«Какая глушь!»

«Какая глушь!»

На какие деньги собирался Лев Львович жить с молодой женой? Специального образования у него не было. Быть управляющим имения тестя он отказался. Это было ниже его достоинства, да и, несмотря на любовь к Швеции, его тянуло в Россию, он скучал по России и прежде всего – по Ясной Поляне. Находясь за границей, он жил на деньги, которые присылала мать. Но фактически это были деньги отца, полученные Софьей Андреевной от продажи его старых сочинений. Ясная Поляна не приносила ей дохода, а, напротив, требовала ежегодных денежных вложений.

Юридический статус Ясной Поляны был довольно сложный. После отказа Толстого от собственности в 1892 году имение перешло во владение его жены и малолетнего Ванечки, опекуном которого мать являлась в его части наследства. После смерти Ванечки в 1895 году его часть наследства перешла в собственность пятерых братьев – Сергея, Ильи, Льва, Андрея и Михаила. Софья Андреевна владела усадьбой, братья – остальной частью имения. Во всем этом Льву Львовичу принадлежала пятая доля. Кроме этого ему принадлежал дом в Москве, который оценивался примерно в пятьдесят тысяч рублей. Но фактически в этом доме в осенне-зимний период проживала Софья Андреевна с младшими детьми, которые учились в гимназии. Там же жил Лев Николаевич, когда бывал в Москве. Продать дом означало лишить семью городской гавани.

И тогда он пришел к мысли, которая была бы очень разумной, если бы речь шла не о семье Толстых. Вместо того, чтобы служить управляющим у своего тестя, не лучше ли стать управляющим Ясной Поляной, где всё ему знакомо с раннего детства, где живут отец и мать, сестры и младшие братья? Поднять хозяйство родового имения на уровень европейской культуры, сделать его доходным.

Прекрасная мысль! Точно также когда-то думал его отец. И в 1847 году, когда он бросил университет, чтобы жить помещиком в Ясной Поляне. И потом, в пятидесятые годы, после заграничных поездок, обогативших его опытом европейской культуры. И в шестидесятые годы, когда Толстой с восемнадцатилетней Сонечкой в специально купленной большой карете – дормезе приехал в Ясную Поляну проводить свой медовый месяц и всю, как тогда им представлялось, счастливую семейную жизнь. А получилось, что получилось…

В «Опыте моей жизни» Лев Львович изложил этот замечательный, как ему в молодые годы казалось, русско-шведский проект. «В первый же год моего пребывания в Швеции меня поразило больше всего, что общая шведская цивилизация и культура стояли несравненно выше цивилизации не только русской, но и французской, а может быть, и общеевропейской…

Не было ни одной области шведской жизни, в которой не были бы достигнуты значительные и глубоко рациональные результаты, начиная с религии и кончая питанием, и условия эти настолько смягчили в стране напряженность и трудность борьбы за существование как личности, так и семьи, что жизнь здесь была во много раз легче, чем в России и даже во Франции».

Но вместо того, чтобы бросить свою несчастную родину и сделаться шведским жителем, Лев Львович решил внести благотворные перемены в русскую жизнь. Насколько далеко простирались его надежды на этот счет, увидим в дальнейшем. Пока же он «решил поселиться в Ясной Поляне в ее флигеле и приготовился повести хозяйство имения, часть которого теперь, после смерти Ванечки, принадлежала мне. Я хотел, как отец, на всю жизнь закабалиться в деревне и писать, чувствуя к этому делу призвание… Я мечтал, что вся Ясная Поляна когда-нибудь будет моей, и я создам в ней новую большую семью, новый центр и продолжение рода Толстых».

В черновом варианте «Опыта…», который приводит Абросимова, сказано более жестко: «Мне хотелось в будущем одному завладеть всем родовым имением и таким образом продолжить в нем толстовский род. Но эти мечты были только мечтами потому, что я уже тогда осознавал, что Ясная Поляна, как родовое имение Толстых, почти погублено, во-первых, тем, что оно стало собственностью шести человек, во-вторых и в главных, тем, что Лев Николаевич просил похоронить себя в середине имения, что, конечно, будет привлекать посетителей на его могилу и тем сделает частную семейную жизнь будущих Толстых несносной».

Оставим в стороне вопрос о собственности, который теоретически мог быть как-то решен после смерти отца и матери в пользу Льва Львовича, скажем, выкупом у братьев их долей яснополянского наследства. Но оставалась другая проблема, фантомная с юридической точки зрения, но куда более важная – с моральной и культурной. Отец Льва Львовича был великим человеком, который родился в Ясной Поляне и провел в ней основную часть жизни. И хотя в 1896 году вопрос о захоронении Толстого в Ясной Поляне еще не стоял (Лев Львович запутался в последовательности событий), но в итоге было именно так. Поэтому в реальности Ясная Поляна была не просто «родовым имением», но уже при жизни Толстого стала местом культурного и религиозного паломничества, а после его кончины была обречена стать музеем.

