторонам, торопливо пробирался к выходу человек. Он изо всех сил работал локтями, лавировал, увертывался от встречных, расталкивал их небольшим чемоданом. Чернявое горбоносое лицо его с жесткими карими глазами выражало нетерпение и страх. За ним, приближаясь с каждым шагом, продвигался преследователь.

Через несколько минут пассажир с чемоданом был задержан.

Человек, который скрывался почти пятнадцать лет, наконец попал в руки правосудия».

Это — развернутая цитата из одной книги (а их вышло в свое время несколько), посвященной трагической и героической истории молодежного подполья (тогда его называли комсомольско-молодежным подпольем, хотя к его созданию комсомол решительно никакого отношения не имел), действовавшего в период немецко-фашистской оккупации в городе Людиново нынешней Калужской области.

Примерно так же описывали сцену задержания палача людиновских подпольщиков Дмитрия Иванова на Павелецком вокзале Москвы 10 ноября 1956 года и многие журналисты из центральных и местных газет, освещавших впоследствии судебный процесс над ним. Дескать, опознал изменника Родины один из жителей Людинова, знавший Иванова в лицо и случайно оказавшийся в этот день, час и минуты на платформе. По некоторым газетным публикациям, он был в числе встречающих, по иным — ехал в одном купе с Ивановым аж из Орджоникидзе.

Примечательно, что в материалах следственного дела этот «случайный опознаватель» не фигурирует ни разу. Не появлялся он в качестве свидетеля и на открытом судебном процессе над Ивановым в Людинове.

Потому что все обстояло совсем не так, вернее, не совсем так.

Начнем с того, что никогда поезда дальнего следования с благословенных кавказских курортов на Павелецкий вокзал не прибывали и туда же с него не отправлялись. Не только москвичи, миллионы приезжих ведают, что на то существует вокзал Курский.

И подошла к перрону в то утро, 10 ноября 1956 года, не вереница вагонов поезда дальнего следования, а обыкновенная замызганная, довоенной постройки подмосковная электричка. Люди старшего поколения помнят, что дверцы у них еще свободно открывались внутрь, а не раздвигались автоматически только на остановках. И вывалились на платформу из вагонов не загорелые курортники с чемоданами и дощатыми деревянными ящичками с ручками, сквозь планки которых выглядывали немыслимых размеров яблоки, груши, виноград и прочие дары щедрого юга, а обыкновенные подмосковные колхозники и колхозницы, облаченные в неизменные телогрейки и черные плисовые жакеты. Выволакивали они на перрон мешки с картошкой, неказистой на вид, но кто толк знает, тот ее оценит — желто-зеленой антоновкой, корзины со свежими домашними яичками, а то и битыми курами. Понятное дело, никто их с цветами и восторженными возгласами не встречал. Вечером они будут возвращаться кто в Востряково, кто в Домодедово, кто еще куда подальше с теми же мешками, но уже полегче, зато таящими в своих недрах батоны отдельной и ветчиннорубленной колбасы и брикеты сливочного масла, потому как в их сельских магазинах, кроме ржавой селедки, банок с крабовыми консервами и лоснящихся глыб подозрительного продукта, именуемого «комбижиром», ничего не водилось, хотя продовольственные карточки были отменены еще десять лет назад. Водку из Москвы не везли, ее, и обыкновенной «муховки» с красной сургучной головкой, и «Московской» по двадцать три девяносто в дореформенных ценах, в тех же сельпо было предостаточно.

От одного из мужчин лет тридцати пяти, вышедшего из вагона, и попахивало, если принюхаться, чуть-чуть со вчерашнего дня, подправленного утречком для здоровья этой самой «Московской». Никакого чемодана, ни большого, ни маленького, при нем не имелось. За ним шел еще один мужчина, того же примерно возраста, но ростом чуть пониже. В какой-то момент он вдруг снял с головы кепку и пригладил волосы ладонью, едва заметно при этом кивнув в сторону того попутчика, что был ростом повыше.

В этот-то момент и раздался истошный крик: «Задержите его! Задержите!», обращенный к тому самому, что повыше. В тот же миг, словно из-под земли, на перроне выросли два дюжих сержанта железнодорожной милиции.

— В чем дело, гражданин? — строго спросил один из них.

— Это полицай! Я узнал его! — продолжал невесть откуда взявшийся какой-то гражданин. — Иванов ему фамилия! Полицай немецкий!

