ПОПАЛАСЬ, КАКАЯ КУСАЛАСЬ!
ПОПАЛАСЬ, КАКАЯ КУСАЛАСЬ!
… не страшен мне призрак былого,
Сердце воспрянуло, снова любя…
Вера, мечты, вдохновенное слово,
Все, что в душе дорогого, святого, —
Все от тебя!
А. Апухтин.
В день Победы, девятого мая, ровно год спустя, когда Надя покинула Речлаг, Воркуту, она вышла замуж, как и обещала Володе. Елизавете Алексеевне она уже сказала, что выходит замуж, сказала, за кого, и со всеми подробностями, и пригласила на свадьбу.
— К сожалению, я на все праздники уезжаю в Киев, к сестре, но от души поздравляю тебя, девочка! Будь счастлива и не забывай своего призвания! — Она обняла Надю и расцеловала в обе щеки. Наде показалось, что в ее небольших, умных глазах блеснули искорки слез. Елизавета Алексеевна давно уже перестала быть чужой, и ее суровая строгость не пугала больше Надю.
Рита с радостью приняла приглашение:
— Яшка все праздники «деньгу зашибает», я одна как перст. Приду обязательно! — и тут же записала адрес.
Из своей бригады она пригласила Аню со Степаном Матвеевичем. Но Аня отказалась сразу же. Сослалась на то, что днями получила двухкомнатную квартиру и очень «растряслась».
— Не обижайся, на свадьбу идти — две сотни нести мало, а у нас со Степаном до получки полсотни всего осталось.
— Возьми у меня! — с готовностью предложила Надя. Она уже знала, что на днях Аня со Степаном Матвеевичем стали наконец законными мужем и женой, но никому об этом не спешили говорить, хранили в секрете.
— Спасибо! Может, и возьму, если совсем на мель сядем! — пообещала Аня.
Ликующая Москва праздновала девятую годовщину Великой Победы.
— Это и моя победа! — радостно завопил Володя, хватая в охапку уже одетую в белое платье невесту с гирляндою бело-розовых мелких розочек в темных волнах волос.
— Болван! — с сожалением покачала головой Серафима Евгеньевна. — Оболтус!
Надя вспыхнула, но сдержалась. С пылающими щеками, подавляя с трудом в себе гнев, она проговорила:
— Конечно, вам лучше знать, каков ваш сын. Вы его мать, а мне он показался и хорош и умен. Ошиблась, значит!
Татьяна обняла ее за плечи и насмешливо сказала:
— Не обращайте внимания, ревность матери к сыновьям — это неподавляемо, неистребимо.
Володя в страхе зажмурился:
— Уже! Начинается!
Несмотря на мелкие неурядицы, вечер получился веселым. Татьяна настояла, чтоб ужин был не в ресторане, как это стало модным в последние годы, а у себя дома, и чтоб готовые блюда привезли из ресторана. Стоять у плиты с готовками домашних разносолов было некому. Фрося, домашняя работница Субботиных, ушла, презрительно передернув плечами.
— Выдумали, тоже! Свадьбу в день Победы гулять! Терпежу им нет в другой день. Кому охота в такой праздник на кухне торчать!
Пришли товарищи Володи, кто с женами, кто с девушками, а кто и просто — по-холостяцки. Женщины все молодые, красивые, модные. Многим, наверное, показалось странным — со стороны невесты не было родни, хотя друзья Володи уже знали, что внучки Маши больше нет. Зато Рита покорила всех: приехала в каком-то «обалденном» вечернем длинном платье, усеянном блестками и еще чем-то, что сверкало и переливалось на ней. Она сразу завоевала симпатии мужской половины и кокетничала напропалую при неодобрительных взглядах Татьяны.
Когда раздались победные залпы салюта и фейерверки взметнулись в небо, Володя под крики «горько», со счастливой улыбкой целовал свою невесту, приговаривая: «Попалась, кобра!», «Попалась, какая кусалась!».
