Я НЕ СОШЕЛ С УМА
Я НЕ СОШЕЛ С УМА
(музыка С.Терентьева)
Сначала, естественно, была «рыба».
«БАШНЯ» — фантазия, написанная в ночь с пятницы на субботу под впечатлением от первого знакомства с музыкой Терентьева.
Иногда можно попробовать музыку на вкус. Но., втайне ото всех, где-нибудь в чулане. Ибо это запрещено в Башне, где все звуки прослушиваются через стены при помощи обычных жестяных кружек, где по этажам в плетеном из вьетнамского тростника лифте разъезжает сторож Куприянов (для башенного народа — просто Купер, но не Элис) и порет вымоченными в соленой воде розгами всех тех, кто смотрит MTV.
Башню строили еще при Иосифе Джугашвили-Сталине, которого после 1953 года принято считать Диктатором и Порождением Ада. Послушные воле прораба башнестроители согнули ее по флангам, перепутав Север ~ с Западом, Юг — с Востоком, вырыли между флангами яму, облагородили ее фонтаном и спустили туда десяток таинственных золотых рыбок. Рыбки были перманентно пузатыми — умные ребятишки утверждали, что в рыбьих животах прячутся настоящие жемчужины, по вечерам вылавливали несчастных обитателей фонтана и неумело препарировали. Бездыханные, посеревшие от общения с вредным кислородом трупики с большим удовольствием поедал драный черный кот Василий, дворовый сексуальный террорист. Оставшиеся в живых пучеглазые рыбки беззвучно открывали рты, пытаясь передать жителям Башни послание — message— об опасности, таящейся в строительстве будущей Винтовой лестницы-Штопора во втором подъезде.
В основании лестницы должны были лежать сны, мысли, желания, разочарования, поздравления и проклятия жителей Башни. При помощи этого странного сооружения молчаливые потомки Диктатора мечтали приблизиться к Высшему Разуму и получить в награду за свою смелость координаты Вечности.
Дети довольно быстро покончили с рыбками, жемчужин в брюшках не нашли и принялись гонять и шпынять цыган, которые то и дело заходили во двор, введенные в заблуждение путаницей сторон света.
Цыганам надо было попасть на Юг, в царство мертвого песка, что-, бы закопать там 1 000 001 колоду карт Таро. Карты цыгане погрузили в берестяные короба с колесиками и повсюду таскали их за собой — часть колод погибла в брянских лесах, где за цыганами погнались сбежавшие из Беловежской пущи зубры, часть колод они побросали в костер, когда грянули в мае январские холода и разгулявшиеся было первые, опьяневшие от весны, бабочки примерзли к зеленым стеблям травы. Цыганские кони похрустывали их крыльями и никак не могли понять происхождения столь странного хрума.
Под покровом песков Долины Царей, согласно видению, явившемуся старому цыганскому барону Яшке, скрывается большущая, неизвестного науке вида, птица, то и дело заглатывающая свое собственное правое крыло. Вокруг птицы-самоедки лежит, дескать, шифрованное изложение учения о Вселенной, в виде больших двадцати двух символических картин… Так вот, большое всегда притягивает малое! Эти двадцать две картины отчаянно притягивали из Долины Царей свои разбросанные по всему миру копии, которые некогда были призваны нести людям Знания Древних. Но, увы, такие знания были сложны и величественны, а люди — мелки и алчны. Эксперимент с обогащением умов не удался. Тень древнегреческого бога мудрости Тота приказала барону Яшке вернуть малое большому… Но тут построили чертову Башню, все стороны света смешались, цыгане все время ходили по кругу, старели и натыкались на двор с фонтаном по центру и на глумливых избалованных мармеладом и компьютерными приставками детишек.
Из окна за проказами повизгивающих от удовольствия детенышей наблюдала Лунная Графиня, вот уже более полувека прикованная к походной раскладушке времен открытия союзниками Второго фронта. От рождения черные глаза графини ежеминутно меняли свой цвет: иногда они были зелеными, иногда совершенно белесыми, иногда светились диковатым красным огнем, и в такие секунды она шептала домашним: «Уберите веник! Сожгите веник!». Веник торопливо сжигали в центре кухни, вонища захлестывала квартиру, домашние блевали и падали в обморок. Графиня облегченно вздыхала и засыпала, умиротворенная…
Ко всем своим детям она умудрилась протянуть невидимые при дневном свете лунные ниточки, прочнее которых мог оказаться лишь канат, протянутый между жизнью и смертью. Когда дети хотели сделать какой-нибудь шаг в незапланированную Графиней сторону, взлететь выше установленной для них Графиней высоты, опуститься на полюбившуюся им, а не ей, глубину в чащу кораллов, старуха моментально дергала за нить и принималась наматывать ее на кулак. Откуда только силы брались в этом изможденном долгим лежанием на ложе воспоминаний теле! Нечеловеческая мощь тянула плачущих детей домой, протаскивая по камням и степным колючкам, отчего на коленках, спинах и животах графских отпрысков появлялись царапины и кровоточащие раны. Они усаживались вокруг раскладушки, делали вид, что заботливо поправляют крахмаленые простыни, а сами утирали слезы бессилия и шептали: «Господи, когда же мы будем свободны?!». Для их освобождения существовало лишь одно условие — смерть Графини. И об этом знали все, даже сама Графиня. Но она жила, ибо питалась самой сытной пищей — Собственным Духом Противоречия. Когда на экране показывали, какие похороны закатил ирландец Бона из группы U-2 своему старику — черные лимузины, горы белых лилий… — когда дети Графини услышали его слова: Надо беречь своих больных стариков», они вслух согласились с ним, потому что произнесенное слышала и их мучительница и зорко следила за реакцией своих пленников. Но в душе каждый из графских детей спросил ирландца: «А ты сам-то выносил дурно пахнущие горшки за своим отцом? Нет, это делали сиделки. А ты-то сам терпел его истерики? Нет это сиделки получали по лицу описанными твоим папашкой пеленками. А мог бы ты, красавец, спеть хотя бы одну ноту, если бы твой отец перехватил твое горло прочной лунной нитью, привязанной к его худой птичьей лапке?! И тянул бы, тянул, затягивал?».
