Глава XII ЧЕЛОВЕК В ЦЕПЯХ

Глава XII

ЧЕЛОВЕК В ЦЕПЯХ

Вплотную к северо-западному углу иерусалимского храма примыкает крепость Антония, ее башни — самая высокая достигает тридцати семи метров — и крепостные стены нависают над городским кварталом. Поднявшись на стены, паломники могли видеть казармы, конторы, резиденцию трибуна, внутренние дворы. Каждый день там тренировалась римская когорта, усиленная кавалерией, — всего около тысячи человек. По большей части, как и во всех римских провинциях, управляемых прокураторами, это были вспомогательные войска, которых набирали на месте. Но принимали на службу только неиудеев.

Большая лестница, по которой можно было пройти прямо с крепости на эспланаду храма, задумывалась, само собой, чтобы предотвратить возможные беспорядки. Лучшим тому доказательством послужил возникший в Иерусалиме мятеж.

Трибун Лисий недоумевал: почему из-за этого маленького лысого человека вспыхнули такие волнения? В какой-то момент он решил, что имеет дело с тем самым иудеем из Египта, который, объявив о наступлении Царства Божиего, поднял против римлян тысячи зелотов[34], непримиримых противников завоевателей. Никто не знал, что стало с этим самозванцем после подавления мятежа зелотов, поэтому, едва возникали беспорядки, проходил слух, что этот человек появился вновь.

Когда Павел предстал перед Лисием, то обратился к римлянину по-гречески:

— Можно ли мне сказать тебе нечто?

— Ты знаешь греческий? — удивился трибун.

Павел подтвердил это и, назвав себя, еще больше встревожил Лисия необычной просьбой: «…я Иудеянин, Тарсянин, гражданин небезызвестного Киликийского города; прошу тебя, позволь мне говорить к народу» (Деян 21:39).

Трибун согласился — ворота крепости распахнули. Это была потрясающая картина: узник в цепях, гордо выпрямившись, обратился к разъяренной толпе, ненависть которой едва сдерживали римские легионеры. От изумления собравшиеся замолкли. «…Сделалось глубокое молчание», — пишет Лука.

И Павел заговорил: «Мужи братия и отцы! выслушайте теперь мое оправдание… я Иудеянин, родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе…»

Павел говорил долго: рассказал о жизни, об истории своего духовного прозрения и своего призвания, о встрече с воскресшим Христом по дороге в Дамаск. А потом заговорил о своем возвращении в Иерусалим: «Когда же я возвратился в Иерусалим и молился в храме, пришел я в исступление, и увидел Его, и Он сказал мне: поспеши и выйди скорее из Иерусалима, потому что здесь не примут твоего свидетельства о Мне. Я сказал: Господи! им известно, что я верующих в Тебя заключал в темницы и бил в синагогах, и когда проливалась кровь Стефана, свидетеля Твоего, я там стоял, одобрял убиение его и стерег одежды побивавших его. И Он сказал мне: иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам».

Но дальше Павлу говорить не дали. Его прервали, осыпая проклятиями: «…а за сим подняли крик, говоря: истреби от земли такого! ибо ему не должно жить» (Деян 21:40, 22:1, 3, 17–22).

Раздосадованный трибун приказал прекратить все это. По его приказу Павла снова водворили в крепость. И вот они остались вдвоем, окруженные со всех сторон влажными каменными стенами. Трибун, то ли из снисхождения, то ли по недоверию, решил разобраться до конца. Он во что бы то ни стало хотел вырвать у этого человека его тайну. Прежде чем удалиться, Лисий приказал наказать смутьяна: подвергнуть его бичеванию, которое почти всегда предшествовало допросу подозрительного лица. Приказ исполнили мгновенно: с узника сорвали одежду, привязали ремнями, и легионер уже схватился за рукоять бича, когда Павел с обычным спокойствием обратился к дежурившему центуриону: «Разве вам позволено бичевать римского гражданина, да и без суда?»

Центурион тут же остановил руку солдата, уже поднявшего бич, и бросился к трибуну: «Смотри, что ты хочешь делать? этот человек — Римский гражданин» (Деян 22:26).

Римский гражданин! Трибун тотчас же осознал, как он рискует. Такая ошибка могла стоить ему продвижения по службе! Лисий отправился к узнику.

— Скажи мне, ты римский гражданин?

— Да.

— Я за большие деньги приобрел это гражданство.

— А я и родился в нем.

Ни о каком бичевании речи уже идти не могло. Но ночь Павел провел в темнице, в крепости.

Судя по всему, трибуну в эту ночь не спалось. Он не мог по собственной инициативе отпустить на свободу человека, вызвавшего ненависть народа, но не мог он и оставить его в заточении без суда. Раз этот человек был иудеем, почему бы не отдать его во власть тех, кто сможет с ним разобраться? Почему бы не передать его синедриону?

Синедрион, высшая судебная и религиозная инстанция Иудеи, заседал в те времена за пределами храмовой стены, рядом с башней Ирода. В этом был очевидный расчет римлян. В случае необходимости они легко могли проникнуть на место заседания.

С Павла сняли цепи. Его привели и поставили перед синедрионом: семьдесят один человек, гордый своим правом толковать Тору. Первосвященник Анания к тому времени занимал свою должность уже десять лет и пользовался искренним уважением.

Задержанному сказали, что он сам должен выступить в свою защиту. Лука пишет, что Павел стоял, «устремив взор на синедрион». Картина впечатляет. Мы видим безоружного человека перед собранием, где каждый хотел его смерти, и этот человек силой своего взгляда удерживал противников. Павел заговорил, возвысив голос: «Мужи братия! Я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня».