После долгого ужина с криками и поздравлениями Рита, к общей радости, села за рояль и заиграла что-то бравурное и очень знакомое, а что? Надя не вспомнила. Потом Татьяна попросила ее спеть, а ее и просить особо не надо было — всегда рада-радехонька.
— Пожалуйста, только уж нам, а не ему, твоему Ромео! — тихо, с насмешкой сказал Володя, провожая ее к роялю.
Пришлось постоять, подумать, что спеть, когда все, что было пропето ею, всегда только ему. Но вспомнила и шепнула Рите:
— Давайте наш любимый: «Не уходи!»
Они обе любили этот романс, и иногда, под грустное настроение, пели его, не забывая соблюдать все правила вокала. Однако сегодня Наде захотелось спеть его так, как когда-то научила ее петь этот старинный романс Елизавета Людвиговна Маевская. Исполнять, а не только петь!
«Начинай вполголоса и медленно, — говорила она Наде, — Умоляй, проси! «Не уходи, побудь со мною!» Признайся ему, застенчиво и стыдливо: «Я так давно тебя люблю!» И дальше, не в силах сдержать свой порыв, обещай ему всю себя, не скупись! И в полный голос: — «Тебя я лаской огневою и напою и утомлю…» Поняла, как надо петь?»
Слово за словом был пройден весь романс, и на репетиции Наташа Лавровская повторила ей опять, свою самую большую похвалу: «Сама себя перепрыгнула!»
Но тот, для кого она выкладывала в пении всю душу до последней искорки, никогда не услышал ее, да и петь на лагерной сцене Наде не пришлось.
Концерты в ОЛПе приурочивались к праздникам, а их после нового 53-го года больше для нее не было. 8-го марта был «великий» траур в зоне — умер Сталин, к 1 Мая опер Горохов вычеркнул ее из программы. Не гоже вольняшке средь зечек распевать. Она уже была амнистирована, а потом события развернулись так, что ей было вовсе не до пения.
И покуда гости щедро расточали похвалы ее голосу, она с грустью вспомнила и холодную столовую, со скользким, никогда не просыхающим полом, и Наташу Лавровскую с аккордеоном из труппы Дудко, и того, кому предназначался этот романс, и затосковала… Но стоило ей окинуть взглядом веселое, улыбающееся общество, как в голову пришла озорная и дерзкая мысль: «А что будет, если я спрошу их сейчас: «А вы знаете, кто я такая?» Вот этот стиляжка, который присосался к моей руке липкими губами, наверняка, воскликнет: «Вы Богиня!» или что-нибудь в этом роде. А я им скажу: «Осечка! Я не Богиня, я просто бандитка из шайки беглого каторжника Бена Джойса! Читали «Дети капитана Гранта»? там о нем написано. И пока они не очухались от изумления, негодования и прочих эмоций, добавлю еще того пуще! Скажу: «Да-да, не таращьте на меня свои зенки, я правду говорю, — сидела за бандитизм с убийством почти пять лет в Воркуте! И поделом мне! Так мне и надо! Я— дрянь! Я — мерзавка! Я погубила двух парней! Но за них меня никто не осудит — нет такой статьи в нашем кодексе, только моя собственная совесть! Один из них сгинул в лагере, за то, что хотел дотянуться до меня, подарить мне «колечко с камушком», другой, по словам шмоналки, был «зарезан, как свинья, прямо в сердце!» И все из-за меня, я знаю? А этого избалованного мальчика, в своей жизни не знавшего слова «нет», я довела до того, что он устал от моей недоступности и непомерной гордыни, и, сгорая от своего «огня желанья», бросился в омут головой, не потрудившись узнать, кто я есть!» «Бес» тут как тут: «Ведь не скажешь! А забавно было бы покуражиться, немая сцена из «Ревизора»! Но не мучай себя — тебе есть оправдание: ты подчинила себя своей заветной мечте — быть певицей! Вспомни! Когда ты коченела в телячьем вагоне в голодном забытьи или плакала по ночам оттого, что нестерпимая боль выворачивала твои руки в кровавых мозолях, а мать, выбиваясь из последних сил, волокла тебе ящик с посылкой, чтоб ты не загнулась от цинги, пеллагры, туберкулеза… или дрожала от холода и голодухи в карцере, твой суженый забавлялся с престижными девушками, жил весело и беззаботно, и всем им было преотлично! Ты предала сама себя!» — «Они не виноваты, они производное этой системы!» — мысленно ответила «бесу» Надя, стараясь оправдать свое замужество. «Ша! Будь осторожна и помни! Старшие следователи 2-го отдела МГБ, майор Линников и капитан Остапишин, могут быть еще на своих местах и при деле — наматывают срока, обеспечивая даровой силой Заполярную кочегарку — Воркуту. Наверняка, повышены в чинах», — предупредил «бес». Неизвестно, сколько бы стояла, оцепенев, Надя, молча пререкаясь со своим «бесом», но выручила ее Татьяна, поймав за руку.
