Федерико Гарсиа Лорка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Федерико Гарсиа Лорка

На Пасху днем 5 апреля 1925 года к террасе дома семейства Дали в Кадакесе подкатило такси. Это было явление ожидаемых Сальвадора и Федерико Гарсиа Лорки, о котором все домашние уже были наслышаны.

«Не помню, о чем мы говорили за обедом, — вспоминала Ана Мария Дали, — помню одно: весь обед мы хохотали. К десерту казалось, что мы знакомы целую вечность. Кофе мы пили на террасе, под эвкалиптом. Федерико изумила красота пейзажа, и он все повторял, что Ампурдан напоминает ему Гранадскую долину. Но еще сильнее поразил его Кадакес. Он говорил: «Здешний пейзаж сиюминутен и вечен, и притом без изъяна». А когда в сумерках мы с ним отправлялись на ежевечернюю прогулку к оливковой роще, ему казалось, что мы идем по Святой земле…

Мы сразу полюбили Федерико. И когда Сальвадор сказал, что его друг сочинил пьесу, Федерико объявил, что хотел бы прочитать ее нам, потому что с нами он «сразу почувствовал себя просто и хорошо». И вот в тишине, исполненной напряженного ожидания, в гостиной нашего дома в Кадакесе, у статуи Мадонны, улыбавшейся нам из ниши, затянутой зеленым шелком, он начал читать «Мариану Пинеду».

А когда кончил, мы были потрясены. Отец в неописуемом восторге кричал, что Лорка — величайший поэт нашего времени. У меня в глазах стояли слезы. А Сальвадор, с торжеством поглядывая на нас, словно спрашивал: «Ну? Что я вам говорил?!» И, удовлетворенный увиденным, улыбался другу, а Федерико, смущенный и радостный, в сотый раз повторял слова благодарности».

Федерико стал для главы семьи Дали вторым сыном. Он был на 6 лет старше Сальвадора. Свою пьесу в стихах Гарсиа Лорка посвятил гранадской красавице Мариане Пинеде, которую за участие в заговоре против короля Испании публично казнили в мае 1831 года. Ей было 27 лет. Она могла спасти свою жизнь, выдав имя руководителя, но этого не сделала.

В трудах историков ее смерть считалась героическим поступком во имя свободы, против тирании самодержавия. В народном романсе, который Федерико знал с детства, говорилось о том, что она любила руководителя заговора и вышивала для него знамя.

«Я исполнил долг поэта, — пояснял Гарсиа Лорка, — противопоставив живую, милосердную, осиянную подвигом Мариану холодному воплощению свободомыслия в тоге и на пьедестале». В конце пьесы Мариана Пинеда восклицает:

Свободою самой я сделалась по праву.

Велением любви — Свобода я отныне,

Та, для кого меня ты отдал на расправу.

Любовь, любовь и вечная пустыня!

Гарсиа Лорка внешне не напоминал изысканного поэта: коренастый, широколобый, с заостренным подбородком, простыми чертами лица, чуть вздернутым носом. Говорил он охотно и вдохновенно, и тогда лицо его озарялось, становясь прекрасным.

«Федерико притягивал к себе людей, — писала Ана Дали. — Ив Кадакесе он вскоре перезнакомился со всеми, а со многими подружился. Однажды к нам по приглашению брата наехало множество народу с единственной целью — познакомиться с Федерико. Так у него появились новые друзья — художники, искусствоведы, писатели…»

О пребывании в Каталонии Федерико Гарсиа Лорки в еженедельнике Фигераса 18 апреля 1925 года появилось сообщение (Сальвадора Дали?):

«Поэт из Гранады в Фигерасе

Дружба привела в наш город гранадского поэта Федерико Гарсиа Лорку, истинного поэта, которому удалось сказать не просто еще одно, а новое слово в поэзии. Гарсиа Лорка молод, но это уже зрелый поэт, одолевший все новомодные искушения. Его поэзия ориентирована на классику, язык благороден, а мысль и чувство — всегда человечны. В лучших своих образцах стихи его достигают тех высот, что покорялись лишь великим мастерам.