Но тут Анания прервал его: этот человек солгал! По обычаю его следует ударить по губам. Анания приказал, и приказ его собирались выполнить. Но Павел силой голоса заставил отступить подошедшего к нему человека. Слова апостола прозвучали громом: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная! ты сидишь, чтобы судить по закону, и, вопреки закону, велишь бить меня».

Из рядов потрясенного синедриона раздались возгласы возмущения: «Первосвященника Божия поносишь?»

Голос Павла смягчился: «Я не знал, братия, что он первосвященник; ибо написано: “начальствующего в народе твоем не злословь”».

Синедрион несколько успокоился: по крайней мере, этот человек знает Священное Писание. Однако на разных скамьях реакция была разной. Собрание было разделено на саддукеев и фарисеев. Павел это заметил сразу же, как только вошел. «Ибо саддукеи, — констатирует Лука, — говорят, что нет воскресения, ни Ангела, ни духа; а фарисеи признают и то и другое» (Деян 23:1, 3–5, 8).

Павлу представилась возможность воспользоваться этими разногласиями: «Мужи братия! я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскресения мертвых меня судят».

«Сделался большой крик», — резюмирует Лука. Саддукеи были возмущены, но фарисеи дали им отпор: «Ничего худого мы не находим в этом человеке; если же дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу» (Деян 23:6, 9).

Обе стороны готовы были стоять насмерть в своем убеждении, что должно было еще больше растревожить трибуна Лисия. Что станет с его пленником среди этих раздоров? Трибун отдал приказ, и Павла немедленно выволокли из зала заседаний. Я так и слышу раздосадованный голос Лисия:

— Ведите его обратно в крепость!

Заседание синедриона описано со всеми подробностями. Смог бы Лука так описать его, не будучи очевидцем? Возникает и еще один вопрос: мог ли командир римского гарнизона своей властью собрать синедрион? И как возможно, что Павел не узнал первосвященника, который председательствовал в синедрионе? И как согласился первосвященник на присутствие трибуна во время допроса задержанного? Есть немало сомнений, что не мешает всей этой сцене, начиная с диалогов, выглядеть вполне правдоподобно.

Слухи о произошедшем на заседании синедриона распространились мгновенно, подогревая гнев иудействующих. Сорок человек собрались на рассвете и поклялись предать смерти Павла, иудея-предателя. Они принесли клятву: «не есть и не пить, доколе не убьют Павла». Выработанная ими тактика была стара как мир: поймать Павла, увести в надежное место, а там убить. Однако заговорщики проявили достаточную изобретательность. Несколько человек из этих «защитников закона» обратились к синедриону, члены которого еще пребывали в растерянности после случившегося, с настойчивой просьбой потребовать у Клавдия Лисия снова привести заключенного на суд: ведь трибун доверил синедриону суд над отступником, а вызывающее поведение узника помешало собранию довести свою задачу до конца. Первосвященникам идея понравилась. Трибун не мог отказать привести узника снова на суд. Для иудействующих судьба Павла была предрешена.

Но они ошиблись. В этой истории, изобилующей неожиданными поворотами, появляется некий юноша, о котором мы вскользь упоминали лишь на первых страницах нашей книги: племянник Павла, проживающий в Иерусалиме. Каким же образом он узнал о заговоре? Точно известно лишь то, что ему удалось проникнуть в крепость и предупредить дядю. Павел отреагировал моментально. Он попросил одного из центурионов отвести юношу к трибуну, поскольку у племянника есть для военачальника важные сведения.

По тону заключенного центурион понял, что спорить не стоит, и проводил молодого человека к Лисию. Племянник разъяснил: «Иудеи согласились просить тебя, чтобы ты завтра вывел Павла пред синедрион, как будто они хотят точнее исследовать дело о нем. Но ты не слушай их; ибо его подстерегают более сорока человек из них, которые заклялись не есть и не пить, доколе не убьют его; и они теперь готовы, ожидая твоего распоряжения» (Деян 23:20–21).

Лисий оказался человеком действия. Сославшись на угрозу безопасности Римской империи, он решил перевезти Павла в Кесарию и отдать его в руки прокуратора Иудеи, которому принадлежала высшая судебная власть в провинции. Призвав двух центурионов, Лисий отдал им приказ: «Приготовьте мне воинов пеших двести, конных семьдесят и стрелков двести, чтобы с третьего часа ночи шли в Кесарию. Приготовьте также ослов, чтобы, посадив Павла, препроводить его к правителю Феликсу» (Деян 23:23–24).

Такой внушительный эскорт, в который трудно поверить, вероятно, объясняется тем, что при необходимости следовало рассеять сорок заговорщиков. Лисий написал письмо прокуратору Феликсу, в котором изложил обстоятельства дела. Он также выписал Павлу elogium — подорожный документ, который на пути в Кесарию следовало предъявлять представителю римских властей.

Ехал Павел всю ночь. На рассвете, когда была пройдена половина пути от Иерусалима до Кесарии, они сделали остановку в Антипатриде, еще одном городе, заложенном Иродом Великим. Тут Павел смог передохнуть несколько часов.

Поскольку опасность миновала, большую часть эскорта отправили обратно в Иерусалим, и до Кесарии апостола сопровождал лишь отряд всадников.