Было сожжено 669 веников Графини, прежде чем великий строительный проект удался, и тоталитарно-вызывающая Лестница-Штопор предстала перед изумленным взором обитателей Башни. Десятки ступеней со страшным скрипом сделали попытку ввинтиться в небо. Но лестница пошла не вверх, а начала ввинчиваться вниз, в землю. Левый и правый фланги Башни принялись медленно подниматься, а сама Башня — складываться, проваливаясь точно посередине. Цыганки, визжа, повисли в воздухе, ухватившись за вырванные с корнем из земли стояки газопровода, удерживаясь в воздушных потоках благодаря своим многочисленным разноцветным юбкам и откупаясь от воспрянувших духом кровожадных ворон золотыми монистами… «Веник! Жгите веник!!!» — закричала Графиня, срываясь с раскладушки и разбрасывая простыни. Так — случайно — она выпустила все лунные нити из своих рук.
И тут Башня с диким грохотом сложилась вдвое. Рухнула Башня.
Остался лишь фонтан с несколькими случайно выжившими золотыми рыбками, которых цыганки своровали и спрятали в карманы своих грязных фартуков. Глупые рыбки принялись трудолюбиво открывать рты, пытаясь все еще передать доверенный им messageв пустоту.
Уцелели и здоровенные мраморные шары при въезде на территорию… Через несколько поколении освободившихся детей Графини эти шары украдут ночью ушлые голодные дядьки в телогрейках, а кладбищенские скульпторы изваяют из них двух плачущих ангелов. Ангелов под звуки похоронного оркестра, уставшего от ханжеского минора, установят на могилах бывшего сотрудника Комитета Башенной Безопасности, после крушения переквалифицировавшегося в профессора божественных откровений, и его тишайшей супруги безимени-и-фамилии, некогда работавшей на Центральное Управление Псевдоразумом по ту сторону Океана. После каждого дождя внучка-разведчица, ярая путинистка, будет находить у ног каждого ангела по трепещущей золотой рыбке — на губах у рыбки так и останется непрочитанным Спасительное для Башни Слово.
Но все-таки!
Сюжет № 1
Иногда, когда слова отказываются складываться во фразы, я пробую музыку на вкус. Эта сочиненная Полковником Терентьевым песня сначала показалась терпкой… Даже скулы свело, словно я съела за один присест килограмм хурмы.
Прошло минут пятнадцать, и во рту остался привкус абрикосовых косточек — качественный ликер «Амаретто», не контрабандный, а «родной». Или — синильная кислота.
Видение мандрагоры, пускающей корни к центру Земли. Вслед за ним появляется тень Отшельника 9-й карты Таро, с тенью фонаря в тени руки. Отшельник слоняется по всем измерениям, после того как «арийцы» перестали исполнять песню во славу его на концертах, и в каждом измерении жалуется соответствующим мойрам на свою горькую судьбину. Одна мойра — в косухе с плеча Рыжебородого Эрика, вторая — в омоновском камуфляже, а третья — в чем мать родила. Загорает.
Вот Отшельник возникает на верхней ступени огромной, тяжелой винтовой лестницы с намертво впаянными в столбы красными рубинами. Рубины светятся, подобно глазам голодного волка… Нет, они мигают, словно огни идущего на посадку корабля Пришельцев, ввинчивающегося в сердце джунглей мексиканского штата Чиапас. О таком корабле мне рассказал еще один мексиканец — субкоманданте Маркое, скрывающий свое лицо под черной маской повстанца и поднявший тысячи аборигенов против президента страны, президента, чей героический облик четвертовали Зеркала Власти (см. Приложение 1).
Точно: не просто лестница, а спираль! Стальная спираль, тяжело и больно проникающая в сознание, — вот с чем ассоциировалась терентьевская мелодия. Становится трудно дышать, потолок опускается все ниже и ниже, касается головы Отшельника, и его фонарь гаснет. Вернее гаснет тень фонаря, зажженного даже днем…
— Может, получится что-нибудь о пришельце, чужом в нашем мире? — словно читает мои мысли Теря.
— Ага, «в краю древних предков я жил чужаком», — мрачно цитирую я самое себя, тщетно пытаясь отделаться от видения лестницы-спирали.
Но заход в сторону темы пришельца я все-таки делаю, вспоминая фильм, где играл рок-персонаж по имени Дэвид Боуи, — «Человек, который упал с неба». Но, как всегда, получается перевертыш. Мы все — пришельцы. Мы приходим в этот мир по воле или против воли родителей или, как считают религиозные люди, по воле Господа Бога. Нас никто и не спрашивает, хотим ли мы лицезреть этот мир и жить в нем.
ПРИШЕЛЕЦ
Где-то там, в море звездных гамм,
А не на Земле,
Я должен был родиться.
Все не так:
Я в земных руках,
И вокруг меня —
В масках лица…
Эй!
Первый (ерик мой
Был мольбою о пощаде,
Самый первый крик мой
Был прощанием с мечтой,
В первом детском крике
Люди в масках слышат радость,
Но я крикнул сразу,
Что для Земли я чужой…
Снег свой меняет цвет,
На снегу мой след,
Я смотрю на небо,
Я пришелец…
Путь к звездам мне закрыт,
До какой поры —
Я не знаю, ноя верю, верю…
Сквозь меня каждый встречный взгляд,
А мои слова —
Для многих гарь и копоть.
Я живу… но во тьме ночной
Вдруг пронзит тоска
Сердце когтем…
Дай,
Дай мне право
Жить той жизнью, что мне снится!
Глотки льют неправду,
Что мир вокруг ~ другой.
Фарсом цепь трагедий
В этой жизни повторится…
Знаю, мне ответят:
Ты не пророк,
Ты чужой!».
Сюжет № 2
С пришельцами благополучно пролетели. Но счет-пересчет ступеней винтовой лестницы не давал мне покоя. И тогда, из-за этого чувства поступательности, появился Сизиф. Сизиф — не то Герой, не то бандит и разбойник. Имечко, может быть, и не очень благозвучное для песни (это вам не Жанна!), да и тема — чересчур философская. «Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека», — сказал Альбер Камю, непроизвольно сделавший после своей смерти огромный вклад в дело АРИИ.