— Нагнись, пожалуйста, ко мне!
И, когда Надя слегка наклонилась к ее лицу, Татьяна чуть тронула губами Надину щеку.
— Можешь звать меня Таней и на «ты», согласна? — шепотом спросила она. Надя обомлела от неожиданности.
— Конечно! — Еще бы, самый главный и строгий член семьи предлагает ей свою дружбу! — Конечно, согласна, с радостью!
Гости не угомонились и просили ее спеть еще, и Надя спела свою коронную: «Что это сердце», и могла петь хоть весь вечер, но вовремя заметила скучающее и недовольное лицо Володи. «Он не любит, когда я пою! Ревнует меня к прошлому! — догадалась она. — Нельзя было ему ничего говорить, дура я!»
Потом мужчины оттащили куда-то столы, стулья и свернули ковер. Высокий, красивый брюнет громко провозгласил:
— А теперь танцевать, до потери пульса!
Надя, зная свой скудный репертуар, испугалась и приуныла, но Татьяна опять выручила ее.
— Первый танец назначает невеста! — объявила она.
— Вальс! Прошу вальс! — обрадовано крикнула Надя. Володя остановился в нерешительности, вспоминая, как же танцуют этот старомодный танец? Рита уже вовсю, лихо играла знакомый всем вальс «Дунайские волны».
— Долго думаешь! — сказал Лев и обнял Надю за талию. — Пойдем, дочка, тряхну стариной! Ему до утра вспоминать надо!
Танцевал Лев прекрасно, и именно тот самый вальс, которому ее обучала Наташа. Он уверенно кружил ее по паркету, и, чувствуя на своей талии его сильную руку, Надя осмелилась поднять на него глаза. «Лев, лев, настоящий лев! Как хорошо, что Володька похож на тебя, а не на твою курицу — Серафиму!» — подумала Надя и улыбнулась ему почтительно, как ласковая дочь.
— Зайди ко мне в кабинет, — сказал он и, приложившись к ее руке, подвел к Володе. Все одобрительно захлопали.
— Браво! — крикнула Рита. — Виват старшему поколению! Потом она вскочила из-за рояля.
— Будет уж вам! Я тоже хочу танцевать!
Мужчины притащили магнитофон из Володиной комнаты, и паркет затрещал под каблуками дам, а уши заложило от яростного воя ящика под названием «Маг».
— Пойдем попляшем? — предложил Володя.
— Наверное, у вас не такая слышимость, как у меня, иначе соседи взбесились бы от такого топота, — засмеялась Надя и попросила: — Проводи меня в кабинет отца!
— Зачем тебе? — удивился он.
— Приглашена на свидание! — игриво ответила она.
Кабинет у Льва был огромный, как и все комнаты в этой квартире. Два окна, и по обе стороны от дверей до окон, и до самого потолка, шкафы со стеклянными створками, до отказа забитые книгами. «В десять лет не перечтешь». Лев сидел за письменным столом и сразу же, как только она зашла, поднялся.
