Глава 5 ОХОТНИК ЗА ШПИОНАМИ ПОМОГАЕТ ШПИОНАМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

ОХОТНИК ЗА ШПИОНАМИ ПОМОГАЕТ ШПИОНАМ

Во время первой мировой войны часто случалось, что здорового на вид молодого человека в гражданском платье на улице останавливала женщина и вручала ему белое гусиное перо. Это был откровенный намек. Почему вы не на фронте? Вы боитесь? Иногда и военнослужащие, приехавшие домой в отпуск и сбросившие на время военную форму, или молодые мужчины, болезнь которых внешне ни в чем не проявлялась, например порок сердца, подвергались публичному унижению.

К счастью, этот варварский обычай был забыт в годы второй мировой войны. В этой войне участвовали все — и гражданские и военные. Во время воздушных налетов и обстрелов управляемыми снарядами все одинаково подвергались смертельной опасности. Как ни странно, мирное население Лондона и других крупных городов находилось даже в большей опасности, чем солдаты, служившие на Среднем Востоке или в других местах, где не было военных действий. Но от старых обычаев отказываются с трудом, и матери, чьи сыновья, находясь на фронте, ежеминутно рисковали жизнью, не могли спокойно смотреть на дюжих молодых парней из лондонского Уэст-Энда[98], которые купались в роскоши и, видимо, не собирались даже пальцем шевельнуть, чтобы помочь своей стране. Конечно, некоторые пытались уклониться от военной службы или дезертировали, как это показано в предыдущей главе, но таких людей было сравнительно немного. Нередко молодые люди, которые, казалось бы, жили в роскоши и бездельничали, а потом вдруг таинственно исчезали, иногда безвозвратно, оказывались тайными агентами.

Эти люди вызывают у меня восхищение. В самом деле, любой тайный агент, работает ли он на свою страну или против нее, заслуживает уважения хотя бы за одну только храбрость. В коллективе смелым быть нетрудно, а в одиночестве, когда приходится опасаться каждого прохожего, каждого знакомого, когда даже во сне нужно следить за собой, чтобы не заговорить на родном языке, — это очень тяжело. Кто никогда не был разведчиком и лично не знает тайных агентов, тот не поймет, в каком непрерывном нервном напряжении живет разведчик. Он не может предугадать, с какими намерениями подходит к нему сзади человек: то ли он хочет дружески похлопать по плечу, то ли, тяжело опустив руку, произнесет: «Вы арестованы».

Тайные агенты английского правительства, проводившие свою жизнь в кажущейся роскоши и потому вызывавшие косые взгляды тех, кто не был посвящен в государственную тайну, были, как правило, молодыми людьми и обладали отличным здоровьем. Места назначения им обычно приходилось достигать с помощью парашюта, а после сорока лет мышцы у человека теряют упругость, необходимую для ночного парашютного прыжка, к тому же зачастую на неровную каменистую поверхность, — тут легко пострадать при приземлении. Многие тайные агенты были иностранцами. Их выбрасывали с парашютами на родной земле, иногда возле того города или деревни, где они родились и где живут их родные и близкие. Некоторым из них пришлось перенести пластическую операцию, чтобы их не опознали друзья и родственники. Английские же шпионы так тщательно изучали страны континента и один из иностранных языков, что их можно было принять за местных жителей.

Долгие месяцы перед выброской на континент эти люди проходили тщательную подготовку. Их учили обращаться с парашютом и с взрывчатыми веществами, необходимыми для различных диверсий. Обучение они проходили в специальной школе для шпионов, расположенной в глубине страны. Программа включала искусство маскировки, различные методы бесшумного убийства человека, использование личного оружия и радио, знание тайнописи, фотографирование и доскональное изучение местности, на которой предполагалась выброска. К обучаемым предъявлялись исключительно высокие требования в умственном и в физическом отношении. Приступать к выполнению боевых заданий разрешалось только тем, кто успешно выдерживал всевозможные испытания. Дисциплина поддерживалась спартанская. Будущим тайным агентам не рекомендовалось много пить и без разбора менять женщин. Любовь почти всегда становилась роковой для разведчика — свои чувства он должен держать под контролем.