Таково наше мнение, но куда красноречивее свидетельствуют о Гарсиа Лорке его собственные сочинения. Множество стихотворений, но главное — драму в стихах «Мариана Пинеда» — он прочел на вечере в узком кругу, где его проводили единодушной овацией. Все, кому посчастливилось слышать авторское чтение, надолго запомнили прекрасные стихи и сердечную атмосферу вечера.

Вскоре Федерико Гарсиа Лорка возвращается в Мадрид, где живет в настоящее время. Но перед отъездом он еще раз прочтет свои стихи в барселонском «Атенеуме». Мы не сомневаемся ни в успехе, ни в том, что поэт сохранит в своем сердце прекрасные воспоминания о нашем крае, который, по его словам, произвел на него неизгладимое впечатление — «пленил его навеки». С особенной нежностью поэт говорит о наших сарданах, которые впервые в жизни услышал в Фигерасе в прошлый вторник.

Пожелаем же прекрасному поэту Федерико Гарсиа Лорке счастливого пути и будем надеяться, что он еще не раз посетит Ампурдан — «пленительную землю».

Сарданы — народные песни Каталонии. А Федерико был знатоком и собирателем народных песен Испании, в частности цыганских. В отличие от Сальвадора, он избегал публичных выступлений; как оратор, предпочитал зачитывать свои заранее написанные тексты. Он великолепно читал стихи и пел песни, аккомпанируя себе на гитаре или на фортепьяно.

По словам Аны Марии Дали, «стоило Федерико взять в руки гитару, начать петь или читать стихи, он совершенно преображался, движения его становились легки и изящны, а в очертаниях лица, в глазах, в рисунке губ проступала дотоле скрытая гармония. И не было человека, не подвластного его обаянию. Федерико преображался — и преображалось все вокруг…

Федерико со всеми держался просто. Конечно, цену он себе знал, но заносчивости, свойственной моему брату, был начисто лишен… В отличие от брата Федерико отличался поразительной устойчивостью к влияниям. Никто не мог заставить его переменить мнение, если речь шла о важных вещах, ни за что и никогда — Федерико оставался при своем».

Что она имела в виду, говоря о неустойчивости брата к влияниям извне? Возможно, намекала на его подчинение воле своей будущей жены Галы. Но, пожалуй, Сальвадор всегда был восприимчив к интеллектуальным и моральным воздействиям. Почему?

Первое предположение: он легко поддавался внушению. Это не исключено, хотя и нельзя доказать. У него был не такой уж слабый характер. Он умел упорно трудиться, точнее, заниматься любимым делом: писать картины, читать книги, сочинять философскую работу.

В близком общении с девушками он был чрезвычайно сдержан, преодолевая сильное половое влечение. Таким был эффект самовнушения: вспомним, как воздействовали на него изображения язв от венерических болезней. Сказывалось его воображение — яркое, порой фантастичное, изощренное. Оно благодатно отразилось на его творчестве, но в жизни вызывало идейные шатания, подчинение идеям, которые производили на него ошеломляющее действие.

Но разве Федерико Гарсиа Лорка был менее впечатлительным? Музыкант и поэт, он жил в мире красоты и гармонии, волшебного завораживающего слова. Казалось бы, он должен был восторженно ловить впечатления и следовать им без особых раздумий. Однако именно у него были твердые убеждения, а Сальвадор Дали с его пристрастием к наукам и философии подобной устойчивостью не отличался. Он писал о своем друге:

«Передо мной был уникальный, цельный поэтический феномен — поэзия, обретшая кровь и плоть, тягучая, застенчивая, возвышенная, трепещущая тысячью сумрачных огней и токами подземных рек, свойственных всякой удачной форме живой материи. Я инстинктивно сразу и безоговорочно отверг явленную мне поэтическую вселенную. И заговорил доказательствами, четкими формулами, отметая все, что нельзя попробовать на зуб (мое любимое выраженьице тех лет). И когда вольные языки пламени вырывались из полыхающего костра поэзии — разверстого сердца великого Федерико, я, антипод Фауста, взмахивал зеленой ветвью моей преждевременной старости, чтобы загасить огонь».

Отличали их, конечно, не поздняя юность Гарсиа Лорки и ранняя старость Сальвадора Дали. Они были духовными антиподами. С одной стороны, открытый миру и людям поэт, а с другой — замкнутый на себя художник. Как говорят психологи, экстраверт и интроверт.

