4. Зазор

4. Зазор

Вернемся к тому времени, когда безобидный Азор, точно в метаморфозах Овидия, превратился в неприятное чудовище, прибавив только одну букву «З». И родился Зазор.

Так как Владимир Николаевич Бутович категорически отказался дать развод, то новоназначенный военный министр совместно с Екатериной Викторовной решил прибегнуть к средствам совершенно неблаговидным и даже зазорным.

Как известно, официальная причина развода при церковном браке, собственно говоря, только одна: супружеская неверность, прелюбодеяние. При джентльменском разводе, даже когда виновна жена, муж обыкновенно принимал вину на себя. Для мужчины это не такой уж позор, если его обвинят или он сам признается в прелюбодеянии. Мало ли что бывает в жизни! Но на женщину это, конечно, кладет клеймо. По крайней мере, так было раньше.

Однако Владимир Николаевич, претерпев столько угроз высокого сановника и обманов своей жены, не пожелал принять на себя несуществующую вину. Тогда Екатерина Викторовна сама обвинила его в прелюбодеянии. Но с кем? Ведь надо было указать, если можно так выразиться, объект прелюбодеяния. Сухомлиновы и указали…

У Бутовичей был сын. Когда мальчик подрос, для того, чтобы он овладел языками, к нему взяли гувернантку, француженку из Парижа. Прожив некоторое время в доме Бутовичей, гувернантка вернулась на родину. И вот будущее супружество Сухомлиновых решило, что самое удобное обвинить именно эту девушку в прелюбодеянии с Владимиром Николаевичем. Кто там будет проверять в Париже!

Так и сделали. При посредстве лжесвидетелей супругов Бутовичей развели. По истечении некоторого времени Екатерина Викторовна вышла замуж за Владимира Александровича Сухомлинова, ставши супругой военного министра великой державы.

И вот тут-то, казалось, в момент завершения и торжества их неправого дела, и разразился неслыханный скандал.

* * *

На Западе внимательно следили за Россией, в особенности за такими лицами, как военный министр. И вдруг в газетах, смаковавших бракоразводное дело Екатерины Викторовны, появилось сообщение, что такая-то француженка, имярек, обвинена в Петербурге в прелюбодеянии, с таким-то, то есть с Владимиром Николаевичем Бутовичем.

Можно представить себе все возмущение и негодование этой девушки, которую иностранный военный министр опозорил на весь свет! Чтобы защитить свою честь, она потребовала ни более ни менее как медицинского освидетельствования. Врачи удостоверили, что мадемуазель такая-то не могла совершить прелюбодеяния ибо она девица.

Не удовлетворившись этим, энергичная парижанка обратилась к правительству с заявлением, в котором обвиняла русского военного министра В. А. Сухомлинова и его новую жену в возведении на нее поклепа. Она просила правительство Франции принять соответствующие меры для восстановления ее поруганной девичьей чести.

Французское правительство приказало своему послу в России сделать все необходимое. Французский посол обратился к русскому министру иностранных дел С. Д. Сазонову, а последний переговорил об этом деле с министром юстиции И. Г. Щегловитовым. Таким образом, министр юстиции должен был в соответствующем порядке начать судебный процесс против военного министра В. А. Сухомлинова. Возможно ли это, чтобы министр восстал против министра в одном и том же правительстве, возглавляемом В. Н. Коковцовым?

Все это в высшей степени волновало Государственную Думу, но пока мы воздерживались от выступлений с кафедры. Однако произошло еще нечто, переполнившее чашу терпения. Дело о В. А. Сухомлинове было выкрадено из Министерства юстиции. Компрометирующие военного министра документы бесследно исчезли. Всем было ясно, что кража произошла по наущению самого Сухомлинова и его супруги Екатерины Викторовны.

* * *

Тут Дума просто забурлила, и в такой степени, что теперь уже надо было рычать с кафедры.

