Глава 9 АДМИРАЛ ПОМОГАЕТ ДАМЕ
Глава 9
АДМИРАЛ ПОМОГАЕТ ДАМЕ
Фюрер радовался быстрому продвижению своих войск. Вдоль всего фронта от Балтийского моря до Галиции 56 пехотных и 9 танковых дивизий прорвали польскую оборону, удерживаемую 30 дивизиями польской армии. Немецкая авиация наносила бомбовые удары по коммуникациям польских войск, а немецкое население Польши, руководимое агентами Канариса и гестапо, поддерживало наступление, совершая акты саботажа и диверсий.
Уцелевшие польские дивизии, не уничтоженные или не окруженные возле границы, отступали по направлению к Варшаве. Однако севернее Лодзи и у Радома некоторые из них были окружены, а остальные начали поспешно отходить через реку Сан к Львову и к румынской границе.
Теперь перед немцами встал вопрос, подвергнуть ли столицу Польши бомбардировке или длительной осаде. Фюрер в своем стремлении уничтожать все, что только можно, приказал разрушить Варшаву.
Адмирал Канарис встретился с Гитлером 12 сентября, когда специальный поезд фюрера остановился в Ильнау, в Силезии. Вместе с Гитлером были Риббентроп, генералы Кейтель и Иодль.
Канарис прибыл в Ильнау, чтобы доложить Гитлеру о передвижениях французской армии, которая вела разведку немецкой обороны в Саарском бассейне. Если бы в тот момент Германия встретила сильное сопротивление на востоке, а Франция захватила бы Саар, немецкому военному потенциалу был бы нанесен значительный удар.
В поезде Гитлера имелась оперативная комната, увешанная картами. Там Канарису и. Лахузену пришлось выслушать Риббентропа.
Только мы вошли в оперативную комнату (писал адмирал в своем дневнике), как министр иностранных дел Риббентроп высказался о том, как может быть завершена политически германо-польская война.
Потом заговорили о роли пропагандистских рот. В то время как эти роты будут «перевоспитывать» польский пролетариат, гестапо займется уничтожением польской интеллигенции, государственных деятелей и аристократии.
Я выразил Кейтелю свое беспокойство по поводу запланированного массового уничтожения поляков, особенно духовенства и аристократии. В час расплаты мировая общественность привлечет вермахт к ответственности за эти злодеяния.
Кейтель ответил, что фюрер уже принял определенное решение. Гитлер со всей ясностью сказал, что если армия не будет готова к подобным действиям, то этим займутся эсэсовцы и гестаповцы. В каждом воеводстве Польши кроме военного губернатора будет и гражданский губернатор, перед которым будет стоять задача уничтожения людей.
Затем я заявил, что бомбардировка Варшавы нанесет чувствительный удар германскому престижу во всем мире.
«Такие действия, — ответил Кейтель, — решаются фюрером и фельдмаршалом Герингом. Они часто говорят друг с другом по телефону. Иногда они меня информируют о своих беседах, но не всегда».
Внезапно во время разговора в вагоне появился Гитлер и,спросил, какие новости о действиях на Западном фронте привез Канарис.
Я ответил, что, согласно последним разведывательным данным, французы сосредоточивают войска и артиллерию и готовятся к методическому наступлению в районе Саарбрюккена, и коротко доложил также о направлении этого наступления.
«Я не могу себе представить, что французы будут наступать в районе Саарбрюккена, — заметил Гитлер. — У нас там самая мощная оборона, и они на своем пути встретят вторую и третью линии обороны, которые намного сильнее первой. Я, напротив, считаю лесные массивы в районе Бьена и Палатината самыми слабыми местами нашей обороны. Хотя противник и полагает, что наступать в лесных районах бесполезно, я придерживаюсь другой точки зрения.
Французы могут пойти на риск и форсировать Рейн, но мы и там готовы к этому. Вряд ли они предпримут наступление через Бельгию и Голландию. Это будет нарушением нейтралитета этих стран. Во всяком случае, французам потребуется значительное время для подготовки большого наступления».
Кейтель и Иодль согласились с фюрером. Иодль добавил, что Франции нужно будет по крайней мере три или четыре недели на сосредоточение артиллерии, прежде чем она сможет вести наступление в большом масштабе. Поэтому французы не выступят до октября.
«А в октябре уже холодно, и это хорошо, — продолжал Гитлер. — Наши войска будут находиться в железобетонных сооружениях, в то время как французам придется действовать на открытой местности. Но даже если французы прорвут в каком-нибудь слабом месте нашу оборону, мы используем такие средства, которые лишат их и зрения, и слуха. Им остается поэтому только путь через Голландию и Бельгию. Хотя я и не верю в возможность этого, однако мы должны быть готовы, ко всему».