В IV веке до н. э. царь Сидона основал небольшой порт, вокруг которого образовалось поселение, названное Башней Страбона. В 63 году до н. э. Помпей даровал ему самостоятельность, а через семь лет император Август подарил его Ироду Великому, который начал там строительство, также великое. Был сооружен мол, прикрывавший портовую гавань глубиной в двадцать саженей, «просторнее Пирейского порта», где суда даже в самый сильный шторм находились в безопасности. Строительство города закончилось через двенадцать лет. Царский дворец был построен из белого мрамора. Ирод сделал город столицей своего царства и в честь кесаря Августа назвал его Кесария. Современников восхищал блеск столицы Ирода.

Когда Павел, по-прежнему в оковах, вступил в Кесарию, царский дворец был уже превращен в официальную резиденцию римских прокураторов Иудеи. Нынешнего прокуратора звали Антоний Феликс.

Вольноотпущенник императора Клавдия, брат того самого Палланта, который способствовал возвышению Агриппины и Нерона, Феликс описан Тацитом одной краской: «отличавшийся жестокостью и сластолюбием, раб на троне»[35]. Прокуратором Иудеи он стал в 53 году по протекции бывшего первосвященника Ионафана. Жестокость Феликса в отношении местного населения неоднократно становилась причиной серьезных волнений. Его единственным подвигом стал разгром невероятной «армии» зелотов, собранной в пустыне тем самым «иудеем из Египта», с которым Анания, по странному стечению обстоятельств, перепутал Павла. Этот «иудей из Египта» объявил себя чем-то вроде нового Иосии, который разрушит укрепления Иерусалима. Прокуратор убил четыреста его сторонников, еще двести взял в плен и тотчас продал в рабство. Другие бежали в пустыню со скоростью, достойной олимпийцев.

Тацит обвинял прокуратора и в разбоях ради обогащения. Он нанимал сикариев, наемных убийц, вооруженных маленькими кинжалами sica. Такие кинжалы ввели в моду иллирийские пираты, дешево их продававшие. Светоний описывает Феликса как «супруга трех цариц»: первая ничем не прославилась, вторая была внучкой Антония и Клеопатры, третья — юная и прекрасная Друзилла — была дочерью Ирода Агриппы I и сестрой Агриппы II. Прокуратор похитил ее у первого мужа, царя Эмесы, с помощью мага Симона. Нисколько не обеспокоившись наличием законного мужа, Феликс тут же женился на похищенной Друзилле.

Когда апостол, прибыв в Кесарию, встретился с прокуратором и протянул ему свои документы, наверное, Феликс проглядывал их без особой радости: и зачем Лисий навесил на него это дело? Но прокуратор был вынужден признать, что трибун иначе поступить не мог. Павлу же Феликс сказал:

— Я выслушаю тебя, когда появятся твои обвинители.

Слова Феликса доказывают, что он понял: Павел необыкновенный человек. Феликс приказал содержать узника в собственном дворце, в кандалах, но оставил ему свободу передвижения внутри дворца. Многие из соратников апостола последовали за ним в Кесарию и устроились в городе.

Через пять дней прибыла и делегация иудеев из Иерусалима во главе с первосвященником Ананией. С ними был некий адвокат, ритор Тертулл. Можно предположить, что во время слушания дела было разрешено присутствовать и ученикам апостола, потому что Лука и на этот раз описывает происходящее как профессиональный репортер. Тертулл первым «открыл огонь», нарочито игнорируя Павла и обращаясь только к Феликсу: «…всегда и везде со всякою благодарностью признаём мы, что тебе, достопочтенный Феликс, обязаны мы многим миром, и твоему попечению благоустроением сего народа. Но, чтобы много не утруждать тебя, прошу тебя выслушать нас кратко, со свойственным тебе снисхождением. Найдя сего человека язвою общества, возбудителем мятежа между Иудеями, живущими по вселенной, и представителем Назорейской ереси, который отважился даже осквернить храм, мы взяли его и хотели судить его по нашему закону… Ты можешь сам, разобрав, узнать от него о всем том, в чем мы обвиняем его» (Деян 24:3–6, 8).

Заметим, что здесь единственный раз в Новом Завете христиан именуют назореями, как и Иисуса.

Все явившиеся на суд иудеи единодушно подтвердили, что именно в этом и обвиняется Павел. По знаку прокуратора взял слово и сам Павел. Задача перед ним стояла нелегкая. Как и Тертулл, Павел обращался только к Феликсу: «Зная, что ты многие годы справедливо судишь народ сей, я тем свободнее буду защищать мое дело. Ты можешь узнать, что не более двенадцати дней тому, как я пришел в Иерусалим для поклонения. И ни в святилище, ни в синагогах, ни по городу они не находили меня с кем-либо спорящим или производящим народное возмущение, и не могут доказать того, в чем теперь обвиняют меня. Но в том признаюсь тебе, что по учению, которое они называют ересью, я действительно служу Богу отцов моих, веруя всему, написанному в законе и пророках, имея надежду на Бога, что будет воскресение мертвых, праведных и неправедных, чего и сами они ожидают. Посему и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми. После многих лет я пришел, чтобы доставить милостыню народу моему и приношения. При сем нашли меня, очистившегося в храме не с народом и не с шумом. Это были некоторые Асийские Иудеи, которым надлежало бы предстать пред тебя и обвинять меня, если что имеют против меня. Или пусть сии самые скажут, какую нашли они во мне неправду, когда я стоял перед синедрионом, разве только то одно слово, которое громко произнес я, стоя между ними, что за учение о воскресении мертвых я ныне судим вами» (Деян 24:10–21).