Суть выбранной мной для текста истории такова: жил-был Сизиф, самый хитрый из всех смертных и мудрый. В хитрости своей и изворотливости он не уступал богам. И боги наказали Сизифа за его проделки, отправили к нему Смерть, чтобы та отвела богача и лукавца в Аид, царство мертвых. Но Сизиф подстерег посланницу богов и заковал ее в кандалы… Люди перестали умирать, началось, естественно, перенаселение планеты, войны прекратились. У богов крыша поехала, и самый деловой из них — бог войны Арес — сумел освободить Смерть и этапировать Сизифа по местной Владимирской дороге — по — нынешнему; шоссе Энтузиастов — в царство теней. Но Сизиф и здесь сумел перехитрить Зевса и всю самовлюбленную компанию: он приказал своей послушной супруге не предавать его тело земле и не приносить никаких жертв. Командиры-начальники подземного мира, Аид и Персефон, выразили свое неудовольствие таким несоблюдением проверенных веками обычаев. Тут-то Сизиф и уговорил их отпустить его наверх, дабы вразумить непутевую женщину. Очутившись на воле, под милым сердцу Солнцем, Сизиф ударился в загул и не думал возвращаться во мрак и холод. Пил, гулял Сизиф, баловался с девочками… И опять пришла к нему Смерть, и утащила его в царство Аида. Там ему в наказанье выделили персональную вершину, персональную глыбу, которую он лично должен был катить вверх. Но как только его персональный камень достигал персонально выделенной Сизифу вершины, неведомая сила персонально толкала его вниз… И даже облака не могли скрыть ухмыляющееся бородатое лицо Зевса. Сизифу приходилось начинать все сначала…
Альбер Камю препарировал этот миф по-своему. Я попыталась изъять зерно из «Бунтующего человека» и вместить его в терины рамки.
МИФ О СИЗИФЕ
Вечно вверх,
На глазах у всех,
Позабыв про сон,
Катит древний камень.
Цель близка,
И тверда рука,
Но хвалебный хор
Петь не станет…
Нет!
Вниз по склону
Камень мчится вновь к подножью,
Следом — отрешенно —
Молча идет Сизиф.
Камень в наказанье
Вверх опять он двигать должен —
За то, что Смерть стреножил
И заковал в кандалы (один лишний слог).
Припев (не случился)
Речитатив:
Да, он Смерть победил, заковал в кандалы,
Все бойни, чумные угодья остались пусты,
А может быть, промышлял он разбоем…
Боги решили: он кары достоин,
В пространство без неба
Он катит свой камень,
Он катит свой камень,
Он катит свой камень…
Снова вверх —
На глазах у всех…
Для одних — смешон,
Для других он страшен.
Не лицо — лишь одно пятно.
И что задумал он —
Вряд ли скажет!
Ночь —
Лишь начало,
Солнца нет без этой тени,
В каждом звуке ветра
Спрятан огромный мир.
Если есть вершина
Для борьбы и покоренья,
Вверх без промедленья
Камень вновь
Катит
Сизиф…
В первоначальном варианте музыки, как и в случае со «Штилем», после 1-го припева было место для речитатива. Вы заметили, как щедры и великодушны музыканты до того, как появляются хотя бы первые наметки текста? До записи Полковник аж светился благодушием и щедростью.
— Здесь есть где тебе развернуться, — говорил Теря.
Я и «разворачивалась». Сейчас, произнося это слово, представляю, как меня самое разворачивают в виде широкой ленты с металлическими шипами где-нибудь на шоссе, перед появлением автомобиля кого-нибудь из сочиняющих «арийцев». Маня отпадает. Он не сочиняет, он стучит.
В процессе придумывания новых и новых версий сюжетов для териной песни речитатив то удлинялся, то укорачивался, пока не сгинул вовсе.
«Сизиф» вызвал у «арийцев» необузданный приступ веселья, что еще раз свидетельствует об их абсолютном душевном здоровье — только полностью отрешенный от мира человек, маниакально погруженный в глубины собственного «я», не придет в бурный восторг, услышав такое имечко. Музыканты тут же превратили этот мифический персонаж в главного героя нового альбома и с удовольствием рассказывали журналистам о том, что новая работа целиком посвящена некоему товарищу Сизифу и его подвигам. Так, песня, впоследствии ставшая «Тебе дадут знак», получила условное название «Сизиф на фронте» (когда звучала медленная часть, Кипелыч складывал руки в виде креста: дескать, все — капут чуваку! А Дуб радостно возвещал: «Погиб Сизиф!»), «Штиль» обозначался как «Сизиф на море», «Ворон» — откликался на «Сизиф в Техасе», какая-то песня (Кипелов уже забыл) называлась «Сизиф идет за пивом». Самой смешной песней казался будущий «Вампир» — первая строчка пелась от имени жены Сизифа и выглядела следующим образом: «Как-то раз пришла домой, там сидят Сизиф с Эзопом». На сохранившемся у меня вкладыше от кассеты, на которой были записаны «рыбы» песен, рукой, кажется, Дубинина зафиксированы — и «Сизиф медленный», и «Последний Сизиф», и «Сизиф у Осборна (друга)»… (см. на стр. ХХ вкладыш к кассете, где кем-то из музыкантов АРИИ зафиксированы вышеперечисленные названия).
Сюжет № 3
Конечно, было жаль мыкающегося со своим камнем в обнимку Сизифа. Тем более что у нас с ним оказалось много общего — написание текстов зачастую сродни толканию упрямой каменной глыбы к чертовой вершине. Толкать-то — еще ладно, а вот когда дело срывается, и камень катится вниз… приходится улепетывать от него с такой скоростью, что только пятки сверкают. Иначе тобой же созданная глыба тебя и придавит.
— Давай еще что-нибудь придумай! — бодро воскликнул Теря, неизвестно для чего притащив мне томик Антона Павловича Чехова с рассказом «Скрипка Ротшильда».
Я и придумала… Нарисовала сюжет о старике (или, как часто бывает, Дьяволе?), перевозчике в царство мертвых, когда обычная река в жаркий день превращается в Стикс. Антон Павлович оказался здесь ни при чем.
СТАРИК
Жаркий день —
Я иду к реке,
Чтобы лодку взять
И плыть к своей любимой.