Затем эти молодые люди, блестяще подготовленные во всех отношениях, направлялись на выполнение боевых заданий. И все-таки, несмотря на тщательную подготовку, процент их провалов был тревожно высок. При проведении операции под названием «Английская игра» много отважных молодых датчан было схвачено гестапо, несмотря на все меры предосторожности, так как в группу агентов проник предатель. В других случаях, по сведениям нашей разведки, английские агенты попадали в руки гестаповцев из-за своих собственных ошибок, а это уже никуда не годится. Многие месяцы подготовки пропадали даром, ценная информация о наших методах работы становилась достоянием противника, да и власти задумывались над тем, стоит ли вообще заниматься этим делом. Можно позволить себе рискнуть смелым человеком, когда знаешь, что один провал приходится на десять удач, — тут почти каждый имеет шансы остаться в живых. Но когда это соотношение — сто к одному или даже сто к нулю, никто не возьмет на себя смелость обречь на самоубийство храброго, умного человека, который может принести столько пользы своей стране.

И вот кому-то в разведке пришла в голову такая мысль: а не привлечь ли контрразведчиков, накопивших богатый опыт вылавливания шпионов, к последней проверке наших тайных агентов перед их опасным путешествием? Если тайный агент выдержит сложнейшие испытания, которым подвергнут его эксперты по ловле шпионов, он может быть уверен, что при выполнении задания ему удастся обмануть гестапо. Если он провалится на экзаменах, этот первый провал не станет для него роковым, а предостережет от повторения ошибок в будущей работе. Когда это разумное решение было принято, меня пригласили проэкзаменовать группу тайных агентов, которые вскоре должны были покинуть Англию. Меня попросили подвергнуть их самому строгому и всестороннему испытанию, исключая, разумеется, пытки. Я должен был при этом использовать методы, близкие к тем, которые практиковались в гестапо.

И вот через несколько дней ко мне в кабинет вошли три молодых человека. Они горели желанием работать агентами и были готовы отправиться на выполнение любого задания.

Их сопровождал офицер, видимо уверенный в своих протеже и явно гордившийся ими.

— Когда они отправляются на задание? — обратился я к нему.

— Послезавтра.

— Так, как есть?

— Да, как есть.

Я опять посмотрел на молодых людей. Одеты они были очень аккуратно, но их костюмы — не старые, и не новые — не бросались в глаза. Словом, их вполне можно было принять за деловых людей, под видом которых им предстояло работать в Бельгии. Я подошел к одному из них и, засунув руку за его жилет, вытащил галстук. На изнанке галстука красовалась этикетка магазина: «Селфридж, Оксфорд-стрит. Лондон».

— Уведите их, — сказал я смутившемуся офицеру. — Какой смысл теперь разговаривать с ними?

Они ушли, а я сел в кресло и закурил сигарету. Если допускаются такие нелепые промахи, разве удивительно, что ежедневно гибнут отважные, отлично подготовленные разведчики? Казалось просто невероятным, что при такой совершенной системе всесторонней подготовки могут допускаться настолько грубые ошибки. Я с досадой думал о напрасно потерянных времени, деньгах и человеческих жизнях.

Через шесть дней мне пришлось экзаменовать другого молодого человека, которому вскоре предстояло выброситься с парашютом в Бельгии. На этот раз мое первое замечание учли — ни одна нитка одежды не могла выдать его.

Я попросил будущего разведчика рассказать мне легенду, которую он приготовил, чтобы в случае необходимости объяснить гестапо причину изменения своего местопребывания и поездок по стране. Вот что он рассказал. После оккупации немцами Бельгии он бежал на юг Франции. В Ницце он нашел работу на цветочных плантациях. Там он проработал простым рабочим восемь месяцев, но затем услышал, что при нацистах в Бельгии стало лучше, чем он ожидал, и решил вернуться в Брюссель. Так он снова оказался в Бельгии.

— Кем же вы работали на цветочной плантации? — спросил я его по-фламандски.

— Рабочим, сэр.

— Покажите руки.

Он протянул их. Руки у него были белые, мягкие, на ладонях — ни малейших признаков мозолей, ногти аккуратно подстрижены, ни один из них не поломался и не потемнел. Невозможно почти год прокопаться в земле и сохранить такие руки — руки канцелярского служащего, не прикасавшегося к лопате.