Павел закончил говорить. Но удалось ли ему убедить Феликса? И снова начались речи: то в защиту, то против Павла. Из всего этого прокуратор понял: перед ним христианин, и имеющий вес. Феликс решил, что дело затягивается, и положил конец спорам, заявив представителям иудеев: «Рассмотрю ваше дело, когда приедет тысяченачальник Лисий». Он отдал центурионам приказ отвести Павла в дворцовую тюрьму, но хотя апостола и оставили в оковах, заточение не было жестоким. И ученики Павла могли заботиться об учителе.

Века и пески поглотили Кесарию. Остатки построенного Иродом мола постепенно растаяли под напором морских волн. В 1946 году были начаты археологические раскопки, которые продолжились после создания государства Израиль. То, что представляется сегодня нашему взору, это наложение слоев прошлого один на другой: укрепления, возведенные Людовиком Святым во время Крестового похода, чередуются со стенами времен Ирода; остатки христианского собора опираются на фундамент, заложенный при Ироде; вдоль руин римского ипподрома тянется византийская улица. В 1961 году во время раскопок римского театра была обнаружена надпись, гласившая, что здание посвящено императору Тиберию префектом Понтием Пилатом: это самый старый эпиграфический документ, где упоминается Пилат.

Эта земля в окаймлении моря и неба, в блеске ослепительного солнечного света дышит какой-то особой жаждой жизни, идущей из глубины веков. Но красота окружающего мира никогда не может компенсировать отсутствие свободы. Монотонность этого заключения прерывалась лишь изредка. Вскоре после отбытия иерусалимской делегации Феликс потребовал Павла в свои покои, где апостол впервые увидел красавицу Друзиллу. Она была еврейкой и, похоже, о христианах не знала ничего. Вполне понятно, что ей захотелось расспросить одного из них о новой, такой скандальной, вере. Ничего удивительного нет и в том, что влюбленный в нее Феликс противоречить не стал. И уж совсем не удивляет то, что Павел охотно ответил на расспросы Друзиллы, шла ли речь о справедливости, о смирении инстинктов или о суде Божием, ожидающем каждого человека. Феликс и Друзилла сначала заинтересовались, но потом помрачнели. Совсем не понравились им разговоры о воздержании, и Феликс решительно прекратил беседу: «Теперь пойди, а когда найду время, позову тебя» (Деян 24:25).

Может, Феликса терзала мысль о собственной вине? Во время противостояния Павла и его обвинителей заходила речь и о пожертвованиях. Мог прокуратор поверить и в то, что Павел утаил часть собранного, или он решил, возможно, что средства приберегли для себя соратники апостола. В таком случае они могли бы «выкупить» узника. Лука пишет: «Притом же надеялся он, что Павел даст ему денег, чтобы отпустил его: посему часто призывал его и беседовал с ним» (Деян 24:26).

Так прошел год. Я представляю, как Павел сначала смирял свое нетерпение. Когда речь шла о проповедовании веры, он всегда действовал по правилу, которому не изменял: дать почувствовать свою силу, но постараться избегать прямого столкновения. Павел, вероятно, надеялся, что настойчивость иерусалимских первосвященников иссякнет. Он так далеко, его держат в цепях, чем он им страшен? Его забудут, а прокуратор вернет ему свободу.

Но все приходящие к Феликсу сведения подтверждали, что ситуация с Павлом по-прежнему беспокоила твердокаменных иудеев из синедриона. Беспокоила она и иудействующих христиан. Наметился невероятный союз между теми иудеями, которые считали Иисуса никем, и теми, кто видел в Нем обещанного Богом Мессию. Те прочные связи, которые раньше сложились между первосвященником и апостолом Иаковом, позволяют нам поверить в такой союз. Это было что-то вроде священной лиги, боровшейся с Павлом, и прокуратор не мог этот факт игнорировать. Единственное, что он мог сделать — и сделал, — широко открыть двери своего дворца сторонникам апостола, которые приходили в дом Феликса, как в свой собственный.

Говорят, что надежда дает жизнь, но иногда надежда и убивает. В течение второго года заточения мы можем представить, как Павел, уже не имея сил ждать, взывал к Господу и приходил в ярость, не получая ответа. На протяжении жизни Павла часто посещали видения, но ни в Деяниях, ни в посланиях нет упоминания о видениях в этот период его жизни.

На берегу моря, красота которого теперь оскорбляла его, мучаясь среди беломраморных колонн дворца Ирода, мечтая, наверное, о силе Самсона, чтобы сокрушить эти колонны, Павел, буквально взбешенный, бродил по залам, обвиняя всех и каждого, собственных учеников, правоверных иудеев, и еще более — иудействующих христиан. Он находил утешение лишь в синагоге, куда его, вероятно, отпускали и где он в рыданиях молил о Слове Божием.

Не облегчали его страданий ни работа над следующими посланиями, адресованными созданным им церквям, — без этого он обойтись не мог, ни визиты последователей, приезжавших порой издалека — из Македонии или Асии. Гнет Феликса все тяжелее давил на Палестину. В своих «Древностях» Иосиф Флавий разоблачил как дурное управление прокуратора, так и его антисемитизм. Иерусалимские власти засыпали Рим, где у них были сильные рычаги влияния, жалобами. Феликс перешел все границы дозволенного и сильно рисковал. Хотя Паллант в Риме практически потерял доверие власть имущих, ему все-таки удалось спасти жизнь брату, однако в 59 или 60 году — точная дата неизвестна — Феликса заменили Порцием Фестом.