— Попрошу ваши документы, гражданин, — произнес, козырнув, старший наряда с тремя лычками на погонах. Второй, с двумя лычками, меж тем как-то невзначай очутился чуть сзади и сбоку от гражданина, обозванного «полицаем».[2]

— Никакой я не Иванов, и никакой не полицай, моя фамилия Петров, — несколько растерянно, но твердо ответил задержанный и вытащил паспорт.

— Действительно, Петров, — протянул сержант, сверив фотографию с обличьем темноволосого, носатого мужчины.

— Врет он, это Иванов! — в крике продолжал настаивать неизвестный обличитель.

— Вот что, гражданин, — поколебавшись, вроде бы, решил наконец сержант, — пройдемте до отделения, там начальство разберется.

И шагнул сквозь мгновенно сгрудившуюся вокруг толпу зевак.

В вокзальном отделении милиции задержанного вежливо, но очень умело обыскали. Обнаружено при нем, как обозначено в составленном протоколе, было:

— паспорт на имя Петрова Александра Ивановича, 1923 года рождения, уроженца города Смоленска, серия И-ШЯ № 684 668, выданный райотделом милиции МВД по ИПТУ на Дальнем Севере в поселке Усть-Нера, что в Якутии;

— удостоверение шофера 3-го класса № 131 289 и талон к нему;

— справка об освобождении из заключения № 0 019 880 от 21 февраля 1955 года;

— профсоюзный билет № 1 696 190;

— производственная характеристика;

— два талона к путевке в дом отдыха;

— использованный железнодорожный билет от станции Орджоникидзе до станции Москва;

— фотографии — четыре штуки;

— записная книжка с множеством фамилий, адресов и телефонов;

— денег — десять рублей.

Вел себя на протяжении всей этой малоприятной процедуры задержанный Петров спокойно, только пожимал время от времени плечами и повторял, что произошла какая-то ошибка. С ним никто не спорил, только дежурный по отделению капитан милиции заметил, когда все закончилось, что, дескать, если ошибка, то отпустим, еще и извинимся.

Меж тем гражданин обличитель как-то незаметно исчез сам собой. Впрочем, нужды в нем особой больше вовсе и не было, потому что полицая Иванова на самом деле он никогда в жизни и в глаза не видывал, да и в оккупированных местностях никогда не проживал, потому как всю войну провел в действующей армии на разных фронтах и в тыловых госпиталях. Фамилия его ни в каких официальных документах (а они все, аккуратно подшитые в пожелтевших от времени папках, сохранились до наших дней) не числится.

К некоторому удивлению Петрова, его не отвели в КПЗ — камеру предварительного задержания — при вокзальной милиции, а вывели на улицу и усадили в поджидавшую возле подъезда автомашину «Победа» меж двух крепкого сложения молодых людей в штатской одежде. Еще один в штатском, невысокий, худощавый, постарше, при обыске в помещении присутствовавший, но не произнесший при том ни слова, сел рядом с шофером. В руках он держал потертый дерматиновый портфельчик, куда, Петров видел, были сложены все отобранные у него вещи.

Машина, шурша шинами по мокрому асфальту, ехала по городу минут двадцать. Судя по тому, что Кремль остался справа, везли его куда-то в центр. На площади Дзержинского «Победа» развернулась по кругу, объехала высокое темно-серое здание дореволюционной постройки и въехала в него сзади, через высокие железные ворота.

— Куда меня привезли? — спросил Петров, ни к кому конкретно не обращаясь. — Могу узнать?

— Разумеется, — ответил ему тот штатский, что держал на коленях портфель. — Мы и без вашего вопроса обязаны сообщить вам. Сейчас, до окончательной проверки, вы будете препровождены во внутреннюю тюрьму[3] Комитета государственной безопасности. А я старший оперуполномоченный Управления КГБ по Московской области старший лейтенант Чуренков.

До сих пор авторы умышленно не описывали подробно внешность задержанного Петрова Александра Ивановича. Потому как располагают абсолютно точным его словесным портретом, составленным профессионалом. Он и предлагается читателю.

Рост — 174 см.

Фигура — средняя.

Плечи — горизонтальные.

Шея — длинная.

Цвет волос — черный.

Цвет глаз — серый.

Лицо — прямоугольное.

Лоб — прямой.

Брови — дугообразные.

Нос — большой.

Рот — большой.