В этом музее Льву Толстому-младшему не было места.

Это хорошо понимала Софья Андреевна. Поэтому на письмо сына, в котором тот просил отремонтировать яснополянский флигель к его приезду с Дорой и обещал взять хозяйство Ясной Поляны на свои плечи, она ответила достаточно категорическим «нет».

«Ты пишешь: жить в Ясной, хозяйничать, пишешь, что религия ее и отца ее – труд и польза. Как все эти принципы сейчас находят приложение у иностранцев, а у нас – увы! Куда ни сунься – делать нечего.

Какое в Ясной хозяйство? И разве это возможно в разных руках и при жизни отца?

Нет, Лёва, не поселяйся с нами, опять захвораешь. Свей свое гнездо, купи именье, если хочешь жить в деревне, и, ввиду нашего общего счастья и спокойствия – не живи с нами. Любя тебя, я это советую. Погоди, нам не долго с папа? жить осталось».

Почему Лев Львович не внял разумному совету матери? Почему не оценил прозрачного намека, что главный источник его болезни находится не где-нибудь, а в Ясной Поляне. И это, увы, его родной отец. И уже не имело смысла выяснять, почему так вышло и кто в этом виноват: старший Толстой с его религиозным учением или младший – с его доброй душой, но завышенными амбициями? Но Ясная Поляна была последним местом на земле, где Лев Львович мог успешно скрещивать породы и культуры.

Он же не нашел ничего лучшего, как в письме к отцу пожаловаться на мать: «Я знаю, что ты так же, как и я, когда думаем друг о друге, хотим видется и быть вместе, мама? же почему-то не очень хочет меня в Ясной и советовала даже купить имение, что меня огорчило. Прежде всего любовь и дружба и взаимная помощь, и вопросы остальные при этом не существуют».

Мама? он ответил сухо:

«Ваше письмо и отрицательный ответ меня огорчили. Не буду говорить об этом. Зимой я думаю найти кусок земли в Московской губернии и весной или летом переселиться туда. В Ясной я жить не буду».

Но в этом же письме просил: «Пожалуйста, это не так трудно, для Доллан больше, – приготовьте нам место, где жить, хоть это время, до собственного дома».

Два Льва разрывали Софью Андреевну на части. Одному в ней не хватало духовности. «В тебе много силы не только физической, но и нравственной, только недостает чего-то небольшого и самого важного, которое все-таки придет, я уверен. Мне только грустно будет на том свете, когда это придет после моей смерти», – задумчиво писал ей муж в сентябре 1896 года. А приезжавший в это время с женой в Россию сын просит всего лишь (!) подготовить летний гостевой флигель для жизни зимой с семнадцатилетней шведкой. «И страшно мне было, что за существо была эта 17-летняя шведочка», – вспоминала Софья Андреевна.

Они приехали 14 сентября. Лев Львович спешил, Дора впервые видела Россию из окна поезда. Возле пустынного подъезда станции Щёкино их ждал кучер Андриан на пролетке. По дороге в Ясную промелькнуло село Кочаки, где рядом с церковью были похоронены дед и бабушка Льва Львовича, «бедное деревенское кладбище, обрытое канавой, с жалкими почерневшими и скосившимися деревянными крестами». Наконец, показалась деревня Ясная Поляна с соломенными крышами.

«Какая глушь, какая беднота!» – пишет автор «Опыта моей жизни», передавая свои впечатления от встречи с родиной.

«В начале улицы крошечное и одинокое здание церковно-приходской школы. Знакомые фигуры мужиков и баб медленно двигаются подле изб. Они останавливаются и смотрят на нас равнодушно. Некоторые узнают меня и лениво кланяются. Лица их серьезны, озабочены и враждебны».

Это – Россия.

Впрочем, рядом с барским домом – оживление. «Мать, отец, сестры, братья, прислуга – все встречают нас с улыбками и возгласами и ведут наверх в приготовленные для нас две комнаты, те самые, на север и грязный двор, где я провел мое тяжелое детство. Какая серая простота, какая тишина и какая грусть! Вот и зловонные канавы, и подвал под окном, и глубокий колодезь справа».

Куда он приехал? И, главное, зачем?!

После ужина молодая пара отправилась в свои комнаты ночевать. Ни говоря ни слова, Дора с широко раскрытыми глазами бросилась в его объятья. «Она ничего не сказала, но я угадал ее чувство. Ее взгляд выражал не только отчаяние, но ужас».