Всего лишь через три дня после своего приезда в провинцию новый прокуратор явился в Иерусалим. Первосвященники и знатные люди тут же кинулись к прокуратору, чтобы раскрыть ему глаза на невероятное снисхождение, которое Феликс проявлял к узнику. Это доказывает: их ненависть к Павлу не притупилась. Они просили Феста, «чтобы он сделал милость, вызвал его в Иерусалим; и злоумышляли убить его на дороге» (Деян 25:3). Фест почуял ловушку и объявил, что место заключения Павла — Кесария и он сам сейчас направляется туда. Он предложил, чтобы иудеи поехали вместе с ним, и «если есть что-нибудь за этим человеком, пусть обвиняют его» (Деян 25:5).

Иудеи поймали прокуратора на слове, и несколько человек отправились в Кесарию. На следующий день после своего прибытия новый прокуратор приказал привести к нему Павла. Лука живо описывает, как «стали кругом пришедшие из Иерусалима Иудеи», осыпая Павла обвинениями, но не в силах эти обвинения обосновать. Павел, оставаясь внешне совершенно спокойным, защищал себя теми же словами, что и раньше: «Я не сделал никакого преступления ни против закона Иудейского, ни против храма, ни против кесаря».

Последовал вопрос Феста: «Хочешь ли идти в Иерусалим, чтобы я там судил тебя в этом?» Павел моментально почувствовал подвох: «Я стою перед судом кесаревым, где мне и следует быть судиму. Иудеев я ничем не обидел, как и ты хорошо знаешь. Ибо, если я неправ и сделал что-нибудь, достойное смерти, то не отрекаюсь умереть; а если ничего того нет, в чем сии обвиняют меня, то никто не может выдать меня им. Требую суда кесарева».

Неожиданная развязка! Мы ничего не знаем о том, какие споры развернулись после этого заявления, но, думаю, споры были жаркие. Когда совет успокоился, прокуратор вынес решение: «Ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься» (Деян 25:8—12).

Экзегеты подвергали сомнению рассказ о суде в том виде, в каком нам его представил Лука. Они утверждают, что обращение к кесарю, то есть к императору, очень редко приводило к какому-нибудь результату. Если бы к нему прибегали постоянно, римские суды захлебнулись бы от потока разбирательств. Но такое обращение было признанным правом, а такие законы, как Lex Valeria, Lex Porcia или Lex Julia, гарантировали право римских граждан. Разве сам Феликс не отправил в Рим разбойника Елеазара, чтобы его судили там? То, что Лука делает все, чтобы возвеличить Павла, вовсе не свидетельствует, что описанное им не было реально: узник мог потребовать обращения к императору и получал право на это обращение.

Через какое-то время иудейский король Агриппа II появился в Кесарии, где намеревался остаться вместе со своей сестрой Береникой. Вскоре Береника встретила там Тита, сына императора Веспасиана, и страсть, которая бросила их в объятия друг друга, сделала их имена бессмертными. Фест изложил царю дело Павла и сообщил о принятом им решении. Агриппа пожелал выслушать столь необычного узника. На следующий день Агриппа и Береника «пришли с великою пышностью и вошли в судебную палату с тысяченачальни-ками и знатнейшими гражданами», куда привели и Павла. Царь потребовал, чтобы узник рассказал ему о себе. Эта речь Тарсянина, довольно длинная, также известна нам в изложении Луки. Не удивительно, что начал Павел с рассказа о своем апостольском служении среди язычников и своем призыве, «чтобы они покаялись и обратились к Богу, делая дела, достойные покаяния» (Деян 26:20). И дальше Павел продолжил: «За это схватили меня Иудеи в храме и покушались растерзать. Но, получив помощь от Бога, я до сего дня стою, свидетельствуя малому и великому, ничего не говоря, кроме того, о чем пророки и Моисей говорили, что это будет, то есть что Христос имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу (Иудейскому) и язычникам».

Этих слов Фест уже вынести не смог. Он возвысил голос: «Безумствуешь ты, Павел! большая ученость доводит тебя до сумасшествия».

Но Павел говорил не для Феста. Он обратился к Агриппе: «Ибо знает об этом царь, перед которым и говорю смело. Я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь из сего скрыто; ибо это не в углу происходило. Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь».

Агриппа предпочел отшутиться: «Ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином».

Павел разгорячился: «Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз».

Этим слушание закончилось, и Агриппа не скрыл от Феста, что Павел убедил его в своей невиновности: «Этот человек ничего, достойного смерти или уз, не делает… можно было бы освободить этого человека, если бы он не потребовал суда у кесаря» (Деян 26:21–24, 26–29, 31–32).

Павла было решено отправить к императору.

Лето 60 года подходило к концу, и вот-вот должен был вступить в силу запрет на навигацию. Фест решил действовать быстро. Он воспользовался судном, отправлявшимся из Адрамития, одного из портов Малой Азии, в Ликию. Очень важно: в рассказе Луки снова появляется то самое слово мы. Вплоть до прибытия в Рим Лука остается очевидцем событий. Рассказ евангелиста о путешествии содержит столько точных подробностей о навигации древних, что сам адмирал Нельсон, прекрасно знавший Средиземноморье, станет потом утверждать, что по изложению Луки учился морскому делу.

Павел, по-прежнему в оковах, взошел на борт корабля, где оказался в толпе других заключенных, которых по неизвестным нам причинам также перевозили в Рим. Охрана узников состояла из римских солдат. Командовал ими центурион по имени Юлии из когорты Августа. Аристарх, македонянин из Фессалоники, и, конечно, Лука получили дозволение сопровождать учителя.