Губы — тонкие.

Подбородок — прямой.

Уши — малые.

Почему-то при этом первом осмотре от сотрудника, составлявшего словесный портрет, ускользнула особая примета — шрам от пулевого ранения на кисти правой руки. Между тем, как позднее выяснилось, ранение было получено Петровым при совершенно необычных обстоятельствах.

Вряд ли подавляющее большинство читателей сумеет по этим приметам воссоздать образ конкретного человека, так сказать, зримо представить его. Между тем достаточно опытный сотрудник милиции по этим данным может опознать человека, причем мгновенно, даже в толпе, скажем, спешащих к поезду пассажиров в самой что ни на есть вокзальной суете.

Старший лейтенант Герман Гаврилович Чуренков почти не сомневался, что гражданин Петров А.И. является на самом деле гражданином Ивановым Дмитрием Ивановичем, бывшим в 1941–1943 годах старшим следователем и командиром роты полиции в городе Людиново нынешней Калужской области. Означенный Иванов Д.И. сразу по окончании Великой Отечественной войны был объявлен в оперативный розыск, а в управлении Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР по Калужской области 19 ноября 1946 года на него было заведено розыскное дело за № 64 по окраске «Изменник Родины — предатель». На протяжении двенадцати лет поиски означенного Иванова Д.И. на огромной территории Советского Союза были безуспешными. Не исключалось, что Иванов мог погибнуть за остававшиеся после освобождения Людинова Красной Армией полтора года войны, мог очутиться где-нибудь за океаном, как многие тысячи других военных преступников, мог, наконец, просто умереть своей смертью или от несчастного случая. Но все эти годы его искали… И старший лейтенант Чуренков непосредственно отвечал за опознание и задержание Иванова в случае его появления в Московской области.

Накануне, то есть 9 ноября 1956 года, он получил от своего информатора в поселке Востряково сообщение, что человек, по всем приметам похожий на Иванова, объявился в поселке в одном из домов по Октябрьской улице и завтра утром одной из первых электричек собирается выехать в Москву. На коротком совещании в управлении было решено: установить за Ивановым (то, что у него имеются настоящие документы на фамилию Петрова, еще никто не знал) плотное наблюдение, сопровождать его в электричке до Москвы — вдруг передумает и сойдет на полпути — и задержать на Павелецком вокзале, инсценировав в качестве предлога «опознание» его якобы бывшим земляком. Что и было успешно проделано. В случае же, если бы вдруг задержанный все же оказался не Ивановым, перед ним бы извинились и отпустили, сославшись на ошибку опознавателя.

Теперь оставалась самая малость, по выражению портных «пришить к пуговице костюм», т. е. неопровержимо доказать, что задержанный Петров и разыскиваемый Иванов есть одно и то же лицо. При всей убежденности старшего лейтенанта Чуренкова в своей правоте, возможность ошибки, какого-то совпадения не исключалась. Такие случаи в практике и органов госбезопасности, и уголовного розыска бывали.

В тот же день задержанный был доставлен в расположенное почти рядом здание по улице Малая Лубянка, где размещался следственный отдел Управления КГБ по Московской области. Здесь задержанного допросил следователь управления майор Сергей Карлович Ландер.

Допрос проходил спокойно, Ландер не давил на Петрова, не пытался уличить во лжи, поймать на какой-то несообразности. Он просто задавал положенные вопросы и записывал полученные ответы. Прояснение подмеченных нестыковок, проверка ответов, изобличение и выяснение истины — все это еще предстояло. Пока что, в соответствии с презумпцией невиновности, следователь обязан был исходить из того, что задержанный всего лишь по подозрению может действительно оказаться Петровым, никогда в людиновской или какой иной полиции не служившим.

На этом первом допросе задержанный показал, что он — Петров Александр Иванович, родившийся 20 января 1923 года в Смоленске.

До последнего времени работал шофером на автобазе Индигирского горнопромышленного управления в поселке Усть-Нера Якутской АССР, там же и проживал в одном из домов по Водной улице в незарегистрированном браке с гражданкой Грибовой Татьяной Петровной, имеющей от первого мужа пятилетнего сына.[4]

Далее Петров показал, что 28 января 1949 года народным судом 3-го участка Промышленного района города Дзауджикау он был осужден по статье 2-й Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года за хищение государственного имущества к 15 годам заключения в исправительно-трудовом лагере. На основании амнистии 1953 года и с зачетом рабочих дней освобожден 21 февраля 1955 года.