Лодка ждет — и старик везет,
Все успев узнать,
Даже имя.
Но!..
Миг за мигом
Происходят превращенья,
День становится ночью,
И беззвучным — крик,
Берег скрыт туманом,
Лодка стынет без движенья,
Ветер воет по-волчьи,
(Мне) смотрит в глаза старик.
Речитатив:
У меня нет права переплыть эту реку,
Она разделяет два мира,
Мир мертвых и живых:
Во-первых, я жив,
Во-вторых, я дал старику совсем другую монету,
Он не должен — не должен — не должен —
Переправлять меня через Стикс!
Я жив!
Я дал другую монету,
Я жив!
В царство тьмы погрузились мы,
И старик сменил
Свой плащ на красно-черный,
Я клянусь в этой тьме ему,
Что сожгу мосты
В мир мой вздорный…
Но!..
Миг за мигом
Происходят превращенья,
Нас потоком выносит
К жарким небесам,
Тенью стал старик мой,
Я забыл все за мгновенье,
Но порой темной ночью
Вижу его глаза.
Принцип спиральности и в этом сюжете был соблюден. Старик-перевозчик был не просто молчаливым, угрюмым Хароном, согласно древней легенде перевозящим души мертвых в царство теней, а самим Хозяином. Вот что может привидеться в жаркий полдень человеку, получившему прямой солнечный или тепловой удар. Весьма вероятно, что герой данного варианта возвращался к подружке, нагрузившись пивом «Старый мельник», с рок-фестиваля «Крылья», на который организаторы не приглашают «тяжелые» команды под благовидным предлогом: «неформат нам не нужен». И здесь возникают (попутно) соображения по поводу существования негласной цензуры в радио— и телеэфирах, а также мозгах наших граждан. Телеэфир, правда, опустим; у «тяжелых» команд, включая АРИЮ, приличных клипов никогда не было. Те же ролики, которые на сегодняшний день (13 августа 2001 года) удалось снять «арийцам» в режиме жабодушительной экономии, лично я приберегла бы исключительно для домашнего просмотра в кругу захмелевших друзей.
С радио — другая история (идущая в ногу с кино и печатной продукцией). История тотального опопсения, низведения слушателей до уровня жвачных животных, хамящих всем встречным-поперечным и бросающих друг в друга жестяными банками с напитком «Dew». Эпизодически случается редкий прорыв — у кого-то происходит нечто типа просветления. Но это просветление резко прикрывается из-за отсутствия финансирования. Единственным словом, которое скоро останется в обиходе получившихся в результате животинок, будет омерзительное «Bay!». А как славно, бывало, выражали мы свои восторги другими, типично русскими словечками и словосочетаниями, из которых одним из наиболее удобопечатных можно считать «Усраться можно!». Это чертово «Bay!» произносится по-разному, с различными эмоциональными оттенками, в зависимости от ситуации. Я чувствую, как внутри меня начинает развиваться неприятный вирус, и мой внутренний космополитизм практически без боя уступает душевный плацдарм национализму. Мне жаль то немногое русское, что еще у нас осталось, Сингапуризация страны вызывает во мне отвращение. Еще большее отвращение вызывают люди, охотно позволяющие производить над собой подобные эксперименты и покупающиеся, как последний дебильный папуас, на все яркое и броское. Но разгрызенные по дури стеклянные бусы вызывают у папуасов кровохарканье.
— Вот ты и сталжвачным животным! — ласково говорит Хозяин, поглаживая фигурно выбритую макушку форматного слюнявого существа.
— Bay! — утвердительно-восхищенно восклицает существо, жмурясь от удовольствия, наслаждаясь прикосновением к своему телу Командира Всеобщей Участи.
— А сейчас я загружу тебя чипсами, биг-магами, всякими какашками, и дам запить все это жирное дерьмо «Спрайтом», — глумится Хозяин, на полную мощь врубая радио с ликующими в эфире очередными «Девочками», которые в свою очередь умеют промяукивать только полубранное «Хула-ла»…
— Bay! — мечтательно реагирует на непритязательные звуки существо, и с его нижней губы свисает бесконечно мерзкая слюна…
Однако вернемся, как говорится, к яйцу.
Название реки, разделяющей мир мертвых и живых, — «Стикс» — удачно вписывается в музыкальную канву териного творения (кстати, во втором эшелоне играющих тяжелую музыку команд была такая группа STYX). Вообще-то, я имела в виду ту самую реку забвения, выпив воду из которой, человек напрочь забывает о том, кем он был при жизни и кто вообще он такой.
«Я дал старику не ту монету», — эти слова звучали в речитативе. По древнему обычаю, монету любого достоинства могли положить в рот умершему, чтобы он мог заплатить за доставку в мир иной. Иногда заботливые родственники просовывали деньгу между стиснутыми зубами усопшего.
Испуганный герой придуманного сюжета, судя по всему, всучил еще на берегу Старику-Дьяволу уже не имеющую хождения монету, и в опасный для своей жизни момент решил раскаяться в содеянном. Дьяволу-нумизмату на самом деле было все равно — богатства у него полно, а под перевозчика он замаскировался с одной-единственной целью: заполучить еще одну душу для бесценной коллекции.
Герой, видимо, все-таки глотнул водички из реки забвения, раз пытается поклясться Хозяину, что уничтожит мосты в тот мир, откуда они опустились на дно… Практически он готов произнести так называемую «клятву ненависти», которую (по преданиям) дают все, кто лишь пригубил эту воду..
Сюжет «Старика» идеально подходил для съемок мини-триллера. Особенно живо я представляла себе, как неожиданно из осенней или зимней тьмы в окне постепенно высвечиваются два красноватых глаза. У многих довольно часто возникает ощущение, что за ними кто-то наблюдает. И совсем не обязательно этот кто-то — Циклоп (о нем поет Брюс Дикинсон, подразумевая контроль со стороны спецслужб)… Думаю, что на самом деле это Старик-перевозчик, раздумывающий о том, пришло ли время предложить смертному клиенту прогуляться… в один конец.
Но клип снят не был, да и текст послали если не ко всем чертям, то к Хозяину уж точно.