Первую остановку судно сделало в Сидонс, сегодня это город Сайда на побережье Ливана. Юлий разрешил Павлу сойти на землю и встретиться с сидонскими христианами. Эта встреча принесла апостолу радость. Когда корабль взял курс на Кипр, ветры заставили судно обходить остров с запада. С враждебными ветрами пришлось бороться на всем пути вдоль побережья Киликии и Памфилии. Чтобы добраться до порта Миры, конечной цели корабля, понадобилось две недели.

Что же было делать центуриону с порученными ему узниками? К счастью, в порт вошел корабль, шедший в Италию из Александрии; возможно, это было судно, перевозившее пшеницу, которой Египет кормил Рим и Италию. Судно, на которое сели Юлий и узники, вероятно, было водоизмещением в пятьсот тонн и при попутном ветре могло достигать скорости в шесть морских миль в час (около одиннадцати километров). Всего на судне оказалось двести семьдесят шесть человек: команда, пассажиры, заключенные, солдаты.

По-прежнему дули неблагоприятные ветры: «Медленно плавая многие дни и едва поровнявшись с Книдом… мы подплыли к Криту при Салмоне» (Деян 27:7). Было принято решение идти к юту Пелопоннеса в направлении северного берега Крита. Обойдя мыс Салмон на восточной оконечности острова, корабль пошел вдоль южного берега Крита и около города Ласеи нашел приют в месте, именуемом сегодня Кали Лимене. Тех, в чьем воображении живут образы из Деяний апостолов и кто пытается найти эту гавань, ждет жестокое разочарование: ныне эти берега заняты огромными цистернами с нефтью.

Путешественники значительно отставали от намеченного в Кесарии графика путешествия. Учитывая плохую погоду, было опасно не подчиниться общему правилу — mare clausum[36], которое запрещало навигацию. Пошли споры между теми, кто хотел продолжить плавание, и теми, кто считал благоразумным задержаться до середины марта. К изумлению команды и пассажиров, Павел вмешался в спор: «Мужи! я вижу, что плавание будет с затруднениями и с большим вредом не только для груза и корабля, но и для нашей жизни» (Деян 27:10).

Предупреждение Павла имело под собой очень веские основания! Во Втором послании к коринфянам Павел вспоминает о трех кораблекрушениях, в которых едва выжил, но ни время, ни место этих событий мы установить не в состоянии. Во время одного из этих крушений он был вынужден «плыть ночь и день над бездной». Капитан, похоже, склонялся к высказанному благоразумному мнению, а также и судовой приказчик, представлявший судовладельца: вспомним, что на корабле был богатый груз пшеницы. Сочтя, что гавань не Подходит для зимовки, а это соответствовало действительности, большинству показалось разумным поискать новое место для стоянки. Было решено пойти в Феникс, на юге Крита. Там рассчитывали провести зиму, укрывшись от самых опасных, северных, ветров.

Корабль поднял якорь и пустился в плавание.

Легкий южный бриз надувал паруса, наполняя радостью сердца оптимистов. Но все изменилось, когда судно вышло в открытое море. Поднялся ураганный ветер, который моряки называли эвроклидон. Корабль со страшной силой потащило на юг. Противостоять ветру было невозможно, удалось лишь спустить парус. «Мы носились, отдавшись волнам», — пишет Лука. Так продолжалось до тех пор, пока судно не занесло к крохотному скалистому острову Клавда в сорока километрах к югу от Крита. По другую сторону острова ветер несколько ослаб. Этим воспользовались, чтобы затащить на борт привязанную к корме лодку, которую едва не оторвало под напором волн. Другая часть команды стала обвязывать корпус судна канатами, чтобы уберечь его от ударов волн, которые, не переставая, били по деревянной обшивке.

Едва они отошли от острова, как неистовый ветер снова поволок корабль на юг. Неужели их уносило к Африке? «На другой день, — пишет Лука, — по причине сильного обуревания, начали выбрасывать груз, а на третий мы своими руками побросали с корабля вещи» (Деян 27:18–19). Можно догадаться, что судно превратилось в обломок, носившийся по морю. Это длилось четырнадцать дней и четырнадцать ночей: «не видно было ни солнца, ни звезд». Борясь с невзгодами, люди могли есть только то, что попадало под руку.

Но вдруг на палубе, куда обрушивались гигантские волны, выпрямился во весь рост Павел. Представим, как он, перекрикивая грохот бури, воззвал: «Теперь же убеждаю вас ободриться, потому что ни одна душа из вас не погибнет, а только корабль. Ибо Ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: “не бойся, Павел! тебе должно предстать пред кесаря, и вот, Бог даровал тебе всех плывущих с тобою”. Посему ободритесь, мужи, ибо я верю Богу, что будет так, как мне сказано» (Деян 27:22–25).

Шла уже четырнадцатая ночь, а судно все носило по морю. Ориентироваться по звездам было невозможно из-за затянутого тучами неба. Сбудется ли пророчество? «…Около полуночи корабельщики стали догадываться, что приближаются к какой-то земле, и, вымерив глубину, нашли двадцать сажен; потом на небольшом расстоянии, вымерив опять, нашли пятнадцать сажен. Опасаясь, чтобы не попасть на каменистые места, бросили с кормы четыре якоря и ожидали дня».

С первыми лучами рассвета солдаты Юлия обнаружили, что корабельщики спустили лодку в море с явным намерением бежать с корабля. Павел, к мнению которого теперь все прислушивались, потребовал, чтобы центурион и его солдаты воспрепятствовали бегству: «Если они не останутся на корабле, то вы не можете спастись» (Деян 27:27–29, 31).