В 1941–1946 годах служил рядовым в Красной Армии, награжден медалью «За победу над Германией».

…Пожелтевшие от времени страницы, выцветшие синие чернила. Размашистый, круглый почерк читается легко. Чувствуется, что записывал майор Ландер быстро и почти дословно. Надо отдать должное и Петрову — историю своей жизни он излагал точно, языком если и не интеллигентного, то, во всяком случае, вполне грамотного человека. Языком, прямо скажем, не очень характерным для шофера, отбухавшего шесть лет заключения в дальних северных лагерях. Сергей Карлович Ландер это обстоятельство для себя, разумеется, отметил.

Но вернемся к биографии задержанного. Из его достаточно подробного рассказа следовало, что родился он и вырос в семье слесаря паровозного депо Смоленска Петрова Ивана Афанасьевича, мать, в девичестве Соколова Мария Ивановна, — домохозяйка. Других детей в семье не было. С 1931 по 1941 год учился в школе-десятилетке № 1, точного адреса не знает, помнит только, что находилась школа возле железнодорожного вокзала.

Семья проживала по адресу: Советская улица, 23, в одноэтажном деревянном доме. Из соседей помнит семью Сорокиных, с их сыном Николаем, своим ровесником, учился в одном классе.

Других соседей не помнит, потому что они часто менялись.

Из числа смоленских друзей Петров называл еще Николая Мальцева, вместе с которым через две недели после начала войны был призван в Красную Армию. Точного адреса Мальцева не помнит, тот жил где-то возле базара.

Из райвоенкомата Петрова направили в составе команды таких же, как он, признанных медкомиссией ограниченно годными к военной службе, на рытье окопов под Брянск.

Потом были переформирование в Тамбове, служба в отдельной роте на военно-полевом строительстве в районе Тулы, некоторое время в самой Ясной Поляне после ее освобождения от немцев. Осенью 1944 года роту направили на лесозаготовки во Владимирскую область.

Отец, как написали его сослуживцы, погиб на фронте в конце войны. Мать умерла еще раньше, в оккупации, об этом узнал из письма отца, которое не сохранилось.

В мае 1946 года Петров демобилизовался и выехал в город Тбилиси. Здесь устроился на работу в артель проводников железнодорожных грузов. В июле 1948 года был арестован, а через полгода осужден за составление фиктивного акта на списание партии шампанского.

По отбытии срока наказания остался там же — в поселке Усть-Нера в Якутии. Закончил четырехмесячные курсы шоферов и бульдозеристов и стал работать по вольному найму по новой специальности. Женился, но брак еще не зарегистрировал. Осенью получил в райкоме профсоюза путевку в дом отдыха в Дзауджикау и уволился с работы.

Почему уволился? По чисто житейским соображениям. В Москве хотел завербоваться в Дальстрой, чтобы потом вернуться в Усть-Неру уже в качестве завербованного по контракту. Это давало определенные льготы.

На последнем листе протокола ровным, разработанным почерком человека, привыкшего писать не от случая к случаю, записано: «Дополнений к своим показаниям по существу заданных мне вопросов не имею. Показания записаны с моих слов верно и мною прочитаны. А. Петров».

Меж тем, пока следователь Ландер допрашивал Петрова, старший лейтенант Чуренков времени тоже не терял. Он изучил все имеющиеся в его распоряжении сведения, относящиеся к деятельности Иванова в 1941–1943 годах. Сразу стало ясно, что это был далеко не рядовой людиновский полицейский, каких его коллеги выявили и арестовали кого в конце войны, кого много позже. Кто-то из них был расстрелян, кто-то уже отбыл свой срок наказания, кто-то еще пребывал в местах не столь отдаленных. И дело было даже не в том, что Иванов занимал руководящие посты старшего следователя и командира роты. Несмотря на свою молодость — в 1941 году ему было всего двадцать лет, — Иванов фактически был в людиновской полиции первым лицом (начальников полиции при нем сменилось четверо). Поскольку возглавлял в ней и секретную службу,[5] и к тому же был близок к немецкому военному коменданту города майору фон Бенкендорфу. Его побаивались даже все сменявшие друг друга начальники полиции и сам бургомистр.