Я вздохнул огорченно и раздраженно.

— Ну, хорошо, допустим, — сказал я. — Теперь расскажите что-нибудь об этой цветочной плантации. Какие цветы там выращивались?

— О розы и... красная гвоздика...

Он замолчал.

— Фуксии? — подсказал я,

— Нет, не фуксии.

— Может быть, герань?

— О да, конечно, герань.

— Итак, вы выращивали герань? На средиземноморском побережье! Милый мальчик, предполагается, что вы эксперт по цветам. Вы об этом помните? Вы же восемь месяцев проработали на плантации. Хоть что-нибудь вы знаете о цветах? Возвращайтесь к своим инструкторам и скажите им, что я напрасно потратил время, а вы без надобности рискуете жизнью.

После этого я предложил инструкторам разведывательной школы разрабатывать для тайных агентов «легенду внутри легенды», или, как мы говорили, «рассказ внутри рассказа» (я уже упоминал об этом в приложении ко 2-й главе). Человеческая натура такова, что мы верим скорее дурным, чем благородным поступкам человека. И тем более гестаповцы, всегда склонные в любом видеть только худшее, скорее поверят человеку, признавшемуся в своей слабости. Человек с легендой о цветочной плантации должен иметь еще «легенду внутри легенды». Если первой легенде гестаповцы не поверят и подвергнут его пыткам, он должен в подходящий момент, пока еще не поздно, задыхаясь, произнести: «Во имя господа бога, остановитесь. Я скажу правду. Я больше не могу. Я не жил в Ницце восемь месяцев и никогда не видел никакой цветочной плантации. Я пробыл там всего несколько дней. Без единого су в кармане я начал побираться. Однажды мне попалась одна женщина, лет пятидесяти, страшная старая кляча с крашеными ярко-рыжими волосами. Я ей понравился, и она взяла меня к себе. Через два дня моему терпению пришел конец. У нее были добрые намерения, но за свои деньги она хотела получить слишком много. Вы — мужчины и должны понять меня. Голодный человек не слишком разборчив, но я не мог делить постель с этой отвратительной старухой. И вот через два дня я убежал, захватив на прощанье ее деньги и драгоценности. Несколько недель я прятался от полиции, а затем один человек за большие деньги тайно перебросил меня через границу в Бельгию».

Эта легенда более приемлема для гестапо, чем рассказ добродетельного рабочего. Теперь все тайные агенты, направлявшиеся на выполнение секретных заданий, запасались «легендой внутри легенды». Я уверен, что благодаря этому методу было спасено немало человеческих жизней.

Из всех агентов, которых мне пришлось экзаменовать перед отправкой на задание, только один легко и без единой ошибки выдержал все испытания. Он стал блестящим агентом. Несколько раз переправлялся он в Бельгию с важными заданиями, но ни разу не был обнаружен гестапо. Больше того, он не вызывал ни малейших подозрений.

Когда мне сказали, что пришел мосье Жан Дюфор, я приготовился увидеть интеллигентного пышущего здоровьем молодого человека. Но вот отворилась дверь, и я застыл с открытым ртом и расширившимися от изумления глазами: в кабинет вошел офицер в сопровождении — как бы поделикатнее выразиться — пародии на человеческое существо. Это был типичный деревенский идиот. У него была уродливая фигура, а щеки и нижняя челюсть достигали невероятных размеров. Бледно-голубые глаза Дюфора казались совершенно пустыми, без малейшей искорки ума. Рот был полураскрыт и на подбородок стекала слюна. Он подмигнул мне, скорчил гримасу и вдруг разразился пронзительным хохотом.

— Что за чертовщина? — сердито спросил я. — Вы надо мной издеваетесь?

Офицер улыбнулся и ответил:

— Разрешите представить вам мосье Жана Дюфора. Если он выдержит ваш экзамен, он будет возить деньги нашим агентам во Франции и Бельгии.

— Судя по его внешности, ему надо проконсультироваться у психиатра, а не экзаменоваться в контрразведке, — заметил я. — Но если вы настаиваете, я — к вашим услугам. Начнем?