Солдаты бросились к морякам, оттеснили их и приняли радикальное решение: перерезали канат, и лодка быстро исчезла из виду.

Разбитое судно, метавшееся по прихоти волн и течения, дрейфовало между надеждой и отчаянием. И снова взял слово Павел: «Сегодня четырнадцатый день, как вы, в ожидании, остаетесь без пищи, не вкушая ничего. Потому прошу вас принять пищу: это послужит к сохранению вашей жизни; ибо ни у кого из вас не пропадет волос с головы. Сказав это и взяв хлеб, он возблагодарил Бога перед всеми и, разломив, начал есть. Тогда все ободрились и также приняли пищу…Насытившись же пищею, стали облегчать корабль, выкидывая пшеницу в море» (Деян 27:33–36, 38). Несчастный судовой приказчик!

Уже совсем рассвело. Они увидели землю, которую даже самые опытные моряки узнать не смогли. Увидели и залив, за которым угадывался песчаный берег. Капитан решил выбросить судно на берег. Якоря оставили в море, отвязали кормовые весла, служившие рулем, подняли маленький парус на носу и взяли курс на песчаный берег. Но до него не добрались: от сильнейшего удара корпус судна затрещал, и корабль сел на песчаную отмель. Нос глубоко увяз в песке. Под ударами волн корма разбилась. Оставалось или прыгать в воду, или гибнуть под обломками корабля. Встал вопрос о том, что делать с узниками, и солдаты разъярились: убить их всех! или они выплывут и сбегут!

Но Юлий, прислушиваясь к зловещему треску судна, решил иначе. Он приказал тем, кто умеет плавать, нырять в море и плыть к берегу. Другим оставалось лишь цепляться за обломки корабля. «И таким образом все спаслись на землю» (Деян 27:44). Из двухсот семидесяти шести человек не погиб ни один.

Остров, который никто не узнал, был Мальтой. Судно, таким образом, отправившись с Крита, проплыло около четырехсот семидесяти миль (восемьсот семьдесят километров). Мальтийцы приняли переживших кораблекрушение очень тепло. Жители прибрежной деревни бросились в воду и помогли людям выплыть. Но тут начался холодный дождь. Мальтийцы принесли дров и устроили большой костер, чтобы потерпевшие крушение могли обогреться. Подбирая хворост, Павел не заметил, что вокруг его руки обвилась гадюка. Увидев ее, он спокойно стряхнул змею в огонь, и она не успела его укусить. Это потрясло язычников-мальтийцев, раздались возгласы: это бог!

Вскоре на берегу появился некто Публий, которого в Деяниях именуют «начальником острова». Мальта принадлежала римлянам и входила в состав Сицилийской провинции. Публий, очевидно, был управляющим, назначенным претором; во всяком случае, надписи свидетельствуют о том, что существовала «Первая из мальтийских муниципий». Публий был тронут судьбой несчастных и отвел их в свое поместье, где они смогли высушить одежду и восстановить силы. В течение трех дней все оставались у Публия.

Трудно сказать, где же потом устроились все эти люди. Может, в Гроте Святого Павла, который до сих пор показывают туристам? Ведь команде, узникам и стражам пришлось ждать три месяца до наступления весны. До сих пор, в XXI веке, Мальта не забывает о святом Павле. Место, где, по преданию, потерпел крушение корабль и где люди выбрались из волн на сушу, называется Залив Святого Павла, а по дороге к нему туристы встречают множество церквей, часовен и статуй святого.

Кто же нашел судно, куда можно было погрузить двести семьдесят шесть человек? Вероятно, центурион Юлий, хотя Лука, странное дело, больше не упоминает его имени. Юлий словно растаял на горизонте хроники, впрочем, вместе со всеми римскими солдатами и узниками. Но пусть читатель не беспокоится: есть несколько версий Нового Завета, неотъемлемой частью которого являются Деяния апостолов. Есть «антиохийская», «александрийская» и так называемая «западная» редакции. Так вот, в последней как раз появляется потерянный из виду центурион. Он даже сопровождает Павла до Рима, где передает его «префекту претории».

Когда в начале марта 61 года Павел ступил на корабль, плывший под знаком Диоскуров, то есть Кастора и Полидевка, ему исполнилось пятьдесят три года. Корабль этот был приписан к порту Александрии, это было судно-зерновоз, которое, видимо, из-за поломки или из-за неожиданной задержки осталось зимовать на Мальте и не доставило вовремя груз в Италию. Представьте себе корабль, груженный свыше всякой разумной меры пшеницей и людьми, который рассекает волны, плывя в сторону Сицилии.

Чтобы добраться до Сиракуз — шестьдесят морских миль, — понадобилось не более суток. Там судно встало на рейд на три дня. В это время на Сицилии цвели травы и деревья, воздух был легок, полон ароматов, а на агоре и у ворот театра клубилась толпа. Радовал ли взор Павла этот «прекраснейший из греческих городов», вызывавший восторг Цицерона? Скорее, его интерес вызвала христианская община Сиракуз, созданная одним из сподвижников Петра и отличавшаяся завидной жизненной силой.

Корабль снова вышел в море и отправился вдоль побережья, чтобы добраться до юго-западной оконечности Италии — города Регия, ныне Реджо ди Калабрия. Неподалеку от этих мест, севернее, по легендам моряков, находились знаменитые водовороты между Сциллой и Харибдой, которые утаскивали попадавшие в воронку суда. В Регии пробыли лишь один день. Назавтра судно вошло в Неаполитанский залив. Вспомнились ли Павлу «Георгики», которые Вергилий слагал на этих берегах?