По показаниям бывших сослуживцев и других свидетелей, в том числе прошедших через камеры людиновской полиции, Иванов был человеком умным, волевым, коварным, изворотливым и чрезвычайно жестоким. Это благодаря его активной и, к сожалению, достаточно эффективной деятельности погибло несколько групп подпольщиков и партизан, а также членов их семей. Физически крепкий мужчина, он лично избивал многих заключенных, в том числе женщин, отдавал приказы о расстреле подчиненным полицейским и сам участвовал в расстрелах.

За верную и преданную службу оккупантам Иванов — единственный из всех предателей — был награжден двумя медалями. Была у немецко-фашистских оккупантов такая награда — медаль «За заслуги для восточных народов». Чеканилась она из какого-то дрянного сплава, имевшего красноватый, серебристый и золотистый цвет, имела форму округлой, многолучевой звезды с замысловатой виньеткой в центре и носилась на зеленой муаровой ленточке с двумя красными полосками по краям. В зависимости от цвета металла, медали пышно именовались «бронзовой», «серебряной» и «золотой». У Иванова были «бронзовая» и «серебряная». Наверняка он бы удостоился и «золотой», если бы не бежал в августе 1943 года вместе с немцами под ударами наступающей Красной Армии.

В розыскном деле имелись две фотографии Дмитрия Иванова. Одна относилась к весне или лету 1943 года, на ней он был снят в немецкой форме с медалью (первой) на груди, рядом еще один людиновский полицейский, Михаил Доронин, тоже с медалью. Этот уже был найден и осужден органами госбезопасности.

На второй фотографии Иванов был снят в хорошем штатском костюме, во весь рост, по крайней мере годом позже. Чуренков сравнивал их с фотографиями, отобранными у Петрова. Вглядывался в них до рези в глазах. На том снимке, где Иванов в немецкой форме, у него на лоб низко надвинута пилотка, да и лицо опущено, частично в тени. Похож, не похож… К тому же снимки разделяют пятнадцать лет. А в возрасте между двадцатью и тридцатью пятью годами человек может измениться основательно, это каждый из нас знает, когда после долгого перерыва вдруг встречает на улице одноклассника. Что ж, его, Чуренкова, дело подготовить фотографии, а дальше — есть специалисты этого дела, высококвалифицированные эксперты, вооруженные наукой и методикой.

Старший лейтенант достал чистый лист бумаги, написал сверху положенную по Уголовно-процессуальному кодексу «шапку», потом посреди вывел крупными буквами:

НАШЕЛ:

Петров А.И. нами задержан, как имеющий значительное сходство с разыскиваемым государственным преступником — Ивановым Дмитрием Ивановичем, а потому

ПОСТАНОВИЛ:

Произвести экспертизу прилагаемых 2-х фотографий разыскиваемого Иванова Д.И. и 2-х фотографий установленного Петрова А.И.

На разрешение экспертизы поставить вопрос: не сфотографировано ли на указанных 4-х фотокарточках одно и то же лицо».

Отправив конверт со снимками и сопроводиловкой по назначению, Чуренков направился к начальству. Нужно было послать в Калугу шифротелеграмму с просьбой срочно доставить в Москву несколько лиц, о которых достоверно известно, что они лично знали старшего следователя людиновской полиции Дмитрия Иванова.

Почему срочно? Иначе никак нельзя. По закону срок задержания не может превышать 72 часов с момента доставления лица в орган дознания или к следователю. Если к этому времени не будет вынесено обоснованное постановление о возбуждении уголовного дела, задержанный должен быть из-под стражи освобожден и отпущен с извинениями на все четыре стороны.

Описывать, как работают с фотографиями и различными документами эксперты-криминалисты, в данной книге не позволяет ее объем, да и нет в том особой надобности. Нам важно лишь знать, что со своими обязанностями эксперты управились в сжатые сроки — одни сутки. Хочется также уведомить тех читателей, кто этого не знает, что экспертов, как и свидетелей, на следствии и в суде предупреждают об их ответственности за ложное заключение.

Уже 11 ноября 1956 года авторитетная комиссия в составе эксперта КГБ СССР Зубкова В.И., а также экспертов Управления КГБ СССР по Московской области Борисовец В.П. и Мурашевой А.Т., изучив представленные им фотографии Иванова Д.И. и Петрова А.И., составила акт за № 428, в котором, в-частности, записала:

«Установлен ряд совпадений:

— линия роста волос,

— высота лба (большая),

— выпуклость надбровных дуг,

— расположение и форма бровей,

— нависание верхних век,

— высота каемки верхней губы (малая),

— кончик носа (опущен),

— раздвоенность подбородка,

— форма и строение в ушных раковинах верхнего бордюра противозавитка, заднего бордюра и мочки.