Дали воспринимал окружающий мир, исходя почти исключительно из личных интересов. Лорка раскрывал себя миру, был в единстве с ним.

Они оба интересовались наукой и философией. Дали в приведенном выше суждении утверждал, будто, в отличие от Гарсиа Лорки, предпочитал доказательства и четкие формулы. В действительности было не так.

Наука интересовала его не как объективный метод искания истины. Его интересовали занятные гипотезы, теории. Например, он легко поддался малообоснованным, но модным идеям Зигмунда Фрейда, извлекая из этого немалую выгоду.

Гарсия Лорка всерьез науками не интересовался. Однако он глубоко чувствовал подлинное волшебство научного знания, позволяющее человеку проникать в Неведомое: «Воображение бедно, а воображение поэтическое — в особенности. Видимая действительность неизмеримо богаче оттенками, неизмеримо поэтичнее, чем его открытия. Это всякий раз выявляет борьбу между научной явью и вымышленным мифом, — борьбу, в которой, благодарение Богу, побеждает наука, в тысячу раз более лиричная, чем теогония.

Человеческая фантазия придумала великанов, чтобы приписать им создание пещер или заколдованных городов. Действительность показала, что эти пещеры созданы каплей воды. Чистой каплей воды, терпеливой и вечной… Воображение следовало логике, приписывая великанам то, что казалось созданным руками великанов. Но научная реальность, стоящая на пределе поэзии и вне пределов логики, прозрачной каплей бессмертной воды утвердила свою правду. Ведь неизмеримо прекраснее, что пещеры — таинственная фантазия воды, подвластной вечным законам, а не каприз великанов, порожденных единственно лишь необходимостью объяснить необъяснимое» (перевод А. Гелескула).

Сальвадору Дали при его ссылках на геологические причуды своих любимых скал мыса Креус не приходило в голову ничего подобного. Он признавался: «Я читаю только научные книги. Все остальные наводят скуку. Эти, конечно, тоже, но не в такой степени». И еще: «Меня завораживает все непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст!»

Верно, от подобных книг неспециалисту недолго и помрачиться умом. Ядерная физика описывает то, что невозможно увидеть и почувствовать, а постигается (или создает иллюзию понимания) посредством формул и схем. Не потому ли этот искусственный мир завораживал Дали?

По его словам, похожим на правду, «особенность моей гениальности состоит в том, что она проистекает от ума. Именно от ума». А гениальность Гарсиа Лорки проистекала от сердца, именно от сердца. Это позволяло ему постичь магию живой капли воды и отрешало от сухих схем ядерной физики.

Такая интуиция была чужда Сальвадору. Но в проницательности ему нельзя отказать. Он верно подметил: «Прогресс в науке и технике очевиден и впечатляет. Однако если говорить о духовном уровне, наше время убого до крайности. Не случайно физика и метафизика сегодня окончательно разошлись. Прогресс растекается ручьями узкой специализации, а о главном — о синтезе — уже никто не имеет понятия».

В 1926 году Лорка написал «Оду Сальвадору Дали». В ней есть строки (перевод А. Гелескула):

О, Дали, да звучит твой оливковый голос!

Назову ли искусство твое безупречным?

Но сквозь пальцы смотрю на его недочеты,

Потому что тоскуешь о точном и вечном.

Ты не жалуешь темные дебри фантазий,

Веришь в то, до чего дотянулся рукою.

И стерильное сердце слагая на мрамор,

Наизусть повторяешь сонеты прибоя.

В ту пору Сальвадор был таким или, во всяком случае, старался в своих философских упражнениях стремиться исходить из точного и вечного. Но вряд ли он, подобно Лорке, испытывал при этом тоску по недостижимому идеалу. Сальвадор мог мечтать о вечном, не забывая о сиюминутном. А в более поздние годы явно возобладало в нем бренное, текущее (вплоть до текучих часов), хотя порой он поднимался до высоких обобщений.