Подгоняемые попутным южным ветром путешественники проплыли менее чем за два дня триста пятьдесят километров, отделявших их от Путеол, ныне Поццуоли. Современники Павла расхваливали этот порт, где были «самые большие склады Рима и Италии, откуда шли корабли в Египет и на Восток». Каждый год там выгружали двести тысяч тонн зерна, в основном из Египта. Город отличался еще большим космополитизмом, чем другие в Средиземноморье, и издавна принимал все народы Востока, среди которых было немало евреев. Иноземцы учредили в городе свои конторы и принесли туда своих богов. К удивлению Павла, в Путеолах действовала небольшая христианская община. Лука пишет, что они нашли там братьев «и были упрошены пробыть у них семь дней» (Деян 28:14). При раскопках в Путеолах среди граффити, нарисованных на стенах, было обнаружено изображение Распятого.

Итак, воспользовавшись тем, что центурион позволил узникам отдохнуть, Павел остался на несколько дней в окружении братьев во Христе. После этого заключенные и охранники отправились пешком в Рим, в Вечный город, который Павел так хотел увидеть, когда за три года до нынешних событий писал Послание к римлянам, в которое вложил всего себя.

Следовать за Павлом по дорогам, вместе с толпой в кандалах, нам поможет Гораций. Отправляясь в Бриндизи, Гораций клеймил позором «изворотливых трактирщиков» с Аппиевой дороги. На пути ему пришлось столкнуться с их грубостью и с постелями, кишащими насекомыми. Притом, заметьте, речь шла о знатном и обеспеченном путнике. Подумать страшно, каково приходилось в дороге заключенным.

Итак, Павел двигался в Рим под охраной и в цепях. Как не вспомнить о его Послании к Филимону, где уже угадывается его тяжкий стон: «…я, Павел старец…» (Флм 1:9). Где времена, когда он уверенно шагал навстречу тем, кому собирался проповедовать? Тогда он чувствовал себя способным преодолеть любое препятствие, воздвигнутое хоть сатаной, хоть человеком. Тремя годами раньше он был уверен, что сможет принести римлянам истинный свет и победить в схватке с иудействующими, которые повсюду чинили ему препятствия. Как же он оказался на этой дороге, едва переставляя ноги?

Чтобы дойти до Рима через Капую, надо преодолеть двести пятьдесят километров. Как всегда, пешком. Мы точно знаем, каким маршрутом шел Павел. Сначала по Via Сатрапа, затем, после Капуи, по Аппиевой дороге, построенной в 312 году по инициативе цензора Аппия Клавдия и вызвавшей энтузиазм — или иронию? — Тита Ливия: «Имя Аппия будет прославлено грядущими поколениями, потому что он построил дорогу».

Не все выглядело зловещим во время этого вынужденного путешествия: весна покрыла цветами деревья, пели птицы, воздух благоухал. У Павла было достаточно времени, чтобы считать знаменитые миллиарии — столбы, которыми отмечалась каждая римская миля: огромные каменные цилиндры, каждый около двух метров высотой и весом более двух тонн. Какой путник не считал эти миллиарии? Сначала для того, чтобы знать, сколько уже позади, а потом, чтобы прикинуть, сколько еще предстоит пройти.

По мосту, именуемому Тирренским — Цицерон упоминает его в одном из своих писем, — Аппиева дорога проходит через реку Гарильяно. Вдоль ее берегов тянулся город Минтурны, от которого остались форум, акведук, термы, театр. Под бдительным оком центуриона колонна прошла через Формии, где был убит Цицерон, затем через Итри.

Павел шагал дальше.

После Фунди Аппиева дорога шла вдоль большого озера. Огромные каменные блоки защищали ее от неожиданных капризов водной глади. Когда дорога поднялась на холм Анксура, где над городом Таррацина возвышался знаменитый храм, посвященный Юпитеру, Павел, наверное, думал о том, как бы перевести дыхание, а не вспоминал о богах Олимпа.

Далее узники двинулись по берегу залива Гаэта. Сколько же еще миллиариев им осталось до Рима? Добравшись до Нация, каждый с ужасом вспомнил, что придется пересечь Понтинские болота, где вьются мириады комаров. До того как Август приказал прорыть там канал, болота были почти непроходимыми. С этого момента путники могли передвигаться на баржах, влекомых мулами. Так, должно быть, переправлялись через болота и Павел с товарищами, которым представилась возможность немного отдохнуть.

В городе Форум Аппии навстречу колонне вышли какие-то неизвестные люди. Они представились как посланцы римской церкви. Этот эпизод, рассказанный Лукой, стал объектом критики экзегетов: откуда эти римские христиане узнали о прибытии узника? Почему в его честь они прошли шестьдесят пять километров от Рима до Форума и столько же обратно? Отвечу этим неверующим очень просто: а почему нет? В сорока девяти километрах от Рима появилась еще одна группа встречавших: «Увидев их, Павел возблагодарил Бога и ободрился» (Деян 28:15).

После Альбано вымощенная огромными плитами дорога стала шире, до четырех метров. Павел, страдавший от жажды, смог ее утолить благодаря фонтанчикам, воздвигнутым по обе стороны дороги. Что же касается прекрасных мраморных статуй, которые обрамляли дорогу, то, полагаю, от их наготы Павел отводил взгляд.

Через Порта Капена, недалеко от большого цирка и императорских дворцов, Павел из Тарса, в оковах, вместе с другими узниками, вошел в Рим.