ТРИНАДЦАТЫЙ
ТРИНАДЦАТЫЙ
К этому привыкнуть нельзя. Вот сейчас споют: «Снятый Боже» или «Елицы во Христа крестистеся…» (в зависимости от дня Литургии) и ты опять поднимешь над собою Апостол и выйдешь на середину храма. Батюшка возгласит «Премудрость!», и ты обретешь голос Павла, а твои товарищи по общине, твои братья и сестры станут ефесянами и солунянами, галатами и коринфянами. И в храм XXI столетия войдет горячее дыхание первого века, нетерпение молодого, становящегося христианства, в котором все только рождается и потому требует бдительности и готовности.
Порядок чтений в годовом круге неизменен, и ты за многие годы служения уже знаешь, когда придет час римлянам, когда евреям… Но раздастся «Премудрость!», и опять ни тысячелетней традиции, ни защитного покоя привычки — только огонь и тревога, свет молнии и безумие встречи, как в непрерывно повторяющемся прозрении Савла на пути в Дамаск.
Кажется, мы знаем о нем все — не только от него самого и его спутника в трудах апостола Луки, но и от писавших о нем Г. Сенкевича и Ф. Ницше, о. Александра Меня и М. Бубера, А. Швейцера и тех двух десятков богословов, писателей, философов, на которых радостно, даже восхищенно ссылается автор этой книги, обнаруживая в восхищении не соперничество с предшественниками, а братство любви к своему герою.
А уж что говорить о тысячах толкований «Посланий» апостола! Подлинно, как пишет Ален Деко, — «пролиты реки чернил». Что же при таком знании все-таки побудило французского писателя взяться за еще одну книгу об Апостоле? Он предупреждает этот вопрос с первой страницы, доверчиво и открыто, как все в этой подкупающей книге. Воспитанник рационалистической Французской академии, потеснившей Б. Паскаля для Э. Ренана, он не был внимательным сыном католической церкви и поздно узнал, что апостол Павел не встречался с Христом, а узнав, не мог понять, как тот встал в истории Церкви рядом с ближайшим Христу Петром. И с этого удивления начался сорокалетний путь «преследования» тайны, вчитывания в судьбу своего героя, которая, становясь известнее, не делалась постижимее.
Писатель прошел всеми дорогами апостола Павла, коснулся всех камней, которых касался апостол в Малой Азии, Иерусалиме, Греции, Риме. Я знаю счастье такого пути, потому что тоже касался этих камней в Тарсе и Антиохии, в Перги и Листре, Эфесе и Троаде, знаю свет этих небес и тяжесть дорог апостола. Наверное, временами мы шли рядом. Но наше знание уже только умно и не обожжено единством мира и близостью неба. В нас во всех уже больше Ренана, торопившегося воспользоваться великой наукой XIX века, чтобы снисходительно объяснить все чудеса Христа и апостолов, в нас больше португальца Эса де Кейроша, который прекрасно пишет о каждом уголке Святой земли и знает, какими улицами шел Иосиф Аримафейский за телом Спасителя и где Христос ступил на Скорбный путь, но для которого это уже только святые, украшающие человечество «легенды». Он может сказать, что это было в те времена, «когда ангелы еще ходили по земле», но для него это останется только изящной аллегорией, а не высокой реальностью, в которой Богородица спокойно встает навстречу Архангелу Гавриилу, пришедшему с вестью о Сыне: «Я раба Господня. Да будет Мне по слову твоему», потому что «перемычка» между земной и небесной мыслью была прозрачна или ее не было вовсе, и небо было, по слову пророка Исаии, «престол Господень, земля подножие ног Его», и они были одно.
Вот и у Алена Деко через век после Ренана все еще первенствует путь хоть уже и не такой самоуверенный, но ум, и он, приводя отрока Савла учиться в Иерусалим к Гамалиилу, может с улыбкой и тайным щегольством написать под стать своему соотечественнику: «В эту пору Иисус плотничает в Назарете, забытой богом деревушке». И его почти не ранит эта улыбчивая фраза, и он не останавливается потрясенный, что Бог забыл деревню Своего Сына. И мы тоже проскальзываем ее легко, восхитившись стилем и не дав себе труда и на минуту задуматься о страшно живой глубине мира, где в малой деревне обыденно плотничает и готовится к служению и гибели Спаситель мира, а миру это служит только поводом к эффектной фразе.
Автор чувствует опасность вхождения в небесный мир земной дверью и сразу оговаривается, что он не теолог и не богослов, а только историк — «историку же следует показать, как человек Павел» реагировал на то или другое. И слово «человек» подчеркнет. И тем дополнительно объяснит свой интерес к образу Павла — ведь это значит, что он, не видевший Иисуса, ближе к нам и, значит, поможет нам сократить дорогу к Спасителю, понять непостижимый язык откровения, так естественно и «даром» доставшийся прямым ученикам Сына Божия.