Страх смерти, свойственный им обоим, проявлялся по-разному. Федерико нередко изображал свое умирание и тление, чтобы потом вдруг «воскреснуть», показав, что это всего лишь игра. Дали, напротив, показывал власть смерти и гниения над животными и людьми, но не на себе, а в старости мечтал посмертно заморозить свое тело в надежде на возвращение к жизни благодаря успехам науки.

Несмотря на полярность психологических типов (или благодаря этому?), Сальвадор и Федерико быстро сблизились. «Первый этап моей жизни в Мадриде, в начале большой дружбы с Лоркой, — писал Дали, — строился на яростном контрасте между исключительно религиозным духом поэта и моей антирелигиозной душой. Я вспоминаю о наших нескончаемых спорах, длившихся до 3 или 5 часов утра».

Полагаю, их противоположные позиции по многим вопросам бытия определялись вовсе не верой или неверием в Бога — проблемой во многом метафизической, теологической и неразрешимой, ибо основана на вере. Корни расхождений были глубже: в соотношении себя с остальным миром. Это и есть основа мировоззрения. И в этом они стояли на диаметрально противоположных позициях. Эгоизм экстраверта несовместим с альтруизмом интроверта.

Открытость Федерико людям и миру вызывала невольный протест у Сальвадора, привыкшего всех соотносить с самим собой и в своих интересах (творческих, а не меркантильных). Если учесть, что у Гарсиа Лорки была сексуальная склонность преимущественно к мужчинам, то их общение постоянно балансировало на грани дружбы и любви. Началось это в Мадриде. Дали вспоминал:

«Был один кульминационный момент его неоспоримого личностного влияния — единственный момент в моей жизни, когда я понял суть моих мук — ревность. Это случилось, когда мы гуляли всей группой вдоль Пассо-де-ла-Кастельяна по дороге в кафе, где обычно происходили наши литературные встречи и где, я знал, Лорка будет сиять как волшебный алмаз. Неожиданно я бросился бежать, и никто не видел меня три дня».

В чем суть вспышки ревности? Сальвадора раздражало первенство Федерико? Вряд ли. В поэзии, литературе, драматургии, музыке Гарсиа Лорка был бесспорным лидером; на его место Дали не мог претендовать. Другое дело — отсутствие исключительного внимания к себе со стороны поэта. Такова ревность не соперника, но любимого друга. Возможно, Федерико нарочно дразнил его, пробуждая ревность. Как свидетельствовал хорошо знавший обоих Бунюэль, в Мадриде Лорка испытывал к юному Дали настоящую страсть.

Для Сальвадора это стало нелегким испытанием. Как он позже признавался, «тень Федерико Гарсиа Лорки омрачила изначальную непорочность моего духа и моей плоти — так гигантская тень заслоняет от нас солнце при затмении».

Какое же солнце могла затмить эта великая тень, если никого Сальвадор тогда не любил, кроме самого себя? Исходя из подтекста его признания можно предположить, что он испытывал к другу сильное влечение, заставлявшее на время забывать о себе. А это и есть любовь.

Для Дали было невыносимым падением — поддаться этой страсти. Не из-за «предрассудков», как бы теперь сказали. В те времена во многих странах Европы уже прошла волна сексуальной революции, вызванной в значительной степени последствиями Первой мировой войны. Свобода нравов царила в Резиденции, где жили учащиеся Высшей школы искусств.

«Вскоре после тщетной попытки Лорки соблазнить Дали, — пишет Жан-Луи Гайеман, — он вступил в интимные отношения с Маргаритой Мансо, студенткой Академии. Худенькая, как мальчик, сексуально раскрепощенная, она была сильно привязана к обоим друзьям. Дали отказался от нее, а Лорка занимался любовью с Маргаритой на глазах художника. «Потеряв надежду уговорить меня на соитие, он клялся, что жертва, принесенная той девушкой, стала жертвой и для него: он впервые вступил в сексуальную связь с женщиной». Но Дали в любовных играх не участвовал, оставаясь девственником».

Приведенное Гайеманом откровение Сальвадора не говорит о том, как в дальнейшем складывались дружески-любовные отношения Лорки и Дали. Тех, для кого подобная проблема болезненно интересна, придется разочаровать: на этом она у нас завершается. К творчеству обоих этих выдающихся людей она имеет лишь косвенное отношение.