Сюжет № 4
Этот вариант появился сразу, минут за 30: в мозгу щелкнуло, словно кто-то подключился к линии, и факс пошел. Хотя с первых же секунд было ясно, что «арийцы» такой текст в работу не возьмут, довольствуясь написанной раннее «Ангельской пылью».
В голове звучала музыка, серебристая спираль опять ввинчивалась в трясину мирового болота. То и дело вспыхивали блуждающие болотные огоньки — то ли гнилушки так светились, то ли волчьи глаза…
ХИМИЧЕСКИЙ СОН
(ЗАПРЕДЕЛЬНЫЙ СОН)
Грязный мир,
Равнодушный мир,
Он совсем другой
В сказках или песнях.
Всем вокруг
Все равно, кто мы,
И какую боль
Носим в сердце…
Ты —
Ненавидишь
Эти двери и ступени,
Пыль ни цветах бумажных
И свое лицо.
Небо станет ближе,
Небо будет течь по венам,
Смех по стенам размажет
Твой химический сон.
Ты спешишь
Поскорей сгореть,
Смысла нет взрослеть,
Плодить себе подобных,
Тесно здесь,
Здесь — не жить, а тлеть,
Рыскать по земле
В стае злобной…
Я —
Выкликаю
Твое имя этой ночью,
Свечи упрямо гаснут
На окне моем,
Ветер взвыл по-волчьи.
Этот вой я понял сразу,
Путь назад не подскажет
Тебе твой химический сон…
Припев:
Свет, всюду яркий свет,
Но тебя здесь нет —
Ты уходишь
В сон свой, не прощаясь…
Снег, ты так любишь снег,
Но на щеке твоей
Этим утром белый снег не тает.
«Волчий вой ветра» (или «3 В») будет потом кочевать по вариантам текстов. У меня весьма интересные отношения с волками. Наверное, в одной из прошлых жизней я была либо волчицей, либо волком, а может быть, у моего племени волк был тотемным животным. Этот зверь везде и повсюду со мной, вернее его тень, его дыхание. Мне всегда хотелось иметь друга, который был бы похож на этого зверюгу с серебристой шерстью… Да мимо, задрав хвосты, все больше шастают драные полоумные коты.
ОТКРОВЕНИЕ ОТ ПОЛНОЛУНИЯ
(к текстам каких-либо групп отношения не имеет)
Растворите меня в своей искренней нежности!
Но Вы пьете коньяк — это, право, достойное дело.
И поете опять о каких-то пределах, а я — о безбрежности,
И твердите о кленах, а я — о священных омелах…
Электрический скат — моя рыба кубинских мгновений,
Старый Фрадкин сказал, что глаза у меня, как у хитрой лисицы
(Ах, как хочется сесть на джинсовые Ваши колени!..),
Но мне волк, а не лис в полнолуние каждое снится.
Он по красной земле то бежит, то ползет, припадая к ней брюхом,
Он прекрасен — мой Бог желтоглазых и мудрых созданий,
Серебристая шерсть — и звезда, как серьга, в волчьем ухе
(Мне так хочется лечь у огня и молчать рядом с Вами…).
А пока — рядом с Ним по снегам и осенним распадам,
Но пока — рядом с Ним по таинственным горным пещерам,
Льется кровь тех, кто слаб, но — чтоб выжить — так надо!
Я и Волк… между нами — в Любовь бесконечная чистая Вера.
Если вдруг ухнет свет в непроглядную, вечную пропасть,
Где инстинкты сплетаются кольцами бешеных змей, —
Грянут — выстрел… и музыка пьяной команды LOSLOBOS,
И Старый Волк — Древний Бог ~ приползет умирать
В грязный город
Ко мне.
Немного лирики, пусть даже волчьей, не помешает… И, помимо жизни во славу друзей из хэви-групп, у меня есть совершенно другая жизнь, которая никого из поющих мои тексты не интересует. «Как Вам удается писать такие лирические стихи от имени мужчины?» — спрашивай меня как-то молодой человек, рыдающий от «Я свободен» с альбома «Смутное время», записанного и написанного тандемом Маврин-Кипелов. Тогда я напустила на себя таинственный вид и произнесла какую-то ерунду, вроде «Да я вашего брата как свои пять пальцев знаю». В определенной степени это правда. Знаю настолько, насколько мне хотелось узнать этих самодовольных «венцов творения», которые из-за собственной душевной и физической слабости вымирают гораздо быстрее, чем задумали боги… Но дело совсем в другом: просто я беру сюжет из собственной жизни, свои собственные переживания, до которых музыкантам, естественно, нет никакого дела, и рассказываю обо всем от имени не героини, а лирического героя. Ощущения, как правило, совпадают… И, имея на руках конечный продукт, напрашивается весьма грустный вывод: «Мужчины гораздо сентиментальнее женщин».
«Химический сон» — если кто не понял — о наркотиках, о девушке-наркоманке.
Я понимаю, что ребенок-наркоман — трагедия, но я ненавижу визгливых типов, которые кричат, что наркоманов надо изолировать от общества, надо расстреливать, надо сажать в тюрьму. Ясно и понятно, почему люди, особенно молодежь, подсаживается на наркотики. Разрушение личности в нашем обществе гарантируется разными способами. Исчезнут наркотики, но всегда будет огненная вода. Ее никто не отменит — она выгодна. Даже церковь торгует водкой.
«Выкликаю твое имя» — по глубокому убеждению прогрессивных медиков, любящие люди могут удержать умирающего человека в этой жизни, держа его за руку и постоянно называя его по имени. Этот прием будто бы не дает ему уйти по коридору к ослепительному, чистому свету (который успел увидеть «арийский» Герой Асфальта во второй серии своих похождений). Умирающий поворачивается на голос, и возвращается…
Второй куплет по тексту выдержан в кобейновском настроении. Я имею в виду Курта Кобейна, лидера группы НИРВАНА. Всмотритесь в его глаза на фотографии, сделанной незадолго до самоубийства. Взгляд из такой глубины тоски и отчаяния, что дух захватывает. На Арбате я встретила девушку, одетую в черные джинсы и в черную майку с портретом Кобейна, в глазах у нее была точно такая же беспредельная печаль, невыплаканные слезы по еще непрожитой жизни… Чем помочь? И надо ли помогать? Да и имею ли я право это делать?