— Подарок тебе, дочка! — сказал он, подавая ей продолговатую коробочку в виде пенала.
— Спасибо! — поблагодарила Надя и встала столбом, не зная, что делать дальше: посмотреть или неприлично так уж сразу на подарок накидываться.
— Да ты взгляни! Может, и не одобришь?
Надя открыла коробку и замерла: на коричнево-красном бархате лежали золотые часы с таким же браслетом.
— Ой! — произнесла она и поставила обратно на стол. Она забыла, как «с достоинством» принимаются дорогие подарки, и от кого? от отца? от знакомого?
— Не угодил? — спросил, улыбаясь, Лев.
— Нет, что вы!
— Дай, я тебе покажу, как надо одевать. — Он взял ее левую руку и быстро защелкнул браслет на ее запястье.
В полном замешательстве Надя пробормотала еще раз:
— Спасибо! — и потянулась поцеловать его. «Как его называть? По имени отчеству или папа? Отец?»
— Носи на здоровье, дочка!
— Спасибо, папа! — И смело чмокнула в щеку.
«Лев, Лев! У меня мой новый отец!» — с ощущением большого счастья подумала о нем она. Тепло, именно тепло излучал он, как ее рефлектор в холодные зимние вечера. Теплыми были его янтарные, смеющиеся глаза. Теплые большие мягкие руки, теплый рокочущий, басовитый голос, и слова всегда дружелюбны и теплы. Даже густые, русые когда-то волосы, сейчас обильно тронутые сединой, тоже казались тепло-золотистыми.
В коридоре висело большое овальное зеркало в резной деревянной оправе. Надя заглянула в него и остановилась, пораженная.
— Это я?
В белом кружевном платье с гирляндой бело-розовых цветов, на поясе точно таких же, как и в прическе, ворот скромно заколот перламутровой брошью. Она уже не была ни «кошкой драной», ни «узницей Освенцима». Из зеркала на нее смотрела прелестная молодая девушка, высокая, с тонкой, гибкой талией, с «очами», а не глазами, полными завораживающей, притягательной силы.
«А ведь и правда красивая я! Там, в Речлаге, где, как сказал Пятница, «самых красивых отловили», я была, как и все, не хуже, но и не лучше других, а здесь…» «Ушкуйница» — назвал ее однажды Клондайк, когда ЧОС был вынужден выпустить ее из карцера. «Бунтарка!» «Не этот должен быть сегодня со мной, чужое ему достается!» — вздохнула она, и хорошее настроение исчезло. А тут еще бес такого назудел, чего бы она не стерпела ни от кого другого: «Вот и ты сподобилась, платьице из спецателье надела, как внучка Маша. И не протестуешь, не кобенишься. Нравится!»
— А что же мне делать? Мне учиться надо!
«Врешь! Сама себе врешь! Замуж тебе захотелось! Вот так-то, милая, не суди, да не судима будешь!»
— Что же ты, Надя, как в воду опущенная? Словно тебя насильно замуж выдают? — озабоченно спросила Серафима Евгеньевна, когда Надя вернулась в комнату, где от дыма курильщиков, как в тумане, едва различались пары танцующих.
— Голова заболела! — соврала она.
Ей вдруг так захотелось к себе домой, в свою «малогабаритку», сесть за книгу со стаканом крепкого сладкого чая и дочитать незнакомые ей стихи Ивана Бунина. «Зачем я здесь? Не нужно мне все это! Учиться надо, а тут, как на зло, дети посыплются»! И тут же вспомнила Аню: «Выходи, выходи, Надька, замуж, пока не поздно, захряснешь в девках, мужика изувечишь! — и засмеялась, когда возмущенная и красная от стыда Надя изругала ее «дурой».
Утром, десятого мая, молодым предстояло расписаться в ЗАГСе и пришлепнуть печати в паспортах.