А легче нам не становится и вопросов меньше не делается. С человеческой точки зрения можно понять, что Павел ходит по одним улицам с Христом и не знает Его, а если и слышит, — не придает значения: воздух давно наэлектризован ожиданием Мессии и уже отравлен скепсисом. Сын Моисеева закона Павел, конечно, в этот роковой час мира с синедрионом и, когда бы знал о казни Христа, то, возможно, стоял бы в толпе правоверных, кричавших: «Распни Его!»
Но вот ведь не знал, не стоял, не кричал, хотя потом яростно гнал христиан. В небесном мире нет одних «человеческих» мер. Есть богочеловеческие. И святой может проходить обычной людской дорогой, но он и на ней будет с самого начала, с небесного замысла о нем нести в судьбе элемент жития, где сверхъестественное равноправно с естественным, будь то путь хирурга архиепископа Луки Войно-Яснецкого или апостола Павла. В каждом настоящем христианине, а тем более в святом, есть свое мгновение прозрения на пути в Дамаск.
Страница за страницей Ален Деко идет к этому познанию и, цитируя Д. Хильдебрандта, уверявшего, что апостол Павел на дороге в Дамаск узнал в мгновение «все и сразу», спрашивает: «Можно ли в отношениях между Богом и человеком узнать все сразу “за момент падения”?» И отвечает: «Если есть вера, то можно».
Ответ простой и верный, но только, кажется, не облегчающий пути ни ему, ни нам, потому что эти слова, «если есть вера», на деле и означают главную границу между Богом и человеком, между Человеком и человеком, между автором и читателем. Если вера есть, то дальше можно и не писать, а если нет, то хоть испишись. Но писание все-таки есть путь к вере, развертывание этого тонкого и редкого цветка.
В одной из глав Деко со смущением пишет, что в посланиях апостола Павла «Христос огнем горит на каждой странице, а Иисус остается незамеченным», мучаясь и не понимая, как можно миновать человеческий путь для постижения Господнего. У самого Деко как раз долго горит огнем Савл, а незамеченным остается Павел, даже переживший откровение и ставший Павлом. Человек все перевешивает апостола. И хорошо, что автор не торопится, не обманывает себя и нас, понимая, что обманом тут не возьмешь — притвориться верующим нельзя.
Он смотрит, как мальчик Савл с самого начального детства, с первых сознательных шагов искренне и горячо начинает со слов «Благословен будь, Господь» и тем усыновляется небу, но не делает из этого дальних и скорых выводов, возможно, понимая, что и самые небесные слова без откровения не приближают неба: ведь и мы где находимся в духовном нашем состоянии — а каждый новый день начинаем с Отче наш… Значит, и для Павла дело не в одних благочестивых домашних уроках, не в одном следовании закону и не в одном ученичестве у великого Гамалиила. Все это только приготовление «почвы», чтобы однажды, когда придет час, завеса разорвалась и идущий преследовать христиан Павел услышал: «Зачем ты гонишь Меня?» — и понял и принял Христа всего и сразу — без следования Ему в иерусалимской жизни, без знания Его учения, без участия в Тайной вечере. Откровение не школьно и не экономно и дается не «по чайной ложке». Подлинно — все и сразу!
И хорошо, что Деко здесь уже не смущается, как Ренан, и не пускается в спекуляции о «магнитных бурях» Дамаска и «впечатлительности» Павла, не обнаруживает трусливых уловок ума, который во что бы то ни стало хочет остаться «на земле». И хоть он еще часто на протяжении книги будет шутить, называя Луку «нашим специальным корреспондентом» при Павле, улыбаться над ролью женщин (француз же!), уловлять нас «образованностью» Павла, подчеркивая его арамейский Христа и греческий Сократа, ссылаться на цитируемых им в посланиях афинского поэта Менандра, критского поэта Эпименида или стоика Арета, мы уже будем видеть, как его сердце проникается любовью к некогда смутившему его герою, проникается его стремительной силой и правдой. И скоро мы увидим, что он сроднится с душой апостола до того, что станет доверчиво пенять ему, когда тот будет поступать не так, как хотелось бы любящему автору. Так после обрезания юного Тимофея автор, уже принявший выстраданную апостолом мысль о том, что обрезание не приближает ко Христу, трогательно выговаривает ему: «Почему ты разочаровываешь нас? С теми, кто тебе друг, следует быть искренним». Ему горько, что апостол преступил свою мысль без видимой надобности. Хотя если бы мы осмелели до той же близости к Павлу, как Ален Деко, мы могли бы легко предположить, что этим он хотел окончательно испытать юношу перед долгим совместным путем и страданием и приблизить его в обрезании до сыновства, ведь он и сам в этом сын закона и никогда не забывал первенства иудаизма.