Мы часто посмеивались над интуицией Гитлера, но в военном календаре 1939 года она оказалась верным ориентиром. Это был как бы период некоторого просветления сознания сумасшедшего. В те дни Гитлер и Кейтель видели в Канарисе только излишне осторожного пессимиста. Больше они ни в чем его не подозревали.
Адмирал покинул эту компанию вампиров, получив приказ усилить наблюдение за нейтральными странами. Он возвратился в Берлин. Посол Гассель[41] заметил в своем дневнике, что Канарис был подавлен ужасами, которые ему пришлось увидеть в Польше. Вскоре начальник абвера опять выехал из Берлина, на этот раз в Познань, чтобы получить как можно больше сведений о Польше и лично ознакомиться с наиболее интересными разведывательными трофеями.
Я думал, что к этому времени все нити между Англией и Германией уже были порваны и Канарис не мог поддерживать какие-либо личные контакты с англичанами. После войны я встретился с одним польским дипломатом, моим старым другом по Берлину, и спросил его, что он думает по этому поводу.
«Мне кажется, я смогу найти ответ на ваш вопрос, — сказал он. — Хотите встретиться с мадам Д.? Она знала Канариса в те дни».
Мы подъехали к небольшому дому в Сюри, где поселилась после войны одна польская семья. Мой друг представил меня хозяйке дома, печальной женщине с темными волосами и карими глазами. Она угостила нас чаем. Когда я спросил ее о Канарисе, она заговорила тихо, но уверенно.
«Я попрошу вас не упоминать мою фамилию и не писать ничего такого, что могло бы раскрыть мою личность. Я никому не говорила о своих злоключениях, поэтому я хочу рассказать вам сейчас все и никогда больше к этому не возвращаться. До войны я с мужем жила в Берлине. В доме нашего военного атташе мы встречались с некоторыми немецкими генералами и адмиралами. Я хорошо помню адмирала Канариса, он выделялся среди других. Адмирал не был чопорным, говорил тихим, мягким голосом и относился к нам дружелюбно. Конечно, я тогда не имела никакого представления о деятельности адмирала.
Война застала меня вместе с детьми в Южной Польше, возле Люблина, в старом доме моих родителей. Обстоятельства вынудили меня идти на запад. Какие-то жулики ограбили нас и украли мою сумку, в которой находились мой паспорт и деньги. Первые же немецкие офицеры, встретившиеся нам, поинтересовались, кто мы такие. Когда я заявила о своей дипломатической неприкосновенности, они потребовали, чтобы я назвала фамилии немцев, которые могли бы удостоверить мою личность. Я назвала фамилии двух немецких генералов, моих знакомых по Берлину. Потом, вспомнив о приятном небольшого роста морском офицере, я добавила: «...И адмирал Канарис».
Немецкому офицеру не удалось скрыть удивления, когда я назвала эту фамилию. Он сразу же изменил отношение ко мне. Сказав, что, к сожалению, не может выдать мне пропуск, он предложил мне сесть в военную машину, направлявшуюся в Познань.».
Там мадам Д. оказалась среди многих других беженцев, ожидавших установления своей личности. Но ей не пришлось долго ждать. Через некоторое время один из офицеров абвера приказал ей следовать за ним к стоявшему на путях поезду.
«Разве адмирал не может установить мою личность здесь?» — спросила мадам Д., не желая входить в вагон.
«Ему будет неудобно говорить с вами среди этих людей».
Когда она вошла и увидела адмирала, ей стало ясно, что он крупный начальник, обладавший большой властью. Мадам Д. всегда сохраняла хладнокровие, но, встретив здесь адмирала и вспомнив о прошлом, она заплакала.
«Наша армия разгромлена! — воскликнула она. — Боюсь, они не дрались как следует».
«Не огорчайтесь, — мягко ответил адмирал. — Поляки дрались храбро. Просто уровень механизации в нашей армии намного выше, чем в польской, и ваши солдаты не могли устоять перед превосходящими силами. Вы, должно быть, подумали об оставшихся в живых польских солдатах и офицерах, отступающих на юго-восток? Но вы не должны стыдиться этого, они вели ожесточенные бои на севере и западе».
Адмирал спросил ее, что он может сделать, чтобы помочь ей. Женщина попросила отправить ее вместе с детьми к ее родителям в Варшаву.
Канарис покачал головой.
«Я бы не хотел, чтобы вы ехали в Варшаву», — сказал он.
Казалось, он думал о ее будущем, смотря на карту.
«Швейцария, — наконец проговорил адмирал. — Это самое лучшее место для вас».