— Еще есть время бежать из-под венца! — шепнула ей Татьяна и улыбнулась, с трудом запрятав грусть.
«Бедняжка — подумала о ней Надя, — такая красивая и молодая, просидела весь вечер, никто не пригласил ее танцевать. Она, должно быть, по-настоящему глубоко несчастна».
— Я не побегу, я останусь твоей сестрой! — едва слышно прошептала ей Надя, потом нагнулась и поцеловала. Она поискала глазами Риту и увидела, что та разговаривает с Володиным сослуживцем «Нет нужды беспокоиться, ее довезут до дома».
Еще накануне свадьбы она договорилась с Володей, что уедут на дачу, не дожидаясь ухода гостей, потихоньку, не прощаясь ни с кем, «по-английски». Две комнаты на втором этаже были отданы в распоряжение молодоженов.
Лавируя между танцующими, к Наде подошел Володя:
— Мама сказала, голова у тебя болит?
— Да, от курева! Просто дыхнуть нечем!
— Едем, завтра вернемся!
Но совсем по-английски не получилось. Серафима Евгеньевна поймала их в дверях и навязала целую сумку еды.
— Не может Володюшка утром без завтрака на работу ехать, и вечер еще долгий.
Надя насмешливо фыркнула:
— Конечно, не может! Вот и пусть ночь занимается, кушает.
Серафима Евгеньевна округлила и без того круглые, куриные глаза. Не поняла!
— Пойдем, кобра! — быстро сказал Володя, и поспешил закрыть дверь. — За что ты так маму? — в лифте спросил он Надю спокойно и не зло.
— Горшочек ночной забыла мне дать для тебя. — Она ясно почувствовала, что больше всего ей захотелось поссориться с ним и уехать домой. Там запереть дверь и залечь в постель, а можно и в горячую ванну, тоже отлично. Но этого не получилось, он засмеялся и еще крепче прижал ее локоть к себе:
— Сама такая будешь!
Над Москвой уже забрезжил рассвет, когда они сели в машину. Надя забилась на сиденье, поджав под себя ноги, и молчала, уткнув нос в воротник плаща.
— Ты что нахохлилась, как птичка? — первый нарушил молчание Володя. — О чем думаешь?
— Ни о чем не думаю. Устала, — ответила она, но это была неправда.
Она думала, но что? Сказать ему не могла. Прежде всего она боялась, страшилась того, что должно было произойти между ними, как мужем и женой, потому что, в сущности, он был ей совсем чужой. Чужая была его семья, его дом, его привычки и вкусы. И он тоже совсем не знал ее, не понимал и не мог понять, потому что прошлое ее было тщательно скрыто от него, а в настоящем он не успел узнать ее. Им еще предстояла проверка «на биологическую совместимость». Слишком разные они были, с разными судьбами, из разных слоев общества.
Совсем рассвело, когда они подъехали к даче. Широкая, посыпанная гравием дорожка, по которой она убегала, скользя на высоких каблуках, еще так недавно, была обсажена с двух сторон двумя рядами ярко-алых тюльпанов и нарциссов. Надя остановилась.
— Какая красота!
Володя немедленно нагнулся и хотел сорвать тюльпан.
— Нет, нет! Не надо! Ни в коем случае!
— Почему? Ты же любишь цветы!
— Цветы любят все! Только не нужно рвать их, им больно! И не смотри на меня так! Что мы знаем о них? Они живые!
Наверх, смотреть свои комнаты, она не пошла, а сразу примостилась в кресле.
— Чай будем? — спросил он.
— Будем! — Сейчас она готова была пить чай, разговаривать, гулять даже, делать что угодно, только отдалить тревожный момент.
— Ау тебя не остался тот вкусный ликер, «Бенедиктин»? Я бы сейчас выпила!
— Забыть былое и думы? — по-своему догадался Володя и, доставая из буфета знакомую бутылку, улыбнулся ей понимающе и дружественно.