Совпадение комплекса характерных примет у лиц, сфотографированных на снимках № 1, 2, 3 и 4, дает основание утверждать, что эти фотоснимки, являются изображениями одного и того же лица».

Получив акт экспертизы, Чуренков впервые за минувшие двое суток, которые он так и не спал, смог наконец-то почти облегченно вздохнуть. Вроде бы задержал кого надо, а не безвинного, просто похожего человека. Но почему почти… А потому, что предстояло еще опознание Петрова-Иванова двумя доставленными из Калуги свидетелями, причем, разумеется, независимо друг от друга.

В три часа дня у стены одного из кабинетов в следственном отделе Управления КГБ СССР по Московской области были выстроены в ряд четверо мужчин примерно одного роста и возраста. Среди них — подозреваемый Петров.

По указанию следователя Ландера в помещение ввели крупного мужчину лет под пятьдесят в рабочей одежде. По тому, как, завидев людей в форме (в комнате находилось еще несколько сотрудников Управления), человек мгновенно завел руки за спину, можно было безошибочно сказать, что он провел не один месяц в заключении. Так оно и было на самом деле. Бывший людиновский полицейский Александр Волосастов еще в 1944 году был осужден к десяти годам заключения в исправительно-трудовых лагерях и лишь два года как, отбыв срок наказания полностью, вышел на свободу.

На вопрос следователя, знает ли он кого-либо из четырех мужчин, Волосастов без колебаний указал на Петрова, опознав в нем Иванова Дмитрия Ивановича, с которым служил вместе в людиновской полиции с февраля 1942 года по август 1943 года. Он, Волосастов, присутствовал однажды при допросе, на котором Иванов и полицейские Сергей Сахаров и Василий Попов избивали пленного красноармейца.

— Да пусть правую руку разожмет, — сказал в заключение Волосастов, — у него на кисти шрам должен быть от пули…

И точно, на правой руке Петрова оказался старый, явно пулевого происхождения рубец, ранее ускользнувший от внимания сотрудников КГБ. Это было веским доказательством.

Затем в кабинет ввели мужчину много моложе — лет тридцати с небольшим, с орденом Славы и двумя нашивками за ранения на пиджаке — Ивана Титкина.

Он также без колебаний указал на Петрова, назвав его Ивановым Дмитрием Ивановичем.

На вопрос следователя, хорошо ли он знал Иванова, Титкин ответил, что знал его очень хорошо с 1938 года, сначала по учебе в школе № 1 города Людиново (хотя и учился на три класса моложе), а потом по совместной службе в полиции с апреля 1942 года по август 1943 года.

У Ивана Титкина хватило совести и воли порвать с позорной службой. В отличие от Волосастова, да и других полицаев, он сбежал к партизанам, потом вступил в Красную Армию и своею кровью искупил вину перед народом, потому и не был впоследствии судим.

После опознания Титкин добавил, что рабочий кабинет Иванова находился при штабе людиновской полиции, рядом с военкоматом, на 1-й улице Фокина, а жил он неподалеку, на 2-й улице Фокина, ходил в немецкой офицерской форме, всегда с пистолетом на поясе.

На допросе 12 ноября 1956 года, т. е. на следующий день, поняв бессмысленность дальнейшего запирательста, задержанный подтвердил следователю Ландеру, что он действительно является Ивановым Дмитрием Ивановичем, бывшим старшим следователем людиновской полиции, и заявил, что готов дать чистосердечные признательные показания.

Слово «признательные» следовало бы взять в кавычки, потому что, признав факт своей службы в полиции и вообще сотрудничества с оккупантами, Иванов полностью отрицал, что избивал и пытал арестованных, участвовал в расстрелах и т. п.

Тем самым он явно рассчитывал, что его деяния попадут под амнистию от 17 сентября 1955 на лиц, сотрудничавших с немецко-фашистскими оккупантами, и на него тем самым не будет распространен Указ Президиума Верховного Совета СССР от 12 января 1950 года «О применении смертной казни к изменникам Родины, шпионам, подрывникам, диверсантам». Амнистия не распространялась на карателей, лиц, осужденных за убийства и истязания советских граждан.