Твой друг и учитель — Кобейн из НИРВАНЫ,
Самоубийца, а может быть, жертва,
Его лицо на твоей майке рваной
С тобой несется навстречу ветру.
У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»…
Ты мне сказала, что лучше бы сдохнуть,
Чем биться в этой крысиной гонке,
И спину гнуть за какие-то крохи,
Когда вокруг жируют подонки.
У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»…
Ты мне сказала, что в Бога не веришь,
А веришь лишь Курту, он все понял верно,
Сам вышел в раскрытые звездные двери,
Но должен вернуться назад непременно,
Чтоб забрать всех в Нирвану,
Всех как есть — без обмана…
В джинсах драных,
Без копейки в карманах,
Всех — грязных, чистых,
Трезвых и пьяных…
Курт вернется, чтоб взять всех в Нирвану!
У твоего бой-френда есть кличка «Кобейн»…
На эти стихи певица Ольга Дзусова написала музыку… Когда такое случается, я буквально плачу от радости, ибо постоянное втискивание себя в рамки и скелеты всяких «рыб» может привести к серьезному умопомешательству. Но у музыкантов хард-роковой группы СС-20, к которой, кстати, Дубинин относился очень скептически, не было сил и средств, чтобы обеспечить нормальную раскрутку, победить непобедимый «неформат» при помощи питательных финансовых вливаний, и песня зависла. А вместе с ней и куртовская тема — «лучше сгореть молодым, чем коптить это небо», а я бы добавила: «и разлагаться при жизни».
«Арийцы» легко пропустили «Хим. Сон» через сито своего восприятия, ничего в этом сите не оставив, — все проскочило в дырочки, и Сергей произнес священные слова: «Придумай что-нибудь еще!», будто я — не живой человек с определенным запасом сил и энергии, а некий агрегат по производству сюжетов и укладыванию мостовых из рифм.
Не знаю, услышали ли боги у себя в штаб-квартире мою тихую, но выразительную ругань, но кто-то из них прислал мне на помощь НЕПРАВИЛЬНОГО АНГЕЛА В ЛИЦЕ СЕРГЕЯ МАВРИНА (любой бывший музыкант совсем правильным ангелом стать не может, даже если ведет совсем праведный образ жизни).
Я думаю, этим сжалившимся надо мной богом был Один, повелитель рун, которые я то и дело бросала после полуночи, чтобы удостовериться в правильности взятого в текстах курса. Маврик экспроприировал текст, долго крутил его так и эдак, подкладывал под него брутальнейшие риффы. Результат превзошел все ожидания: один лишь инструментал, еще без инфернально-проникновенного вокала, ударил наотмашь, волчий вой хлестнул по нервам. Представилась долгая, беспробудная ночь, когда всем своим существом ощущаешь опасность, нависшую над близким тебе человеком. Когда в глубине коридора тихо плачут чьи-то тени, а ты боишься повернуться спиной к открытой двери, чтобы не оказаться в роли героя романа Стивена Кинга «Кладбище для домашних животных» — он сидит за столом, именно спиной к двери, пьет молоко. Дверь открывается, комната наполняется могильным запахом — запахом тления человеческого тела и умирающих цветов. Герой знает, что это явилась его горячо любимая жена, которую зарезал скальпелем малыш-сынок и которую герой (заранее зная результат) закопал на мистическом индейском кладбище. Все похороненные там через некоторое время выбирались на свет божий, но уже как маньяки и убийцы. По-английски последняя строчка романа читалась просто убийственно. Существо подходит к герою сзади и кладет испачканную глиной руку ему на плечо. «Darling, — It said». Эта фраза, переведенная на русский и отредактированная, теряла свою мрачную красоту.
До знакомства с отвергнутыми «арийцами» текстами для альбома «Химера» Маврик ни разу не писал музыку на готовые стихи. Наконец, круг творческого мученичества замкнулся. Сначала я впихивала свои мысли в брюхо «рыбы» териной песни, — впихнула, но не попала в «арийское» яблочко, — а теперь бывший «арийский» музыкант потел, укладывая свои музыкальные идеи в предложенный мною словесный футляр… Вдохновленный полученным результатом, Сергей решил назвать свой 3-й, тогда готовящийся к записи, альбом именно «Химический сон».
Но мои персональные приключения с этой винтовой лестницей спиралью (или «рыбой», как угодно) не закончились.
Сюжет № 5
— Представляешь, лежит человек, — Холст сделал эффектную паузу, давая возможность представить человека, лежащего: а) на поле брани, как у Харриса в песне «The Trooper», б) в джакузи для поправки здоровья, в) под здоровым прессом, за какое-то мгновение превращающим огромный грузовик в образцовую лепешку. — Лежит, значит, человек в больничной палате, от него отходят всякие трубочки и проводочки… Он ничего не ощущает, он вроде бы все слышит, но двигаться не может, говорить не может. Короче, живой труп. Но мозг-то работает.
Разговор на эту тему состоялся давно, то ли во время работы над «Генератором Зла», то ли над «Ночью…». Но тогда сюжет повис в воздухе, хотя внутренний голос, периодически приходя в себя от Придумывания новых идей, начинал припоминать, где же он уже слышал подобное. «…МЕТАЛЛИКА, — тянет голос, переходя на шепот, — или, склеротик я этакий, все тот же покойник Кобейн».
Лично я склоняюсь в сторону «металликосов», а вот самостоятельный внутренний голос голосует за Курта. И ошибается, гад. А вариант для Терентия складывается сам по себе, и… — правильно! — летит в мусорное ведро.
РАСТЕНИЕ
Ты один в гулкой пустоте,
Белый потолок
Тебе заменит небо,
Чью-то кровь перельют тебе,
Сотни проводов
Стянут к телу…
Ты
Просто номер,
Ты растенье без названья,
Боль давно остыла,
И застыла жизнь…
Ты совсем не помнишь,
Как рвануло рядом пламя
Люди в белом бесшумно
В мозг твой забрались…
Припев:
Но ты увидишь сон —
Там ты вспомнишь все:
Над водою дым беззвучно тает,
А в небесах — огонь,
Ты зажег его,
Но об этом только ты и знаешь…
Рядом смерть — яркое пятно,
Лучше не дышать,
Чтоб убежать с ней вместе,
Смерть за дверь гонят вновь и вновь,
И опять душа —
В клетке тесной…
Но!