Долго еще они сидели за столом, рассказывая друг другу о своих сокровенных задумках и честолюбивых мечтах. Солнце давно поднялось над верхушками деревьев и заглянуло прямо к ним в рюмки. В эту первую ночь своего замужества, Надя не без труда поняла, в чем смысл электроники и почему Володя считает это великим скачком цивилизации. В свою очередь он тоже узнал, что музыка, под которую он лихо и бездумно отплясывал с девушками на вечеринках, бывает разная: для головы — Бах, Вагнер, Малер, для сердца — Чайковский, Григ, Рахманинов, Шопен, Римский-Корсаков, для души — Шуман, Шуберт, Бизе; музыка для живота в ресторанах — джазы и фокстроты…
— А Бетховен? А Мусоргский? — спросил Володя, хотя не имел понятия о них и знал только понаслышке, да у сестры видел частенько на рояле ноты.
— О, эти великие, от и до, они для всего существа человека. Но это я тебе сказала, как я понимаю музыку — мое личное понимание, а ты можешь по-другому.
Слушая, они удивлялись тому, как мало знали друг о друге.
— Вот наконец-то мы и познакомились! — сказал Володя. —
Теперь, может быть, ты мне все же скажешь, что с тобой произошло, что ты прячешь от меня…
Но Надя, не давая ему договорить, быстро перебила его:
— Я уже все тебе сказала: были Ромео и Джульетта из враждующих, разных сторон, Ромео был настоящий, а потому и погиб, Джульетта была малодушна и труслива, не настоящая и не поступила, как ей полагалось по Шекспиру, она не наложила на себя рук, а осталась жить дальше!
— Ну, а потом?
— А потом стала твоей женой, вот и все, и будет об этом!
— Надя, Надя, начиталась ты сказочек! «Он не верит мне! Вот и ладно, и хорошо!»
— Ты знаешь, мне совсем не хочется спать! — Она посмотрела на свои новые часы. — Восьмой час! Тебе скоро на работу.
— Я не иду сегодня!
— А-а-а… — с сожалением протянула она и тут же воскликнула. — Но ведь нам к десяти в ЗАГС. Поедем?
— Всенепременно! Надо узаконить брак!
— Хорошее дело «браком» не назовешь. Брак он и есть брак, хоть на производстве, хоть в жизни!
— Что верно, то верно! А что делать? Приходится! — с притворным смирением произнес он и взял ее за руку.
Надя с опаской взглянула на него, боясь увидеть в его глазах «огнь желанья», но ничего такого не увидала. Он смотрел ясно и весело, как обычно, чуть с насмешкой в уголках губ, затем все не выпуская ее руки, достал из кармана кольцо и надел ей на палец.
— Вот и все, теперь дважды окольцованная!
— Единожды! — поправила его Надя. — Это кольцо моей бабушки. А ты? Без кольца?
— А я пока холостым побуду. Можно?
— Для Маши? — обиделась Надя.
— Для коммунистической партии, она не любит мещанских; пережитков прошлого.
— А ты?
— Мы не во всем с ней схожи, скажу по секрету! — понизив голос до шепота, таинственно сообщил он. Да, кстати, ты домой хотела?
— Переодеться надо и кое-что взять из дома.
— Тогда поедем, я заброшу тебя, а сам на часок-другой на работу загляну, потом заеду за тобой в ЗАГС, а вечером пойдем, посидим где-нибудь, идет?
— В ресторан? Хочешь напоить меня шампанским?
— Ни в коем случае, а то ты меня опять за другого примешь, «табу» завопишь или Сашей назовешь! А то и вовсе пристукнешь, как обещала.
— Саша ушел навсегда из моей жизни! — мрачно сказала она.
— Ладно, не порть себе настроение, едем!
Усаживаясь в машину, Надя, с трудом сдерживая себя, чтобы не засмеяться, с лукавой улыбкой спросила:
— Ты былины любишь?
— Что? Былины? Вопрос на засыпку… А попроще с утра не будет вопросов?
