УЖАС И СТРАХ

УЖАС И СТРАХ

Песня для дежурного психоаналитика, вроде неподражаемого американского актера Микки Рурка, в красных ботинках, зеленом пиджаке и синих брюках. Он лечит души людей, но не может разобраться в себе самом, закрутив романы почти со всеми своими богатыми пациентками.

Я уйду под утро,

Но уйду не на совсем,

След от слез припудри,

Отдохни в объятьях белых стен.

Я качал тебя еще в колыбели,

Ты ангел, ты ангел во плоти,

Годы вдаль летели, но

Спутника вернее не найти…

Я с тобой наяву и во снах,

Я в твоих отражаюсь глазах,

Я сильнее любви

И хитрее судьбы,

Поцелуй мой, как лед, на губах,

Я твой ужас и страх!

Я твоей душой владею,

Тело мне подчинено,

Мне не надоело пить

За тебя тягучее вино.

Ты боишься даже собственной тени,

Боже мой, боже мой, это экстаз!

Жаль, что смерть изменит все,

Разлучив коварно нас!

Я с тобой наяву и во снах,

Я в твоих отражаюсь глазах,

Я сильнее любви

Я хитрее судьбы,

Поцелуй мои, как лед, на губах,

Я твой ужас и страх!

Виталика долго смущало присутствие в песне слова «экстаз», и мне пришлось приложить массу усилий, чтобы убедить его, что оно придаст тексту необходимую пикантность. «Особенно если произнести всю эту фразу с акцентом бедного еврея-портного из сериала «Адъютант его превосходительства», — юродствовала я по телефону, исчерпав все серьезные аргументы типа необходимости расширения лексического запаса музыканта, — помнишь, у него еще жена Соня была? Боже ж мой, боже ж мой! Так это ж экстаз!»…

Человека всю жизнь преследуют страхи: огромные, просто большие, маленькие, совсем крохотные. Причем, это преследование происходит с первых секунд жизни: вдруг мама сиську не даст, а засунет тебе в беззубый рот бутылочку с молочной смесью, и вырастешь ты абсолютным рахитиком, с выпуклым лбом и кривыми ногами, вдруг лопнет надувной крокодил, а бабушка решит, что началась третья мировая война, вдруг из-под кровати вылезет дядя, у которого вместо рук стальные ножницы — щелк-щелк! — и отрежет дядя ножницами какую-нибудь важную часть тела или проткнет глазик. Короче, комплексуя по любому, самому ничтожному, поводу, человек живет отнюдь не в окружении счастья, надежд и света, а разнокалиберных ужасов и нехороших предчувствий. Отсюда и такое нервное развитие мировой истории. Любовь, как аппетит, приходит и уходит, верность созревает и отмирает, привычки и пристрастия могут меняться, постоянен лишь страх. И только смерть способна покончить с этим кошмаром. Умершим бояться нечего.

Боюсь ли я смерти? Да, боюсь…