Баллада о двадцатом годе

Баллада о двадцатом годе

I.

Стучали колеса…

«Мы там… мы тут»…

Прицепят ли, бросят?..

Куда везут?..

Тяжёлые вещи

В тёмных углах…

На холод зловещий

Судьба взяла.

Тела вповалку,

На чемоданах…

И не было жалко,

И не было странно…

Как омут бездонный

Зданье вокзала,

Когда по перрону

Толпа бежала.

В парадных залах

Валялись солдаты.

Со стен вокзала

Дразнили плакаты.

На сердце стоны:

Возьмут?.. Прицепят?..

Вагоны, вагоны —

Красные цепи.

Глухие зарницы

Последних боев,

Тифозные лица

Красных гробов.

Берут, увозят

Танки и пушки.

Визжат паровозы,

Теплушки, теплушки, —

Широкие двери

Вдоль красной стены.

Не люди, а звери

Там спасены.

Тревожные вести

Издалека.

Отчаянья мести

В сжатых руках.

Лишь тихие стоны,

Лишь взгляд несмелый,

Когда за вагоном

Толпа ревела.

Сжимала сильнее

На шее крестик.

О, только б скорее!

О, только б вместе!

Вдали канонада.

Догонят?.. Да?..

Не надо, не надо.

О, никогда!..

Прощальная ласка

Весёлого детства —

Весь ужас Батайска,

Безумие бегства.

II

Как на острове нелюдимом,

Жили в маленьком Туапсе.

Корабли проходили мимо,

Тайной гор дразнили шоссе.

Пулёмет стоял на вокзале.

Было душно от злой тоски.

Хлеб но карточкам выдавали

Кукурузной, жёлтой муки.

Истомившись в тихой неволе,

Ждали — вот разразится гроза…

Крест зелёный на красном поле

Украшал пустынный вокзал.

Было жутко и было странно

С наступленьем холодной тьмы…

Провозили гроб деревянный

Мимо окон, где жили мы.

По-весеннему грело солнце.

Тёплый день наступал не раз…

Приходили два миноносца

И зачем-то стреляли в нас.

Были тихи тревожные ночи,

Чутко слушаешь, а не спишь.

Лишь единственный поезд в Сочи

Резким свистом прорезывал тишь.

И грозила кровавой расплатой

Всем, уставшим за тихий день,

Дерзко-пьяная речь солдата

В шапке, сдвинутой набекрень.

III

Тянулись с Дона обозы,

И не было им конца.

Звучали чьи-то угрозы

У белого крыльца.

Стучали, стонали, скрипели

Колёса пыльных телег…

Тревожные две недели

Решили новый побег.

Волнуясь, чего-то ждали,

И скоро устали ждать.

Куда-то ещё бежали

Дымилась морская гладь.

И будто бы гул далёкий,

Прорезал ночную мглу:

Тоской звучали упреки

Оставшихся на молу.

IV

Ползли к высокому молу

Тяжёлые корабли.

Пронизывал резкий холод

И ветер мирной земли.

Дождливо хмурилось небо,

Тревожны лица людей.

Бродили, искали хлеба

Вдаль Керченских площадей.

Был вечер суров и долог

Для мартовских вечеров.

Блестели дула винтовок

На пьяном огне костров.

Сирена тревожно и резко

Вдали начинала выть.

Казаки в длинных черкесках

Грозили что-то громить.

И было на пристани тесно

От душных, скорченных тел.

Из чёрной, ревущей бездны

Красный маяк блестел.

V

Нет, не победа и не слава

Сияла на пути…

В броню закопанный дредноут

Нас жадно поглотил.

И люди шли. Их было много.

Ползли издалека.

И к ночи ширилась тревога,

И ширилась тоска.

Открылись сумрачные люки,

Как будто в глубь могил.

Дрожа, не находили руки

Канатов и перил.

Пугливо озирались в трюмах

Зрачки незрячих глаз.

Спустилась ночь, страшна, угрюма.

Такая — в первый раз.

Раздался взрыв: тяжёлый, смелый.

Взорвался и упал.

На тёмном берегу чернела

Ревущая толпа.

Все были, как в чаду угара,

Стоял над бухтой стон.

Тревожным заревом пожара

Был город озарён.

Был жалок взгляд непониманья,

Стучала кровь сильней.

Несвязно что-то о восстанье

Твердили в стороне.

Одно хотелось: поскорее

И нам уйти туда,

Куда ушли, во мгле чернея,

Военные суда.

И мы ушли. И было страшно

Среди ревущей тьмы.

Три ночи над четвёртой башней.

Как псы, ютились мы.

А после в кубрик опускались

Отвесным трапом вниз,

Где крики женщин раздавались

И визг детей и крыс.

Там часто возникали споры:

Что — вечер или день?

И поглощали коридоры

Испуганную тень.

Впотьмах ощупывали руки

И звякали шаги.

Открытые зияли люки

У дрогнувшей ноги, —

Зияли жутко, словно бездны

Неистовой судьбы.

И неизбежно трап отвесный

Вёл в душные гробы.

Всё было точно бред: просторы

Чужих морей и стран,

И очертания Босфора

Сквозь утренний туман.

По вечерам — напевы горна,

Торжественный обряд.

И взгляд без слов — уже покорный,

Недумающий взгляд;

И спящие вповалку люди,

И чёрная вода;

И дула боевых орудий,

Умолкших навсегда.

10 — V — 1924

Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)