— Я Садко вспомнила. Как ему старик говорил: «Если хочешь, чтоб исполнилось твое заветное желание:
Как ляжешь спать во перву ночь,
Не твори с женою блуда».
— Надеюсь, только «во перву ночь»?
— А старик тот был сам святой Микола Можайский!
Володя, не отрывая глаз от дороги, слегка покосился на нее.
— А не пора ли нам перейти к суровой действительности?
Как ни странно, но Надя почувствовала, что с этой ночи он стал ей намного ближе и дороже, чем, если бы на правах мужа домогался ее любви. «Ничего умнее он и придумать не мог бы, чтоб я его полюбила».
В ЗАГСе ему и ей пришлепнули печать в паспорте. Сонная женщина с унылым лицом и подпухшими глазами вяло поздравила их с законным браком и нудно произнесла небольшую, но содержательную речь. К сожалению, Надя была взволнована и мало что поняла из этой трогательной речи. Уяснила себе только, что теперь она стала «здоровой советской семьей». На вопрос, будет ли она менять фамилию, Надя робко вякнула:
— Не хотелось бы, если можно!
Но Володя проявил бестактную настойчивость.
— Конечно, будет, а как же иначе?
Дома она завалилась спать и проспала до самого вечера. Проснулась, когда уже смеркалось и длинные тени соседних домов перекрыли улицу. Быстро нырнула в ванну, под душ, согнать остатки сна, и только успела привести себя в надлежащий порядок, употребив второпях неумеренно «Белую сирень», как подъехал Володя.
— Ты готова? Я был уверен, что застану тебя спящей.
— И не думала! — Надя важно надула губы, но не выдержала и рассмеялась.
— Поедем, я столик заказал в «Москве».
— Где? — удивилась она.
— В ресторане «Москва», за вещами заедем на обратном пути.
Вечер был прохладный, и Надя достала свой новый белый жакет, купленный у все той же модницы Надьки-маленькой за цену, равную половине зарплаты. Помогая ей надеть его, Володя по обыкновению задержал в руках ее плечи. Она круто повернулась к нему и обожглась о его горячие губы.
— Надя! Родная, ты теперь моя! — прошептал он, привлекая ее к себе.
Забытое, но знакомое пламя вновь вспыхнуло в ней и опалило жаром. Она прикрыла глаза ресницами, чтобы не дай Бог он не увидел, как загорелся в них «угрюмый, тусклый огнь желанья», столько лет запрятанный в тайниках ее души, скованный страхом лагерного спецрежима. Наивно охраняя себя от сердечных ран, она совсем упустила из виду, что вместе с душой существовало ее прекрасное молодое тело, созревшее для любви. И когда, опьяненная его поцелуями, душа ее на миг забылась, плоть властно заявила о своем существовании, заставила замолчать стыд, сказав ему едва слышно:
— Останемся!
Ночью она долго лежала неподвижно, с широко открытыми глазами и смотрела в темноту, разочарованная, недоумевающая. «Неужели это и есть любовь? — задавала она извечный вопрос, который волнует многих, вступающих в замужнюю жизнь девушек. — Или я чего-то не поняла?» Никакого чуда и восторга она не почувствовала, кроме боли и стыда, да еще смущенья и неудобства. Рядом с ней лежал ее новоиспеченный муж и тоже не спал. Он привык ласкать женщин опытных, знающих, что от них ждут, и никак не ожидал встретить полное непонимание. На смену глубокому изумлению пришло ощущение радости и счастья.
— Ты спишь? — спросил он Надю.
— Нет!
— «Навозну кучу разгребая, петух нашел жемчужное зерно!»
— Что? Ах, да! Крылов!
— Вот ты — жемчужное зерно, драгоценность! А я глупый петух. Поняла?
Надя тихонько рассмеялась:
— Оба мы глупые! Давай спать!