Выньте иглы,
Отключите все системы,
Второпях забудьте
Влить чужую кровь…
Крик твой здесь не слышен,
Ты же номер, ты растенье,
Боже, взгляни на землю,
Где же твоя любовь?!
Проигрыш
Ты
Не воскреснешь,
И не сдвинешь с места камень,
Просишь, чтобы кто-то
Выключил весь ток.
Но пока — лишь ужас,
Ад, оставленный на память…
И никакого неба —
С трещиной потолок…
Особенно мне нравились две последние строчки — «и никакого неба — с трещиной потолок».
Кто внимательно читает варианты текстов, без труда обнаружит прямую связь треснувшего потолка со строчками из Сюжета № 2 для «Огненной стрелы» (см. дальше).
Вообще, больничные потолки — удивительная территория!
Валяешься дурным валенком на больничной каталке, отходишь после наркоза. В палату медсестры пока тебя не везут: рано еще, если случится что-нибудь непредвиденное, то моментально отправят через дверь в сверкающую холодом кафеля операционную. Туман в глазах рассеивается не сразу, висящий напротив огнетушитель медленно, но верно принимает знакомые очертания, а вот на потолке… Странный человек, словно впечатанный в побелку сапогом какого-то ходившего по потолку психа. Худенькое тельце, бескровные ножки-ручки, голова — аккуратной петелькой. Зажмуриваю один глаз — уродец смешается вправо, но не падает, зажмуриваю другой глаз — существо перескакивает влево… Ко мне подплывает квадратная, пахнущая хлоркой особа в белом, гладит, жалея, по голове: «Все в порядке, деточка?». «Деточка», с трудом справляясь с собственными губами и совершенно закостеневшим языком, еле слышно шелестит: «В порядке… а скажите… там, наверху., человек?». Сестра ничему не удивляется, поднимает голову, рассматривая моего уродца. «Это провод, деточка, его не заделали, вот он и торчит». Легко сказать — не заделали…
Что же касается темы «Растения» — ничего удивительного в повторении ее нет. Война есть война — противопехотные мины взрываются везде, стреляют тоже везде. Смерть пасет нас повсюду… Но кого-то она убивает постепенно: то ли жив человек, то ли нет. И не существует такого аппарата или прибора, который смог бы прочитать мысли бессловесного больного, над которым колдует наука, пытаясь извлечь пользу исключительно для себя. Гуманность медицины не позволяет врачу поднять руку к заветной кнопке и нажать ее. Я и думаю: а гуманность ли это? И начинаю балансировать на скользкой грани проблемы: что дозволено нам, а что — нет. И выслушиваю банальности вроде: «Только Господь может решить, умирать человеку или нет». Я знала только одну женщину, биолога по профессии, которая сама выдернула из вен спасительные трубочки и провода, необходимые для продления ее жизни еще дня на три. Выдернула, и рухнула в агонию.
Вспоминаю смертельно больных людей, их глаза… Их взгляд обращен внутрь себя, они прислушиваются к каждому своему вздоху. А в последние дни они уже не видят вас, они уже видят тот город золотой с прозрачными воротами и яркою звездой. Но не говорят об этом, ибо душа их уже там, а тело — пока здесь, на земле. Мы им уже неинтересны.
Сюжет № 6
В процессе работы над песней Теря несколько убыстрил темп. Проделал с ней ту же злую шутку, что и с «Дьявольским зноем» с альбома «Генератор Зла». Спираль, или винтовая лестница, от этого только проиграла. Но вырулился вариант текста, который чуть позже по требованию Сергея и пребывающего в меланхолии Кипелова был несколько упрощен, кастрирован. Первоначально присутствовавший в песне 3-й бридж был упразднен, и отвалился как хвост у
ящерицы.
Предложенный мною вариант пришелся по душе Холсту, но принцип «невмешательства» в дела соседа, который действовал в процессе работы над этим альбомом, соблюдался сторонами соглашения неукоснительно. На мой взгляд, для успеха нашего с Терентьевым предприятия должна была остаться именно эта версия.
НИЧТО
Дай мне жить
Так, как я хочу,
Или же убей —
Сразу станет легче.
Целься в лоб —
Я не убегу,
На твоей земле
Мне нет места.
Здесь
Бродят тени,
Ими движет запах денег,
Деньги дают свободу
Даже мертвецам…
Связь времен распалась,
И Злодей, и Светлый Гений
Бьют, смотря друг на друга,
Молотом по сердцам.
Припев:
Все, что в руках, — ничто,
Всё вокруг — ничто,
И ничто — все то, что так печалит.
Вся наша боль — ничто,
И любовь — ничто,
Так задумано еще вначале…
Лучше быть одному всю жизнь,
Чем найти свой дом,
Но жить в нем с кем попало,
Лучше смерть, чем по-волчьи выть,
И ползти ползком,
И есть падаль.
Бог
Создал звезды,
Но он нас лепил из грязи,
Дал нам несколько истин,
Право отнял на смерть.
Я все отрицаю —
Целься в лоб, ставь точку сразу,
Или отдай часть жизни,
Ту, что хотелось мне…
Проигрыш
Ты
Можешь снова
Предложить мне стать любимым,
До седьмого пота,
До безумных слез…
Значит все напрасно —
Я взывал к тебе в пустыне,
Где у подножия Сфинкса
Время оборвалось…
В основе сюжета лежала все та же фантазия о Лунной Графине, жившей в Башне. Эта особа, которая невидимыми нитями привязала к себе своих свободолюбивых детей, не давала мне покоя даже в самые безлунные ночи.
Она не всегда жила в Башне, построенной при помощи черной магии Диктатора. Как-то раз она обронила на Землю свой кружевной платок с пришитыми серебром к ткани живыми пчелам, и и спустилась за ним вниз. А на Луне детей у нее было гораздо больше, чем она притащила за собой к нам, на Землю. Кое-кто, устав от эгоистической материнской привязанности, добровольно нырнул в коварный Кратер Мучеников, кое-кто стер свое изображение с лунных камней, и таким образом смог исчезнуть навеки (нет изображения, нет движения ~ нет предмета разговора). Слезы доведенных до истерики Лунных Дочерей превращались в лунные камни, которые то и дело падали в земную траву или в зыбучие пески. Некоторые люди называли их «обмылками» и презрительно отбрасывали ногой в канаву, некоторые — вроде английского писателя Уилки Коллинза ~ посвящали им целые романы с приключениями, индусами и самоубийствами.