Вот и построил Иванов свою тактику на попытке доказать, что он был всего лишь пособником оккупантов, к убийствам и истязаниям не причастный.

Об этих первых «признательных» показаниях читателю еще предстоит узнать, пока же этим и ограничимся.

Обратим только внимание читателя на два обстоятельства и просим его их запомнить: Иванов многократно подчеркивал, что он якобы спас от верной гибели многих патриотов, оказывающих содействие партизанам и подпольщикам, и всячески настаивал, что он добровольно поступил на службу в полицию в феврале 1942 года, а не в ноябре 1941 года. Казалось бы, какая разница, что дают ему эти два-три месяца. Оказывается, в этом был немаловажный смысл. Но об этом — тоже позже.

Пока что отметим, что акт экспертизы фотографий, протоколы опознания «Петрова»-Иванова двумя свидетелями — Волосастовым и Титкиным, а также признание самого одержанного позволили 12 ноября 1956 года вынести постановление о возбуждении против Иванова Дмитрия Ивановича уголовного дела по признакам, предусмотренным статьей 58–1а и ч. II статьи 72 Уголовного кодекса РСФСР, i 13 ноября вынести постановление на его арест.

Было также вынесено постановление об этапировании арестованного в Калугу для дальнейшего следствия, которое предстояло провести следственному отделу управления КГБ СССР по Калужской области.

В тот же день 13 ноября 1956 года в Москву прибыл старший следователь управления КГБ по Калужской области лейтенант Владимир Иванович Киселев. Познакомившись с первичными материалами на арестованного, поинтересовался впечатлениями Ландера о нем. Совместно обсудили гактику последующих допросов обвиняемого.

Через несколько часов Иванов был препровожден в одиночную камеру Калужской тюрьмы № 1.

* * *

Лейтенант Киселев к тому времени служил в следственном отделе управления четыре года. На работу в органы госбезопасности был направлен сразу после окончания в 1952 году Казанского юридического института. Теперь ему двадцать шесть лет. Он юрист в третьем поколении, юристами были его дед и мама. Отец — военнослужащий, участник Великой Отечественной войны.

Первое дело, которое было поручено ему в конце 1952 года, было дело на Максимова Евстигнея Фомича, работавшего в период немецкой оккупации старостой в одной из деревне Мосальского района. Как показали свидетели, он, по указанию немцев, посылал односельчан на работу по расчисткс дорог от снега, проводил сбор теплых вещей и продукиов питания, а однажды в «день урожая» преподнес немецкому генералу по русской традиции «хлеб-соль». Обвиняемый не отрицал этого. Приговор суда был — 25 лет ИТЛ. «Так ить я не проживу столько!» — изумленно воскликнул Евстигней Фомич, выслушав приговор.

К счастью для него и его родных, вскоре он был освобожден по амнистии.

Следующим было дело на Мишина Кондратия Андреевича, арестованного за измену Родине в 1953 году. В период немецкой оккупации он служил начальником тюрьмы в г. Жиздре, где содержались, истязались и уничтожались арестованные советские граждане. Суд приговорил его к 10 годам лишения свободы.

После смерти В.И. Сталина и ареста Л.П. Берии наступили иные времена. Прошли две крупные реорганизации органов государственной безопасности в Центре и на местах (слияние и разделение с органами МВД).

В Калужском управлении, помимо смены вывески, дважды прошли сокращения штатов, были ликвидированы отделы в районах области, сменились руководители управления.

С 1954 года начальником УКГБ по Калужской области стал полковник Лякишев Михаил Андреевич, талантливый организатор, сумевший сплотить коллектив, поднять моральный дух и повысить его работоспособность.

Сокращался и обновлялся следственный аппарат, который возглавлял подполковник Колосков Евгений Игнатьевич, опытный и справедливый наставник молодых следователей.

В том же году Киселеву и его коллегам пришлось заниматься пересмотром многих дел, особенно за период 1937–1938 годов, по жалобам и заявлениям советских граждан. В результате дополнительных расследований по вновь открывшимся обстоятельствам были вскрыты многочисленные факты грубейших нарушений законности и фальсификаций. Собранные доказательства служили основанием для отмены необоснованных приговоров и реабилитации невинно осужденных. Имея такой опыт, Киселев принял к своему производству дело по обвинению Иванова Дмитрия Ивановича в измене Родине.