Потребовалось около недели, прежде чем для мадам Д. и ее детей были получены соответствующие документы. Затем недалеко от Берна для нее нашли подходящую квартиру. Родители мадам Д. остались в Варшаве. Адмирал обещал все ее письма доставлять родителям и в свою очередь их письма пересылать ей Таким образом, Канарис спас свою старую знакомую и защитил ее родителей от опасностей гитлеровской «восточной» политики. Он мог сказать Гейдриху и Гиммлеру, что до тех пор, пока родители мадам Д. находятся в безопасности, она будет полностью в его руках, даже после того как ей разрешено выехать за границу. Адмирал мог быть уверен, что гестапо не станет беспокоить родителей мадам Д., когда начнется преследование польской интеллигенции, ибо он мог заявить им, что безопасность стариков необходима военной разведке.
Прибыв в Швейцарию, мадам Д. явилась в польскую миссию в Берне и зарегистрировалась как участница польского движения Сопротивления. Она рассказала историю своего выезда из оккупированной Польши, который состоялся благодаря помощи адмирала Канариса. Когда она упомянула эту фамилию, поляки и англичане сразу же заинтересовались ею. Они хотели, чтобы она рассказала об этом как можно подробнее.
«Вот хороший прием для вербовки агента», — заметил один английский дипломат, которого я посвятил в эту историю. Это подкрепляло хвастливое заявление адмирала, высказанное Бамлеру, что он имеет свою собственную разведку. Я вспомнил об известней версии, будто Канарис, находясь в Испании во время первой мировой войны, использовал в своих разведывательных целях Мату Хари.
Но когда я спросил мадам Д., пытался ли Канарис привлечь ее к разведывательной работе, она отрицательно покачала головой и продолжала свой рассказ.
«Адмирал никогда не просил меня что-либо узнать для него о союзниках, хотя ему было хорошо известно, что я через своих соотечественников в Берне общалась с англичанами. А вскоре я стала работать в английской секретной службе. Зимой 1939/40 года через некоторое время после моего прибытия в Швейцарию Канарис посетил Берн. Он навестил меня, чтобы посмотреть, как мы здесь устроились, и узнать, не может ли он что-нибудь сделать для моих родителей. Адмирал завел разговор об отправке в Швейцарию его второй дочери, так как она плохо переносила военную атмосферу в Германии. В то время я не была уверена, что Швейцария не окажется следующей жертвой Гитлера, поэтому я спросила его, не лучше ли мне перебраться во Францию.
— Нет, только не Франция, это не очень подходящее место.
— Тогда, может, в Италии будет безопасно?
— В Италии, мадам, вы обретете мир и спокойствие только до весны следующего года. Лучше Швейцарии не найти.
Я не думаю, чтобы вы могли назвать его неблагоразумным и неосторожным человеком, иначе он не занимал бы в Германии такую высокую должность столь длительное время. Но как ни странно, он всегда был очень откровенен. Канарис говорил мне, что Германия рано или поздно будет воевать с Россией. Весной 1940 года он опять приехал в Берн. И когда я спросила адмирала, не нацелено ли передвижение войск на Балканах против Турции, он просто ответил: «Нет, пожалуй, против России».
В октябре 1941 года, в начальный период войны с Россией, Канарис навестил меня опять. Он мрачно заявил, что германские войска застряли в России и что они никогда не достигнут намеченных объектов. Но, говоря о напряженном положении в Германии и надвигавшемся заговоре против Гитлера, он очень оживился. Как раз в этот его приезд он сказал, чтобы я никому, кроме англичан, не передавала содержания наших разговоров».
«Вы полагаете, Канарис знал о ваших связях с англичанами?» — спросил я мадам Д.
«Мало было того, о чем бы адмирал не знал. Все его разговоры касались сферы высшей политики, но из них можно было многое узнать о надвигавшихся событиях. Он не говорил со мной на чисто военные темы. Это область деятельности простых агентов. Он вел разговор о политике Германии, России, Англии и Америки. В его голосе чувствовалось особое напряжение, когда он говорил о целях, которые они преследуют, ведя борьбу против Гитлера. Я иногда спрашивала у англичан: «Можно ли сказать Канарису, чтобы он со своими людьми приступал к решительным действиям?» Но англичане были корректны в таких вопросах и ничего не отвечали. Английская секретная служба умела хранить тайны, и в продолжении всей войны этот канал связи остался нераскрытым»[42].
Спустя несколько месяцев после моих бесед со многими друзьями и офицерами Канариса, из которых кое-кто помнил мадам Д., я опять навестил ее. В результате исследований я пришел к выводу, что нарочитая болтливость Канариса в разговорах с мадам Д. не была бесцельной.
«Адмирал никогда не пытался узнать через меня что-либо о союзниках, — повторила мадам Д. Она помолчала некоторое время и потом добавила: — Вы должны также показать в своей книге, что он не передавал обычные военные секреты. Иначе немцы подумают, что он был английским шпионом».