Но когда подойдет для Павла час настоящего испытания, когда он соберется в последний раз в Иерусалим, зная, что единоверцы не пощадят его за проповедь язычникам, что даже и христиане брата Господня Иакова отступятся от него за нарушение закона, Ален Деко уже будет весь любовь и доверие. Он не станет вместе с несчетными толкователями, на все лады судившими апостола Луку за приблизительность и невнятность рассказа об этом важнейшем событии, искать какого-то своего здравомысленного варианта, а просто поверит Луке, с которым, как и с Павлом, делил долгий путь книги. Ведь Лука по-человечески, по-стариковски мог многое забыть, потому что писал Деяния апостолов спустя годы после событий, но оставался верен в главном движении сердца и общем тоне сказанного. Историк в Деко на минуту отступает перед простым движением сердца, и это дороже всех доказательств науки, потому что бывают мгновения, когда истина для читателя убедительнее доказывается верой автора, чем свидетельством документа.
Павел и Лука многому научили своего биографа, что делает книгу счастливо живой.
Мне бы хотелось обсудить с читателем в этой книге всё. И странную нереальность императоров, подлинных современников Павла — скучающего Тиберия, безвольного Клавдия, безумного Нерона — словно они из какой-то мифологической истории и страшной дали, а Павел и раньше их, и в самом живом сегодняшнем сердце — подлинно в бессмертии, которое не требует доказательств, потому что слышно во все дни истории и за каждой Литургией. И восхищение Алена Деко тем, как на его глазах рождается Первое апостольское послание Павла (из Коринфа к фессалоникийцам). Как начинается словесная архитектура христианства, соборное строительство учения (ведь и представить нельзя, что в пору этого Первого послания ни одного Евангелия еще нет, что они все впереди и это первое начертание учения, первая запись, первое чудо Слова, которое было у Бога и было Бог). И то, как «душевное» христианство борется на страницах книги с духовным, послушание закону с дерзновением, удобное с пламенным.
Но я ведь только «привратник» книги, кому выпала счастливая возможность открыть ее двери первому, и мне естественно хочется, чтобы скорее вошли другие. И потому потороплюсь сказать главное: почему эта книга насущна сегодня, как была бы насущна и вчера. Я понимаю сомнение автора, поставившего на «человека» в Павле, когда он с беспокойством спрашивает в конце: «Может, мне следовало попытаться подняться на его высоту, а не низводить его до моей слабости?» Может быть. Но можем ли мы подняться, встать вровень с апостолом одним усилием замысла? «Вырасти» можно только «не заметив», как вырастает в жизни каждый человек. Может быть, Ален Деко и низводил апостола «до своей слабости», но сам при этом высился в любви и понимании. И, может быть, с этой книгой читатель не приблизится к пониманию Христа в его святой непостижимой простоте, с какой Он открывался тивериадским рыбакам, но зато он поймет Его в гораздо более насущном сегодня смятении мысли и сомнении.
Они не зря в русской иконе всегда рядом — простой Петр и сложнейший Павел, первый и тринадцатый, видевший Учителя ближе всех и не видевший вовсе, сердце и ум, любовь и вопрошание, доверие и сомнение. Они таковы и в нашем сознании. И Петра, к сожалению, в нас меньше, но зато как важно в разумном и безумном веке всякое слово о Павле.
И ничто не ушло в прошлое, потому что в вере стоит один вечный полдень, где времени нет. В те дни, когда Ален Деко заканчивал свою книгу, рядом, в родной Франции, работал умный противник апостола Павла, Константин Клуге, дядя нашего режиссера Алексея Германа, заканчивая многолетний труд об «отступничестве» апостола Павла от Закона и о враждебности его делу Христа, который пришел «исполнить Закон» и указать язычникам этот единственный путь к тайне вечной жизни и домостроительству будущего. Дело Павла по-прежнему горит в сердце современности и побуждает к газетно-живым спорам, потому что за ним судьбы истории, спасение или поражение мира. Христианство молодо, как в первый день, и все ждет от нас бдительности и бодрствования сердца и ума. Век первый, век двадцать первый… «В начале было Слово». Оно будет и в конце.
…Затихнут под сводами храма последние звуки «Трисвятого», священник возгласит «Премудрость!» и в сосредоточенной тишине вечного дня опять раздастся: «К римлянам (евреям, солунянам, галатам) Послание Святого Апостола Павла чтение…»
Вонмем!
Валентин Курбатов