Вот как реагировал на это событие один из видных кадетских лидеров, присяжный поверенный Василий Алексеевич Маклаков, во время обсуждения доклада бюджетной комиссии по смете расходов Министерства юстиции 2 мая 1912 года на сто двадцать втором заседании пятой сессии Государственной Думы третьего созыва:

— Мы знаем об одном громком бракоразводном процессе, о той неправде, которая была сделана в нем. Но этому мы не удивляемся: наши иерархи сами скорбят о несовершенстве бракоразводного дела, они знают сами, что без обмана, без лжи, без подлогов там ничего не делается. И если даже такие подлоги перешли границы дозволенного, то все же эта вещь в порядке этого учреждения и мы не удивляемся.

Мы знаем и другое, что, когда собирали доказательства для консистории, тогда найти и доказать нужную для процесса вину явились сотрудники Министерства внутренних дел начальник Киевского жандармского отделения полковник Н. Н. Кулябко и убийца П. А. Столыпина агент Киевского охранного отделения Д. Г. Богров. Мы знаем, что это они потащили В. Н. Бутовича туда, где можно было констатировать его «вину». Опять-таки к деятельности охранного отделения мы привыкли и этому не удивляемся.

Но когда мы узнали, что явился человек, оклеветанный этим процессом, явилась женщина, имя которой опозорено, и подала жалобу на военного министра, обвиняя его в том, что он создал эту неправду, что он причина лжесвидетельства в этом процессе, что же сделало Министерство юстиции?..

Когда жалобщик, надеясь на правосудие, ища и требуя этого правосудия, принес и отдал в руки прокурора документ, которым устанавливалась неправда лиц, высоко стоящих, что с ним сделали? Дело это истребовано Министерством юстиции, и компрометирующие документы там пропадают. Мы знаем, что была сделана попытка свалить все на заграницу. Их туда будто бы отправили, и они оттуда не вернулись.

Я заявляю с сознанием ответственности за то, что сейчас говорю, что это неправда, что есть описи, которые позволяют это опровергнуть, что документы за границу не уходили. Документы остались здесь, в Министерстве юстиции. И пусть теперь министерство скажет, куда оно их дело?»

Но министерство не сказало, хотя его представитель И. Г. Щегловитов, выступивший сразу после Маклакова, говорил много в свое оправдание, но оправдаться не смог, закончив свое выступление оригинальной фразой, звучащей двусмысленно: «Следуй по своему пути. И пусть люди говорят что хотят».

В особенности негодовала по поводу этого дела наша фракция русских националистов, полагая, что всеми этими скандалами наносится ущерб российской нации. Но кто же должен был выступить от ее имени? Мои товарищи не придумали ничего лучшего, как поручить это мне, несчастному.

Напрасно я доказывал, что мне это крайне неудобно, что у меня личные отношения с Екатериной Викторовной, что она жила у нас в доме, что, наконец, я ее очень хорошо знаю. Ничто не помогло, мне ответили: «Именно потому, что вы ее хорошо знаете, вам и надлежит говорить».

И я пошел говорить. На этот раз кафедра Государственной Думы действительно показалась мне истинной Голгофой.

В этот день, 4 мая 1912 года, в Думе продолжалось обсуждение бюджета Министерства юстиции. Поскольку на прошлом заседании с большой речью по этому вопросу выступил В. А. Маклаков, то мне пришлось с ним полемизировать, критикуя опасные политические выпады кадетского лидера, стремящегося внести яд сомнений в психологию правительства и тех партий, которые его поддерживают. Неприятное для меня дело Екатерины Викторовны я откладывал на конец. Но час пробил, и мне пришлось приступить к тяжкому исполнению своих обязанностей.

— Есть одна вещь, — сказал я, — совершенно особенно стоящая, которой коснулись все ораторы, но которой я бы коснулся, если бы они и не коснулись, — это именно нашумевшее бракоразводное дело «Сухомлинов — Бутович». Вы, господа, могли убедиться, что мы не настроены враждебно к правительству, наоборот, мы всегда его поддерживали. Насколько это допускала наша совесть…

Однако нужно сказать, что есть вещи, на которые мы никогда не согласимся. И вот в этом деле и пропаже документов, — причем я оговариваюсь, мне кажется, что Министерство юстиции тут ни при чем, — в этом деле есть одна страшная вещь, эта вещь состоит в следующем. Не то ужасно, что документы украли, а то, что их выгодно было украсть, и то, что тот, кому выгодно было это сделать, как говорит молва, тот стоит на такой высоте, на какой только может стоять русский сановник.