Но не успела она положить голову на подушку и закрыть глаза, как увидела, что к самому ее изголовью наклонилась Мымра и разбудила ее словами: «Вставай, можно ль так спать, как лагерный пожарник: сутки на одном боку». «Я не сплю!» — встрепенулась Надя и вскочила с кровати. «Иди же скорее, он ждет тебя!» — И пошла к двери. Надя кинулась следом, но Мымра уже успела скрыться. Она со всей силы налегла плечом на дверь и отворила ее наружу. Оттуда вихрем полетели ей в лицо легкие пушистые снежинки. «Куда же она ушла?» — подумала Надя, боязливо озираясь по сторонам, не встретить бы опера Горохова. Она знала и чувствовала, что он где-то поблизости караулит Клондайка. Она осторожно ступила в снег и пошла вперед. «Где же я найду его? Если крикнуть?» Но побоялась. Она подняла голову, увидела, что стоит под вышкой, и догадалась, что он ждет ее именно там, на вышке. «Почему он там? Ведь я теперь имею паспорт, я свободна!». С первой же ступени, заглянув наверх, она обнаружила, что вышка пуста, пол в ней сгнил и провалился. И опоры, на которых она держалась, тоже подгнили и покосились. Расстроенная, в слезах, она повернулась и пошла обратно. В дверях стояла Мымра, ехидная усмешка пряталась в ее тонких губах. «Ну что же, где он?» — спросила Надя. Мымра захохотала, злобно блестя глазами:
«Опоздала! Опоздала! Ножом, как свинью, зарезал, в самое сердце угодил!» «Нет, врешь! Не может быть!» — закричала Надя. Голос ее эхом разнесся по заснеженной тундре. И вмиг проснулась.
Встревоженный Володя тряс ее за плечо.
— Что с тобой? Что? — он озабоченно всматривался в ее испуганное, со сна, лицо. — Что тебе приснилось, ты так вскрикнула?
Но она уже пришла в себя.
— Ничего! Ерунда какая-то, не пускай меня ходить по тундре одной, — прошептала она.
— Что? — не разобрал он.
Но Надя уже спала снова, положив голову на его согнутую руку. А Володя, боясь потревожить ее, еще долго смотрел на ее спящее лицо и лиловые тени под глазами от ее длинных черных ресниц, озаренных первыми лучами рассвета, которые уже пробивались через щели плотно закрытых занавесок. Он никак не мог заснуть, производя в уме «переоценку ценностей». Получив в жены вместо победительной гетеры (влюбившись в нее с первого взгляда) смешную и трогательную девочку, напичканную сказками с надуманной любовью, о какой на самом деле и понятия не имела. «Жгучая тайна» оказалась простым детским увлечением, фантазией, всегда сопровождающей незаурядные, творческие натуры.
Через неделю, по настоянию всех членов новой Надиной семьи, она подала заявление на расчет. Доводы, выставленные Субботиными, не убеждали, но начинать новую жизнь с возражений ей не хотелось.
— Не престижно молодой Субботиной работать на стройке простой плиточницей! — заявила Серафима Евгеньевна.
— Не имеет смысла тратить силы на то, что могут делать другие, нужно учиться! — добавила Татьяна.
— Нельзя обделять вниманием мужа, — обрадовался Володя. И только один Лев сказал:
— Сама пусть решает, как ей быть.
— Что же ты? Квартиру получила и сматываешься? — попробовал пристыдить ее Степан Матвеевич.
Аня сидела в новой конторе за его столом и закрывала наряды.
— Кому нужна ее квартира? Сарай! Там зимой жить нельзя, электричеством отапливалась! Я там месяц жила, думала, Богу душу отдам!
Надя промолчала о том, что топить к весне начали лучше после того, как в парадном трубы перемерзли. И вообще, не взбрыкнула, не сказала: «Можете взять ее себе, эту квартиру», — а хотелось бы! У нее были другие планы. К зиме прописать к себе тетю Варю, как надоумил Володя. Хватит старухе на коромыслах воду носить.