В управлении служил опытнейший, хоть и не на много старше Владимира, оперативник Георгий Владимирович (между своими просто Жора) Браженас. У него была узкая, весьма специфическая специализация — розыск военных преступников, орудовавших в период оккупации на территории Калужской области. Так вот, один только Браженас за послевоенные годы разыскал по разным областям СССР около двухсот пятидесяти бывших полицаев, карателей, агентов фашистских спецслужб. Спрашивается, сколько же наших соотечественников — русских, украинцев, белорусов и прочих служили верой и правдой оккупантам? Какие же тысячи, десятки, сотни тысяч? В газетах обычно писали, что все эти предатели либо уголовники в прошлом, либо белогвардейские офицеры, вообще «бывшие». Но среди тех, кого доставляли в калужскую тюрьму Браженас и другие розыскники, лиц, имевших до войны судимость, были единицы, а бывших царских офицеров так вообще ни одного. В большинстве своем полицаи оказывались молодыми людьми, кое-кто до войны даже состоял в комсомоле. Что заставило их изменить Родине, пойти добровольно на службу оккупантам, издеваться над соотечественниками, порой земляками и однокашниками, мучить их, избивать, пытать и расстреливать?

В истории всех войн, которые когда-либо вела Россия, такого массового предательства не случалось никогда.

В начале ноября 1956 года Киселев только что закончил расследование по делу бывшего людиновского полицейского, одно время начальника полиции в Бытоще, Стулова Василия Алексеевича. Его разыскал на Украине, где он работал плотником в совхозе «Выдвиженец» Днепропетровской области под именем Василия Ивановича Семенова, всё тот же Георгий Браженас. Это был огромный, слонообразный мужик лет сорока пяти, не помещавшийся даже в боксе аптозака. При перевозке пришлось, в нарушение инструкции, отворить ему дверцу бокса, чтобы он мог вытянуть ноги в проход. На опознании в Бытощи, где под его командой были публично расстреляны четырнадцать местных жителей, подозреваемых в связях с партизанами, бывшего начальника полиции пришлось усиленно охранять от порывавшихся разорвать его живьем свидетелей казни и родственников убитых.

Был разработан, согласован и утвержден план расследования по делу, определен порядок сбора доказательств. Сложностей хватало. Это прежде всего давность совершенных преступлений, многих свидетелей которых уже не было в живых. Некоторые соучастники Иванова, отбыв сроки наказания или освобожденные по амнистии, разъехались по стране. По существу, предстоял их розыск. Устанавливать очевидцев и потерпевших пришлось не только в городе Людиново, но и далеко за его пределами. В частности, свидетелей пришлось вызывать с территории Украины, Белоруссии, Литвы, Коми АССР, Карагандинской и других областей. В качестве свидетелей был допрошен и ряд лиц, отбывавших сроки наказания, которых пришлось этапировать в Калугу из мест заключения. Необходимо было найти конкретные документы того периода в архивах Калуги, Москвы, Орла и Брянска. И, естественно, продолжая допросы обвиняемого Иванова, одновременно вести поиск и допросы свидетелей в г. Людиново. В реализации плана расследования приняли участие ряд следователей и оперативников управления КГБ СССР по Калужской области. Определенную сложность вызывала позиция большинства соучастников Иванова, в частности бывших руководителей полиции и следователей. Они с большой осторожностью давали показания в отношении Иванова Д.И. о конкретных фактах его участия в истязаниях и уничтожении советских граждан. Ловчили, отказывались от показаний, которые давали ранее по своим делам. Понять их можно. Они хорошо усвоили, на кого не распространяется амнистия 1955 года. Вот почему пришлось допросить большое количество свидетелей (87 человек), а также пронести 17 очных ставок между ними и обвиняемым. Однако незаурядным дело Иванова, даже историческим, стало совсем по иной причине: в ходе расследования, а затем и открытого судебного процесса впервые выявилась в должном объеме героическая деятельность на протяжении целого года людиновского молодежного, в основном, подполья и трагическая судьба самих подпольщиков, а точнее — советских разведчиков. После завершения суда имена погибших героев: Алексея Шумавцова, Анатолия Апатьева, Александра Лясоцкого, Александры Хотеевой, Антонины Хотеевой, Клавами Азаровой, Виктора Апатьева, Николая Евтеева, их оставшихся в живых боевых соратников узнала вся страна, а название города Людиново стало в один ряд с Краснодоном.