В этой фантазии появлялся и мужской элемент, в результате собственной мягкотелости ставший послушной тенью сумасбродной Графини, — некто Лунный Граф. Время сложило у него на спине настоящий горб из грехов молодости, а его мозг превратился в копию карты лунной поверхности с точными координатами уже упоминавшегося Кратера Мучеников.
— Когда мы умрем, — тихо-тихо говорил Лунный Граф, перебирая четки, сделанные из слез собственных детей, — вы будете свободны!
— Но вы же вечны… — стройным хором отвечали ему чада, позвякивая перламутровыми чашками о перламутровые блюдца в час нескончаемого семейного чаепития. А сердца их кричали: «Дай нам жить так, как мы хотим!». — Но вы же вечны…
— Вечны!!! - вторило им Лунное Эхо, добавляя от себя пару капель ненависти в этот крик. Всепонимающие улыбки Графини и Графа переплетались, растягивались по всему небу, вдоль горизонта и завязывались морским узлом под брюхом страдающей одышкой черепахи. Той самой, на панцире которой держится мой мир.
Кипелов отказался нести в массы столь депрессивное произведение. «Суицид, — мрачно констатировал Валерий Александрович, — петля, веревка… Если все — ничто, жить-то зачем?» Вот здесь-то и зарыта московская сторожевая! Знать, что все — суета сует, тлен, прах, ничто, и при этом жить, создавая самого себя, оставляя отпечатки ног на камнях, которые горды одним только сознанием того, что они — камни, и не думают о своем неминуемом превращении в песок. Жить, воспевая свою неповторимость и неповторимость каждого из нас. Светлая сторона темы, конечно, получается очень замаскированной, этаким зашифрованным посланием Штирлица Юстасу. Помню, как на праздновании 15-летия АРИИ в Лужниках девушка по имени Марина, жизнь которой сложилась совсем не так, как бы ей хотелось (а по-другому редко у кого получается!), просила оставить в текстах хоть какую-то надежду… Я клятвенно обещала выполнить ее просьбу, но что делать., если в деле сочинения альбомов музыка первична? Грустная или патетическая, пафосная, яростная… Именно от нее зависит настроение и содержание текста, между словом и нотами предполагается гармония. И в принципе это правило почти всегда соблюдается. За исключением, на мой взгляд, одного момента в написанной в период «золотого арийского века» «Баллады о древнерусском воине». Есть там одно несоответствие.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ (ПОВТОР): ВСЕ ТЕКСТЫ ГРУППЫ
АРИЯ НАПИСАНЫ НА ГОТОВУЮ МУЗЫКУ!
Припев с ключевым словом «ничто» заменили на «Я не сошел с ума». Получилась невольная перекличка с насильственно лесбийской поп-группой «Тату» и их песней «Я сошла с ума». Слава Богу, «арийская» песня отношения к гомосексуализму не имеет.
Здесь можно было бы порассуждать о «голубых» и «розовых», но тема эта уже скучна своей затертостью. Рост числа двух цветных меньшинств умиляет тех, кто считает бравирование неверным набором хромосом главным достижением демократического процесса в России. Вообще, мне как-то трудно представить себе милейшего сэра Элтона Джона, который, задрав штаны, носится по Трафальгарской площади и орет в мегафон: «Я педрила, я педрила!».
Чтобы не впадать в патетику и не превращаться в идеологический отдел ЦК КПСС, вспомню-ка я замечательный клуб «Голубая Устрица» из дурацкого сериала «Полицейская академия»…
…Мне всегда нравился классический хард-рок и хэви тем, что на сцене там главенствовали настоящие мужики — плоть от плоти, кровь от крови. Если у кого из них и были какие-то нетрадиционные заморочки, мировую общественность в известность об этом не ставили.
Кстати, а при чем тут Сфинкс — в третьем, отрезанном хирургами Кипеловым и Терентьевым, бридже?
Мне жаль маленьких питерских сфинксов, принимающих на себя удары гнусной непогоды, полузатопленных психующей невской водой. Им надлежало бы царствовать совсем в другом мире, будучи младшим отражением Отавного Египетского Величия с отбитым наполеоновскими солдатами носом. АЙРОН МЕЙДЕН очаровывались тайнами древних… Наверняка они были потрясены, узнав, что египетские жрецы владели молниями и могли приказывать им поражать все то, что было жрецам не по душе.
Храмы по всей земле рушатся и восстанавливаются, книги уничтожаются и пишутся, племена исчезают и зарождаются, а Сфинкс остается. На его голове — символы посвящения, лапы его крепки, ион вынослив, словно работящий бык. А крылья у Сфинкса — крылья орла. Чтобы уноситься в области созерцания и открывать секреты мира. «Знать, сметь, хотеть, молчать» — вот что советует Сфинкс, не нарушая тишины пустыни, посылая лишь импульсы. Останавливаешься у подножия странного великана, забыв о хитроумных египтянах, подсунувших тебе для путешествия самого упрямого верблюда, и ощущение остановившегося времени не покидает тебя. Воздух становится вязким, песчаная буря забывает о заданном было себе направлении… Всего лишь доли секунды достаточно, чтобы ощутить свое ничтожество перед фигурой, олицетворяющей для верного христианина Ангела, Орла, Льва и Тельца. «Знать. Сметь. Хотеть. Молчать»… «Знать. Сметь. Хотеть. Молчать», — так каплет вода, капля за каплей, с потолка камеры твоей серой будничной жизни, выбивая лунку на младенческом темени. Ибо по сравнению с Символом Мудрости ты всегда останешься малышом, то отказывающимся от памперсов, то снова возвращающимся к ним. Не знаешь, не смеешь, не хочешь, не молчишь.
Окончательный вариант
Я НЕ СОШЕЛ С УМА
(Терентьев/Пушкина)