Вот эта вещь, по-моему, ужасна. Но еще ужаснее то, что, быть может, молва ошибается, быть может, этот человек, этот русский министр, этот военный министр, чего я от всего сердца желаю, быть может, он ни к чему подобному даже тени прикосновения не имеет. Но ужасно тут то, что тень падает все же не без основания, и не без основания потому, мы все это знаем, что эту тень бросает несправедливое, нехорошее дело, которое совершилось и которое оправдать нельзя, — закончил я под продолжительные аплодисменты справа, обращаясь к министру юстиции, сидевшему в двух шагах от меня.

По окончании заседания он подошел ко мне и сказал:

— Я прекрасно понял, о чем вы говорили…

Больше он ничего не прибавил, пожав мне руку. Это означало, что министр И. Г. Щегловитов также считает такие деяния недопустимыми.

* * *

Каков же итог того, что произошло? Итог таков: два министра одного и того же правительства разноречат и даже более того. Ведь все понимали в чем дело.

Если бы существовал нормальный порядок, то министр юстиции должен был бы привлечь военного министра к ответственности по подозрению в краже важных документов, но он этого сделать не мог. Значит, кража осталась безнаказанной.

Это было началом той великой анархии, которая обозначилась перед крушением империи. Когда убили Распутина, то уже не кража, а убийство осталось безнаказанным. Это был конец. Власти больше не существовало. Вот почему так знаменательны сказанные тогда пророческие слова: «Выстрел в Распутина убил Россию».

* * *

После моего выступления 4 мая 1912 года в Государственной Думе я получил письмо, полное горьких упреков, от супруги военного министра, Екатерины Викторовны. Как я мог это сделать?! Ведь я ее хорошо знал. Она жила у нас в доме, и все прочее, в том же духе.

Все это была правда, но ведь я ее имени не называл. Я говорил, так сказать, теоретически. А если она отозвалась, то, значит, узнала самое себя, и вышло по французской пословице: «Jue sexcuse, saccuse», то есть: «Кто оправдывается, тот себя уличает».

Под «ужасным человеком» подразумевался ее первый муж, Владимир Николаевич Бутович. По-видимому, вторая часть письма состояла только из восклицаний, а не из фактов, потому что факты я бы запомнил. Был ли на самом деле Владимир Николаевич ужасным человеком, я так и не узнал, но что он был глубоко несчастным, — это я видел собственными глазами.

Тяжелая супружеская драма сделала его подлинным маньяком. Он потерял способность говорить и интересоваться чем бы то ни было, кроме своей жены. Если она утверждала, что он ужасный человек, то он твердил, что она ужасная женщина. Кто прав, кто виноват — судить не нам. Разногласия между супругами, как это показывает семейная трагедия Толстых, может разделить весь мир на две половины — одну за Льва Николаевича, другую за Софью Андреевну.

Но в данном случае мир не разделился. Слишком уж цинично были попраны закон и правда. И я, конечно, думаю, что Екатерина Викторовна виновата перед Владимиром Николаевичем. Она пошла за него не любя, только для того, чтобы отомстить человеку, которого любила.

Мне кажется совершенно ясным, что она Владимира Николаевича просто и за человека-то не считала. А он? Чем он был виноват, что ее первый роман был неудачен? Но что в этом отношении женщины невменяемы — общеизвестно.

Екатерина Викторовна поступила с Владимиром Николаевичем безобразно, но к своему второму мужу — старику без кавычек, Владимиру Александровичу, — она отнеслась по-человечески и даже милосердно, как будет видно из дальнейшего.

А Бутович, предок которого подписал решение Переяславской рады, не оказался на высоте малороссийской аристократии. Ибо Малая Русь установила закон весьма разумный и гуманный, а именно: «Баба з возу, коням легче».

В самом деле, зачем Владимир Николаевич ставил препятствия жене, которая его не любила? Ведь, уходя от него, она делала ему подарок более ценный, чем обручальное кольцо.