Я повернулся к жалкому дурачку. Он снова захихикал, затем своим грязным, похожим на обрубок пальцем осторожно дотронулся до чернильницы на моем столе, словно никогда не видел такого красивого и необычного предмета. Взглянув на меня, он опять подмигнул. В этот момент тонкий ум на мгновение загорелся в его глазах, осветил невыразительное, почти бессмысленное лицо и так же внезапно потух.

— Сколько вам лет, Дюфор? — спросил я по-фламандски.

— Сколько мне лет? — хихикнул он и погладил меня по плечу. — Сколько мне лет, старина? Откуда я знаю? — Он откинул назад голову и залился веселым смехом.

Я продолжал задавать вопросы. Где он родился, где живет. «Я? Я нигде не живу», — ответил он, пуская слюну и заразительно смеясь.

Я вышел из себя и сердито крикнул:

— Да отвечайте, не дурачьте меня! Ведь где-то же вы должны жить!

Но он продолжал хихикать, брызгая слюной.

— Я живу на дорогах Бельгии, на полях, в лесах, в стогах сена...

— Чем занимается ваш отец?

Он почесался и засмеялся еще громче. Брызги слюны упали на меня и стол.

— Э, старина, мой отец хороший человек. Он... он сумасшедший, лунатик...

Этот маньяк называет своего отца сумасшедшим! Да, видно, это настоящий идиот.

— Почему? — упорствовал я.

— Почему? Потому что старый дурак работает!

— А разве, по-вашему, человек не должен работать?

Он стукнул рукой по своей впалой груди.

— Я, работать? Зачем? Я сплю в поле, а обедаю не хуже, чем герцог. Где фермы, там коровы, и, когда поблизости нет фермера, я получаю бесплатное молоко. Да и куры от меня не убегают. Стоит слегка сдавить ей шею — все. Затем кладешь ее в горшок, и вот вам прекрасный ужин.

Он погладил живот, вспомнив о прекрасных бесплатных ужинах.

В его веселости было что-то заразительное. Уже улыбаясь, я спросил, ходил ли он когда-либо в школу. Нет, в школу он не ходил, но, гордо добавил он, подписываться умеет.

— Что ж, давайте посмотрим, как это у вас получается.

Он взял ручку, словно она кусалась, засучил рукава, приподнял руку, как будто собираясь исполнить скрипичный концерт Бетховена, высунул язык и склонился над бумагой.

Медленно водя пером по бумаге, он кое-как нацарапал неуклюжее «X».

— Вот, — торжественно произнес он, — Жан Дюфор к вашим услугам.

Целый час убил я на него, но в конце концов признал себя побежденным. Мне не удалось выудить у него ни слова ценной информации.

— Уведите его, — сказал я его спутнику. — Вы можете посылать Дюфора в Бельгию. Гестапо не раскроет его. Он любого выведет из терпения. После того как бельгийская полиция несколько раз арестует его и отпустит, полицейские станут убегать от него. Дюфор будет проклятьем всей полиции. Он гений!

Офицер разведки улыбнулся.

Они вышли, но на прощание Дюфор дерзко и высокомерно ухмыльнулся. Я больше не видел его, но с интересом следил за его разведывательной работой. В первый раз Дюфора выбросили с парашютом в Бельгии. У него было четыреста фунтов стерлингов для одного из наших агентов в Брюсселе. Не прошло и двух суток, как поступило донесение, что задание выполнено. Снова и снова его выбрасывали в Бельгии, и каждый раз, выполнив поручение, он возвращался в Англию и готовился к новому заданию. Ни разу он не опоздал на условленную встречу, как бы близко ни была полиция или гестапо. Всего он доставил нашим агентам в Бельгии тысячи фунтов.

Этот безграмотный, дурашливый, жалкий «бродяга и воришка» был превосходным агентом. Он добивался успеха там, где умные и сильные мужчины в конце концов проваливались. Это чучело в лохмотьях внесло бесценный вклад в работу английской секретной службы.

Я бы хотел встретиться с ним еще раз. Он получил бы самую вкусную жареную курицу во всем Лондоне. Но эту курицу ему не пришлось бы воровать — я с удовольствием заплатил бы за нее.